Александр Габриэль

Банальный вопрос, риторический, правда. Почему гении прошлого часто кучковались серийно во времени и пространстве? Ну, конечно, это немного притянуто за уши, но всё же? Как-то объяснить появление в одни годы в Париже Хемингуэя и Фицджеральда, Пикассо и Дали можно магией города, ставшего комсополитическим культурным центром после Первой Мировой. Ну, допустим. Кстати, хорошо, что Вуди Аллен ностальгически об этом напомнил.

А вот рождение в России Александра Блока (1880) и Марины Цветаевой (1892) — это границы загадочнейшего временного отрезка, в который поместилось, помимо названных, рождение Гумилёва, Ахматовой, Пастернака и Мандельштама. Каким образом это странное время в России поставило на конвейер производство поэтических гениев? Чем оно знаменательно? Да, бурное развитие промышленности и технологий. Да, убийство Александра II народовольцами, ознаменовавшее переход от мягкой либерализации к закручиванию гаек, ставшему нормой едва ли не на столетие вперед, до горбачевских времен. Да, появление мрачного Победоносцева, чьи прототипы появляются в России и позже (Михаил Суслов, а сейчас Николай Патрушев). Это всё ни хрена не объясняет. Звёзды, что ли, так расположились?

На границе веков вполне дружна группа прекрасных русских художников — Поленов, Серов, Левитан, Врубель, Суриков, Васнецов, Репин… Правда (прошу не бросаться тряпками), это, с моей точки зрения, огромные таланты, но не гении.

Не меньше меня удивляет такая картинка. Ялта, 1901 год. На мансарде трое мужчин степенно попивают чаёк. Двое мужчин помоложе — один явный интеллигент, второй явно косящий под плоть от плоти народной. Чехов и Горький, два лучших молодых писателя России. А во главе стола — неулыбчивый похожий на Мафусаила старец, перед которым двое первых страшно робеют. «Кто, по вашему, этот мощный старик?». Ясное дело — Лев Толстой. Толстой любит и высоко ценит и того, и другого, но обожает нещадно критиковать обоих. «Зачем вы об этом пишете?!» — бросает он на стол горьковскую рукопись. «Чайка» — это полная и совершенно провальная ерунда, не достойная вас, Антон Павлович» — это он Чехову. Молодые смущаются и даже не пытаются спорить. Все трое смотрят на потихоньку клонящееся к закату солнце, допивают чай и расходятся по своим домам и мансардам — работать.

Горький дописывает изруганную Толстым «На дне» — вещь, которая принесет ему мировую славу.

Чехов погружается в свой «Вишневый сад» — в будущем великий театральный шедевр на века вперед.

Ну а сам Лев Николаевич, весьма хворающий, дорабатывает «Хаджи-Мурата» — повесть, на которой, по мнению Марка Алданова, закончилась великая русская литература. Повесть, которую Исаак Бабель полагал абсолютным литературным эталоном.

В одном месте. В одно время.

Куда всё это делось? Где совместное становление гениев? Где гении вообще? Что на пост-советском пространстве, что на Западе — где? Почему всё за последние лет 70 спустилось на уровни вниз? Я не понимаю. Не зря Оксимирон поёт: «Узок стал человек, я бы расширил». Так и есть.

«Вот и всё. Смежили очи гении».