Что интересного в устройстве пространства? Оно подчас интересней времени, поскольку ощутимей. Особенная тайна кроется в том, как связаны масштабы — парсеки звездной пустоты с размерами атомных ядер, и меньше. Понимание того, что далекое связано с близким ничуть не менее тесно, чем, скажем, мысль с душой, — необыкновенно увлекательно. Мерой близкого, конечно же, является человек. Все, что доступно нам — нашему телу в восприятии, измеряется вложением наших органов чувств. Отсюда берутся сантиметры, вершки, пяди, мили. И этот мир близости изучен нами довольно неплохо. Но все-таки есть в нем слепые пятна, огромные, даже безразмерные прорехи. И все они так или иначе связаны с загадкой сознания, о котором мы знаем существенно меньше, чем о том, как развиваются звездные бездны.
Создание Вселенной — не меньшая тайна для нас, чем происхождение сознания. Мне кажется, здесь далекое должно сойтись в тождественности с близким. И не потому, что малые числа — почти те же большие, только полученные делением на них единицы. Сама красота картины диктует догадке: Вселенная оказывается словно бы создана нашим пониманием и непониманием. Иными словами, стоит всерьез подумать о том, что такое теория. Каким образом, извлеченные из нашего воображения сложнейшие системы образов оказываются предельно точным предсказывающим зеркалом того, что происходит в мироздании? Разве нет здесь если не взаимно-однозначного, то хотя бы точного соответствия между нашим духовным устройством и структурой мира? Трудно представить себе, по какому пути пойдет развитие человечества. Может быть, только тогда нам что-то станет понятно о сознании, и следовательно, о происхождении Вселенной, когда нами самими будет создан еще один, не менее богатый физический мир.
**************************************************
Когда-то меня поразил детский рассказ о крохотных матросах. Они появлялись ночью на палубе парусного кораблика, стоявшего на полке в комнате одного любознательного мальчика. Перед сном он клал на корму кусочек сахара, воображая, как в то время, пока он спит, матросы выходят из трюма и маленькими пилочками распиливают добычу.
Случается, я вспоминаю этот рассказ, когда пробую понять, где живу.
Если посмотреть на карту, можно убедиться, что мой дом стоит на самом краю Иерусалима, там, где он граничит с Вифлеемом. Всё, что я вижу вокруг, знакомо мне с детства. Я всё это видел на репродукциях «Малой истории искусства», заветный двухтомник которой добывал из недр книжного шкафа, где скрывался грядущий мир.
Известковые лобастые горы, золотисто-пепельные в июне и почти стальные в сентябре. Островки колючек и терпкого шалфея, окопы и дзоты времён Войны за независимость. Кипарисовые перелески. Пунцовые анемоны по весне, призрачные свечки морского лука по осени. Антилопы, виртуозно скачущие по склонам, маяча белыми зеркальцами под хвостами. Древняя дорога, заваленная на съезде бетонными блоками. Заросли розмарина, сизого, елового. Волны кипрейных полян раскачиваются пёстрым ветром. Стайки голубей полощутся в небе. Восьмиугольный остов базилики. Каменный короб монастыря с ультрамариновой росписью внутри по сводам. С минаретов по часам голосят муэдзины. Глухой дребезг колокола на Пасху.
На вершине горы, тянущейся перед моим окном, когда-то пророк разговаривал с ангелом. И где-то на западном её склоне Мария, почувствовав схватки, спешилась с ослика и поторопилась вернуться в Вифлеем.
Крестовые походы и художники-паломники привнесли в полотна Ренессанса эти видения Святой земли.
Над ними прозрачно царит Мадонна. И ты ощущаешь себя крохотным матросом корабля, идущего под парусами рукавов Святой Девы. А сахар… Сахар — это солнце для младенца.
**************************************************
Воздух Израиля наполнен духами. Он словно трепещет слюдяными крыльями ангелов-стрекоз. Помните ощущение упругости, когда в ладонь ловишь стрекозку? Вот и здесь стоит сойти с обочины, погрузиться в ущелье, наполненное оливами, обнесенными по ярусам подпорными стенками, сложенными тысячелетия назад, наткнуться на несколько унавоженных лёжек диких свиней, миновать водосборный колодец, не пересыхающий еще со времен Маккавеев, подняться в ступенчатые руины когда-то процветавшей здесь деревни, заснуть — на выбор — на маследавильном круглом прессе или на мозаичном полу — под открытым небом, вбирая спиной тепло, скопленное за день камнем, — и вдруг проснуться от крика птицы или визга кабанов, вышедших к дотлевающему кострищу, — чтобы увидеть, что воздух полон звезд и стеклянистого дрожания крохотных витражных крыльев, касающихся щек: духи кишат в руинах, древняя мудрость запрещает в одиночку оставаться в развалинах, но ты не один, приятели дружно спят неподалеку, и собака иногда взрыкивает в полусне, приоткрыв глаз, почуяв слишком близкое трепетание. Вот такое летучее столпотворение над ущельем Бет Хорона — это камерный вариант присутствия духов. В Иерусалиме духи плотнее, более крупного калибра, они протискиваются в реальность из особых зон и ходов, растворяются в толпе многоликой и изобилующей архаичной маскировкой. Однажды в первый день шарава я оказался на вершине холма на окраине Иерусалима, и вдруг дыхание пустыни пришло: порывы горячего ветра обожгли щеки, ободрали глаза, засыпали пылью, и возникло ощущение, что джинны пустыни, мучившие Аладдина, явились в город и пляшут над холмами, топочут и прихлопывают. Это было довольно жутко — наблюдать, как вырвался вздох аравийской пустыни, «аравийского месива, крошева», облизал наш город, огненный пёс раскаленной бездны.
Автор:
Александр Иличевский. Три записи
Что интересного в устройстве пространства? Оно подчас интересней времени, поскольку ощутимей. Особенная тайна кроется в том, как связаны масштабы — парсеки звездной пустоты с размерами атомных ядер, и меньше. Понимание того, что далекое связано с близким ничуть не менее тесно, чем, скажем, мысль с душой, — необыкновенно увлекательно. Мерой близкого, конечно же, является человек. Все, что доступно нам — нашему телу в восприятии, измеряется вложением наших органов чувств. Отсюда берутся сантиметры, вершки, пяди, мили. И этот мир близости изучен нами довольно неплохо. Но все-таки есть в нем слепые пятна, огромные, даже безразмерные прорехи. И все они так или иначе связаны с загадкой сознания, о котором мы знаем существенно меньше, чем о том, как развиваются звездные бездны.
Создание Вселенной — не меньшая тайна для нас, чем происхождение сознания. Мне кажется, здесь далекое должно сойтись в тождественности с близким. И не потому, что малые числа — почти те же большие, только полученные делением на них единицы. Сама красота картины диктует догадке: Вселенная оказывается словно бы создана нашим пониманием и непониманием. Иными словами, стоит всерьез подумать о том, что такое теория. Каким образом, извлеченные из нашего воображения сложнейшие системы образов оказываются предельно точным предсказывающим зеркалом того, что происходит в мироздании? Разве нет здесь если не взаимно-однозначного, то хотя бы точного соответствия между нашим духовным устройством и структурой мира? Трудно представить себе, по какому пути пойдет развитие человечества. Может быть, только тогда нам что-то станет понятно о сознании, и следовательно, о происхождении Вселенной, когда нами самими будет создан еще один, не менее богатый физический мир.
Читать дальше в блоге.