ИОСИФ БРОДСКИЙ / БОРИС РЫЖИЙ/ АНДРЕЙ ШИРЯЕВ

Иосиф Бродский. Раньше здесь щебетал щегол…

Раньше здесь щебетал щегол
в клетке. Скрипела дверь.
Четко вплетался мужской глагол
в шелест платья. Теперь
пыльная капля на злом гвозде –
лампочка Ильича
льется на шашки паркета, где
произошла ничья.
Знающий цену себе квадрат,
видя вещей разброд,
не оплакивает утрат;
ровно наоборот:
празднует прямоту угла,
желтую рвань газет,
мусор, будучи догола,
до обоев раздет.
Печка, в которой погас огонь;
трещина по изразцу.
Если быть точным, пространству вонь
небытия к лицу.
Сука здесь не возьмет следа.
Только дверной проем
знает: двое, войдя сюда,
вышли назад втроем.

Борис Рыжий. Киндзмараули

…Минуя свалки, ангелов, помойки,
больницы, тюрьмы, кладбища, заводы,
купив вина, пришёл я в парк осенний.
Сегодня день рожденья моего.
Ты жив ещё? Я жив, живу в Дербенте.
Мне двадцать два отныне. Это возраст,
в котором умер мой великий брат.
Вот, взял вина. И на скамейке пью
как пьяница последний, без закуски,
за тех, кого со мною рядом нет.
И за тебя, мой лучший адресат,
мой первый друг и, видимо, последний,
мешаю три глотка «Киндзмараули»
с венозной кровью,
с ямбом пятистопным.
И сердце трижды –
о сосуд скудельный! –
не кровью наполняется, а спиртом,
и трижды робко гонит белый ямб:
киндзмараули – тук – киндзмараули.

Андрей Ширяев. Речушка бьётся о порог, точнее, о порожек…

Речушка бьётся о порог. Точнее, о порожек.
Полжизни — в суффиксе. Всегда не хочется домой.
Зовут. Зелёный след на лбу — вчерашний подорожник,
протуберанец торжества природы надо мной.

Я спотыкаюсь. Детство. Бог в любой бездонной луже.
Пломбир, прекрасный, как любовь во всю степную прыть.
В воде, где нас сегодня нет, возможно, и не лучше,
но совершенно точно: хуже — здесь, где нам не быть.

Ладонь и пена для бритья. Неловкое «спасибо»
у самых губ, на берегу, на новом языке.
В те времена в моей реке ещё водилась рыба.
Но это всё, ято я запомнил о реке.