Сергей Чупринин. ГИНЗБУРГ АЛЕКСАНДР ИЛЬИЧ (1936-2002)

 

Назвав Г. «движителем богемы», В. Аксенов заметил, что «в нормальном обществе такой рыжий и заводной мог бы стать лидером артистического движения, скандальным издателем, хозяином сенсационной галереи, ну, в крайнем случае вождем какой-нибудь вольтеровской революции парадоксов вроде Кон-Бендита».

Но это в нормальном обществе, а у нас всё, чем смолоду увлекся Г. — этот недоучившийся студент, немножко актер, немножко газетный репортер, — воспринималось как дело антигосударственное и основание для применения карательных статей УК РСФСР: и дружба с художниками-нонконформистами, и знакомства с иностранцами, и распространение нелегальной литературы, и – это уж точно – издание самого раннего в советской истории неподцензурного поэтического журнала.

Строго говоря, «Синтаксис», первый номер которого датирован декабрем 1959 года, и журналом-то, собственно, не был: «пять стихотворений поэта, десять поэтов в выпуске. Пять стихотворений — это два листа, сложенных пополам, это как бы одна маленькая тетрадочка. Десять таких тетрадочек не вкладываются одна в другу, а складываются и — под одну обложку. Обложка мягкая».

Однако это именно Г., — по словам А. Синявского, — первым «увидел, что поэты и стихи интересны не только сами по себе, но и в их соединении, связке, синтаксисе», так что журнал Г., — процитируем А. Даниэля, — стал «своего рода Декларацией независимости “второй культуры”».

Власть забеспокоилась, и после появления на свет третьего выпуска председатель КГБ А. Шелепин, прибавив к списку злоумышленников еще и ленинградца К. Успенского (Косцинского), 6 июня 1960 года направил в ЦК записку с предложением «в целях пресечения враждебной деятельности <…> провести следствие и привлечь их к уголовной ответственности».

А тут и повод подоспел. 11 июля Г. арестовали за то, что он с документами, в которых были переклеены фотографии, за приятеля попытался сдать выпускные экзамены в вечерней школе. Самый справедливый суд в мире впаял ему два года с зачетом предварительного заключения, и либеральная аджубеевская газета «Известия» тоже не оставила своим вниманием: сначала, когда А. еще ждал приговора, 2 сентября 1960-го ударила фельетоном Ю. Иващенко «Бездельники карабкаются на Парнас», а по выходе на свободу в фельетоне М. Стуруа и В. Кассиса «Дуньки просятся в Европу» (25 мая 1963 года) напомнила о том, что «именно из таких подонков шаг за шагом, месяц за месяцем формируются предатели типа Пеньковского…»

Г. однако же не унялся: создал, — как возмущались фельетонисты, — у себя на квартире салон, где показывали кинофильмы, взятые из западных посольств, пропагандировали абстракционизм и, — добавляет уже Арина Гинзбург, — «много спорили, читали стихи. Писатели, поэты и диссиденты Андрей Амальрик, Боря Шрагин, Наташа Горбаневская, Саша Аронов, Померанц, Есенин-Вольпин и многие другие приходили регулярно. Юлик Ким и Алеша Хвостенко пели песни».

Понятно, что 14 мая 1964 года против Г. опять открыли уголовное дело, изъяли при обыске уйму сам- и тамиздата, однако же 13 июля дело закрыли, попугав, конечно, изрядно. И 2 июня 1965 года под угрозой очередного ареста Г. единственный раз в своей жизни дрогнул – напечатал в «Вечерней Москве» письмо «Ответ господину Хьюгесу», где явно под чужую диктовку с пародийным красноречием задался покаянными вопросами:

«Где же сошел ты, Александр Гинзбург, с пути, по которому идет советская молодежь? Как получилось, что твое имя вот уже не первый год треплют редакции “Штернов” и “Шпигелей”, “Граней” и “Посевов”, что твое имя стало козырем в руках у идеологов Запада, специализирующихся на антикоммунизме? Тебя же растили и воспитывали советским человеком, ты учился, работал, думал… Но всегда ли серьезно задумывался?»

Такой, быть может, ценой в боданиях с властью была выиграна пауза длиной в год с четвертью. Ровно до октября 1966 года, когда Г. по следам процесса А. Синявского и Ю. Даниэля выпустил в свет составленную им «Белую книгу». Причем, — как рассказывает М. Розанова, — предъявил он ее urbi et orbi с особым цинизмом: «в один прекрасный день, в готовом виде, положил ее на стол КГБ, а также послал в Верховный Совет и передал для ознакомления ряду депутатов. Я советовала ему выпустить книгу анонимно. Но Гинзбург решил, что выступление в открытую окажется более действенным. Он, конечно, понимал, что его ждет».

И дождался: ночью 23 января 1967 года, — по свидетельству Арины Гинзбург, — «с улицы Димитрова вывернула машина, двое выскочили, заломили руки и запихнули на заднее сиденье. Опомниться не успел, как уже сидел промеж двух молодцов».

Так вот и вышло, что время Оттепели истекло для Г. в лагере, откуда он – талантливейший собиратель всех несогласных, «великий, — как говорит А. Даниэль, — изобретатель и великий реализатор главных диссидентских ноу-хау», был выпущен только 22 января 1972 года.

И снова взялся за свое: в апреле 1974-го по просьбе А. Солженицына стал распорядителем Русского общественного фонда помощи преследуемым и их семьям, а в мае 1976-го одним из учредителей Московской Хельсинской группы, был ключевой фигурой и среди организаторов, и среди рядовых правозащитного движения в стране.

А 3 февраля 1977-го он снова сел, конечно, и 13 июля 1978 года получил уже 8 лет в колонии особого режима. Досидеть их однако не пришлось, так как в ночь с 27 на 28 апреля 1979 года в нью-йоркском аэропорту Кеннеди Г. его вместе еще с четырьмя политзаключенными обменяли на двух советских шпионов.

Борьба с коммунизмом продолжилась еще на два с лишним десятилетия, и, когда Г. хоронили в Париже на кладбище Пер-Лашез, сын покойного Александр Александрович сказал: «Папа был веселым несмотря ни на что человеком. Он был, как спичка, горящий и маленький. Спички догорают до конца. Он и догорел».

Лит.: Орлов Вл. Александр Гинзбург: Русский роман. М.: Русский путь, 2017.