Михаил Берг. О ПОЛИТИЧЕСКИХ УБЕЖДЕНИЯХ В ДУШЕ

Нет ничего более субъективного, чем политические убеждения. Потому что очень часто они только кажутся политическими и кажутся убеждениями, а при этом психологичны более, чем что бы ни было еще. И потому люди сражаются за свои политические убеждения с такой страстью и яростью, что они очень часто занавеска, ширма, скрывающая куда более интимное и важное. А именно — чувство правоты. Это чувство собственной правоты прихотливым образом соединяется с набором политических взглядов, а, защищая последние, мы защищаем куда более важное, хотя, возможно, и забыли, каким образом и когда эта конгломерация возникла.

Вот, скажем, моюсь я в кабинке с неплотно задернутой занавеской (опять занавеска, обратите внимание) в нашем бассейне и слышу, как всегда внутренне морщась, то есть с априорным неодобрением русскую речь в двух шагах от меня. Два мужских голоса, явно немолодых, один немного постарше или голос какой-то севший, усталый; говорят о чему-то, я не сразу понимаю о чем, пока не понимаю, что речь идет об Украине. Хотя она не называется, но точно об Украине и войне, и не сразу, но я с нарастающим ужасом и удивлением понимаю, что они, кажется, на стороне России в этой войне. Кажется — потому что они говорят так, будто их кто-то подслушивает или они боятся, что их слова могут им припомнить и в чем-то упрекнуть. Но я слышу слово «нацизм» и понимаю, что они употребляют его совсем не в ироническом смысле, не в том плане, что это дурацкая путинская пропаганда, а как бы вполне одобрительно. Одобряя тот смысл, который путинская пропаганда в него вкладывает как мужское в женское.

Я с трудом удерживаю себя, чтобы не выйти и не сказать этим двум старым мудакам, что я о них думаю, даже слова начинаю подбирать и представлять их дурацкие физиономии, не ожидали, гады! Но американская вежливость берет своё, тем более, что затем что-то с рыхлым, шелестящим грохотом падает, голос помоложе и более звонкий чертыхается, что-то собирается с мокрого пола, и все, ещё через полминуты они уходят.

Моя первая мысль: и до чего же я не люблю русских эмигрантов, они голосовали за Трампа, любят республиканцев и крайне правых в Израиле. Они ксенофобы и не терпят мигрантов, делая исключения только для себя. Они совки, эстетически представляющие инверсию всего, что не советская попса. Они любят все то, что я презираю, но то, что они ещё Россию поддерживают против Украины, я этого не ожидал.

Я долго раскручиваю спираль своего негодования, но у меня в программе ещё джакузи для боли в плече, это история на минут десять, и когда я выхожу в раздевалку, то в дверях вижу два седых затылка, полиэтиленовый пакет в руке, типичные дешевые китайские босоножки с носками в полоску, и характерный прононс слова «sorry», сказанное разминувшемуся с ними уборщику с шваброй, и концерт по заявкам ненависти можно считать законченным.

Но уже вечером, рассказывая об инциденте в душе жене, я, как всегда бывает, после каскада насмешек и презрения по поводу новой страницы моих эмигрантских инвектив, начинаю, дабы не представать слишком субъективным, рассуждать, пытаясь понять, почему люди из России сегодня могут ненавидеть Украину до такой степени, что и Путин со своим русским миром им милей.

Возможно, размышляю я, они сами из Украины, и чем-то на неё обижены. Почему нет. Типа, были уволены с работы или их не оценили по достоинству, у них случилась какая-то неприятная история, и они уехали в американскую эмиграцию, затаив в душе тяжёлый камень. Мне уже кажется, что в голосе, который постарше, звучало фрикативное «г», или мне это кажется сейчас. Понятно, что история с обидой на страну, которую ты покинул, которая тебя не оценила, немного похожа на то, как одна моя приятельница, ставшая монашкой в православном монастыре в Америке, смеясь рассказывала. Как ее обычно миряне осторожно расспрашивают о причинах пострига, и всегда пытаются выспросить, не было ли там неразделенной любви? Многим легче и понятнее считать, что в монастырь женщина может уйти только, если любовная лодка разбилась о быт или еще что-то остро банальное.

Но самом деле Борхес не случайно уверял, что банальные метафоры самые употребительные, потому что они верные. И в монастырь прекрасных дам очень часто приводит за ручку несчастная любовь, и обиды, в том числе по службе или где-то рядом являются очень часто тем коконом, вокруг которого жизнь потом накрутит развесистые политические убеждения.

Скажем, был у меня приятель, еще по нонконформистскому подполью, который до такой степени обиделся на то, что его философские статьи не захотели печатать в перестроечной печати, что постепенно стал консерватором, если не сказать —  мракобесом. А вот, если бы его философские опусы пришлись бы по душе какому-нибудь либеральному журналу, может быть, и остался бы либералом, которым он был (или казался) в антисоветским андеграунде.

То есть версия того, что пропутинский взгляд на Украину и войну вполне может быть как-то связан с неудачной карьерой или жизнью в Украине, не полностью лишен оснований. И теперь имярек, упрекая Украину в нацизме, оправдывает себя и свои какие-то далекие жизненные неудачи.

Более того: кто такие эти русские эмигранты с седыми затылками — это ведь почти наверняка советские евреи, приехавшие сюда, возможно, до всякой перестройки или сразу после ее начала. А у евреев свои счёты с Украиной, они помнят еврейские погромы, кто-то ещё одесские, кто-то львовские после начала войны, и вряд ли готовы легко их забыть или умилиться тому факту, что президент сегодняшний Украины — еврей. Потому и Израиль очень холодно относится к просьбам Украины о помощи и не спешит раздружиться с Путиным, разве что закрытие Сохнута их немного отрезвит.

Так что вполне человек из душа и его собеседник, мало говоривший, более слушавший, но как бы сочувственно, вполне может быть евреем-эмигрантом из Украины, и его обиды никак не могут перевесить никакие другие политические соображения, тем более, что политические взгляды и есть очень часто способ самооправдания и сведения счетов с прошлым. И сегодня Украина сражается на фронте не только с имперским вожделением Путина и его сограждан и жестоким российским воинством, готовым пытать и убивать за зарплату в 100 тысяч в месяц плюс премиальные. Против Украины ещё сражается ее история, те ее темные страницы, которые до сих пор — источник обид, если только обид, а не большого.

Конечно, мы все, наверное, так устроены, что нам хочется представлять наши политические взгляды чем-то вроде магнита добра и света, притягивающего к нам таких же добрых, светлых и умных единомышленников. В то время как наши идейные или политические противники представляются нам какими-то негодяями, продажными дураками, но все, конечно, сложнее. Потому что поиск единомышленников — это ещё и поиск людей, подтверждающих нашу правоту, потому что политические убеждения — это очень часто симбиоз определённых фактов в прошлом, которые столь болезненны, что требуют оправдания или поддержки спустя целую жизнь. И наши единомышленники только думают, что вместе с нами на стороне света, и сами не знают, что воюют на нашей стороне в нашем дворовом детстве или тревожной юности, хотя и взрослая жизнь полна обид и разочарований, требующих впоследствии сочувствия.

Так что нам только кажется, что день сегодняшний — это то, что мы видим. То, что мы не видим или не хотим видеть, все равно с нами, и мы боремся против прошлого и его теней, ненавидящих и прозревающих его в настоящем.