Михаил Берг. ПРОВЕТРИВАЯ БУДУЩЕЕ В ЧУМНОМ БАРАКЕ

Попытаюсь объяснить, почему я не считаю напрасным риски тех российских политиков, которые остались во время войны с Украиной в России и продолжали/продолжают говорить то, что они думают без оглядки на цензуру и грозящий им арест. Как это сделали уже арестованные Владимир Кара-Мурза и Илья Яшин, и не они одни. И не согласен с уважаемым (не по службе, а по душе) Гасаном Гусейновым, который сомневался в тексте «Ошибка Гозмана», нужна ли еще «одна сломанная жизнь ради доказательства бесчеловечности текущего российского государства? По-моему, нет, не нужна».

Нужна. Если кратко, то рано или поздно путинский режим рухнет, и будет небезразлично, чьи имена написаны на обломках самовластья. Потому что у этих людей будут дополнительные прерогативы для влияния на эту жизнь после смерти, и это важно. Важно, потому что, как и во время перестройки, тянуть на себя одеяло будут те многочисленные конформисты, которые станут демонстрировать всем желающим свои воображаемые стигматы, тем самым обосновывая свое право на власть. И, как вышло в конце 1980-1990-х, это лучше всего получалось у быстро перестроившейся номенклатуры второго плана (якобы не столь замаранной) и советских шестидесятников, вставших в позу наследников и хранителей свободы, хотя были на самом деле ловкими и не лишенными способностей приспособленцами.

В то время как бОльшая часть нонконформистов оказалась задвинута на третью полку в духоту и пыль полузабвения. И в любом случае их критической массы не хватило на склонение весов истории в сторону бОльшей отчетливости и непримиримости к советскому и постсоветскому соглашательству.

Поэтому тем из сегодняшних политиков, которые выбрали реальность тюрьмы отъезду в эмиграцию, возможно, удастся бросить на эту всегда существующую чашу весов свои невесомые гирьки судьбы и сыграть позитивную роль.

Совсем в другую эпоху, размышляя над смыслом, казалось бы, столь же бесполезной деятельности советских диссидентов, которые шли в лагеря за попытку отстоять собственное (или групповое) достоинство, я предположил, что таким образом они приобретали статус свидетелей. Свидетелей преступлений того режима, против которого они осмеливались выступать, и, если бы не они, перестройка, возможно, еще быстрее бы скурвилась и превратилась в новую инкарнацию совка.

То есть — продолжая возражать Гасану Гусейнову — тюремные сроки, которые по всей вероятности получат Кара-Мурза и Яшин (и другие, менее заметные, но не менее храбрые люди), это не человеческое жертвоприношение, естественно, обладающее статусом эстафеты для других молодых людей, «которые якобы должны принести и свои жизни на алтарь отечества». Гусейнов сомневается в осмысленности такого поведения и предлагает «слезть с котурнов» и увидеть, что нынешнее общество не достойно этих и других жертв. И это, на самом деле, хороший вопрос, как говорят публичные персоны, желая похвалить бойкого интервьюера и взять себе дополнительное время на раздумье. Потому что в версии Гусейнова нынешняя Россия – я, конечно, экстраполирую, этого нет в тексте, только наметки – это что-то внешнее по отношению к нам и не заслуживающее жертвы, тупое и бессмысленное в своей необузданной жестокости. И да, со многими – повторю, предполагаемыми – характеристиками путинского государства и путинского общества, вполне проявившего свою сущность в той избыточной жестокости, легко переходящей в садизм, что демонстрируют российские солдаты на украинском фронте и оккупированных ими территориях, трудно не согласиться.

Со многим можно, кроме одного, что это государство и общество – внешнее по отношению к нам. Типа мы-то сеяли доброе, разумное, вечное, но у нас ничего не получилось, русская натура взяла свое и быстро, за несколько лет, пустила российский поезд, слепо искавший в перестроечном тумане неверный путь свободы, на знакомые рельсы самодержавия, всегда кончающегося фейерверком великодержавного упоения. Казалось бы, это дистанцирование от путинского общества выглядит естественным, ведь то, что получилось, явно противоречит нашим – понимается, что светлым и либеральным – устремлениям, и значит, это получилось вне или против нашей воли.

Но я с удивлением, которое только увеличивается по мере погружения в тот вечный тупик, которым всегда оборачиваются реформы на Руси, не могу понять, что позволяет той среде, которой я вроде как принадлежу, среде российских интеллектуалов (ранее именуемых интеллигенцией), не видеть в происходящем и свою весомую часть вины? Разве переломная эпоха, названная перестройкой, требовала от людей интеллектуальных и тем более гуманитарных устремлений всего лишь преподавать в тех же или новых вузах или писать статьи о кино, театре и литературе в тех же или новых изданиях? И не считать, что это как бы награда от общества с репутацией, снимать сливки и делать то, что делают интеллектуалы в других странах с устоявшейся общественной системой? А непосредственная задача совсем другая – формулировать убедительные версии символических общественных ценностей, то есть те самые пунктирные или возможные рельсы, мятно отсвечивающие в темноте, на которые и должно было встать не всегда трезвое и очень часто темное и ленивое общество, выбирающее и выбравшее, конечно, традицию, в том числе замшелую, потому что это самое привычное. А именно это и произошло, в том числе и потому, что эти символические развилки между опасным повторением прошлого, на которое и вступило в результате путинское общество, и тем так и не воплощенным, не проложенным в интеллектуальных сумерках символическим путем в другое будущее, не были осмыслены, а старое оказалось более привлекательным. Но разве это не прежде всего вина и ответственность интеллигенции, которая не должна – как мне кажется – делать вид, что все уже произошло, и она имеет право почивать на лаврах той традиционной деятельности, которая рутина для европейских и американских интеллектуалов? Но рутина только потому, что эти общества существуют в сильном символическом поле ценностей, способных сопротивляться тоталитарным тенденциям, которые все равно возникают, как это случилось с Трампом в Америке, Берлускони в Италии, Орбаном в Венгрии, не говоря уже об Эрдогане и других.

Именно создание убедительной системы ценностей, в которой путь к тому, что именуется свободой или демократией, является очевидным и привычным, а не обманным и лицемерным. Как это – в смысле: обманным и лицемерным — получилось уже в ельцинской России, в которой российские же интеллектуалы превратились в адвокатов власти новых олигархов, соглашаясь работать в олигархических СМИ и университетах, защищать позиции нуворишей и не видеть ответственности за происходящее.

Я не знаю, в какой степени я убедителен в доказательстве невозможности отношения к путинскому обществу как к внешнему, чужому и чуждому, в то время как оно появилось с согласия и даже участия тех интеллектуалов, которые сегодня брезгливо от него дистанцируются как от какого наваждения незрелого и испорченного ума и натуры. Нет, это не так. Дискредитация той либеральной прописи, которая была предложена в качестве якобы альтернативы советскому мороку, происходила при живейшем участии либеральной интеллигенции. И в том числе поэтому то, что Гасан Гусейнов именует жертвоприношением (предполагая его бессмысленность), на самом деле вполне осмысленное – если не искупление грехов, то уж точно концептуальных ошибок. Ошибок стратегий общественного поведения, стоившего России еще одной бессмысленной и неизвестно вообще исправимой ли катастрофы.

Я не буду здесь обсуждать, в какой степени я считал правильным и безошибочным общественное и политическое поведение тех сидельцев путинской поры, которые освящены именами Навального, Кара-Мурзы, Яшина, они не были безошибочными, и доля ответственности за происходящее на них лежит тоже. Но мужество, особо ценное в ситуации общественно доминирующей трусости и конформизма, представляет собой особую ценностью. Особую, потому что в русском обществе не существует устойчивой и авторитетной колеи для поведения, противопоставляющего мнение меньшинства или одиночки большинству.

И именно поэтому ценность этого жертвоприношения, если воспользоваться определением Гусейнова, велика, а поведение тех, кто как бы приносит себя в жертву, далеко не бессмысленно. В ней есть зерна того будущего, которое иначе просто не появится, что не означает, что я призываю кого-то, особенно молодые и нетерпеливые умы, повторять это. Хотя это не умаляет ту степень уважения, которое я испытываю к тем, кто способен демонстрировать мужество в гнетущей тишине и темноте. В любом случае эмиграция – не доблесть и не функция большого ума, а скорее, семейной осторожности. Тем ярче контраст.