Александр Иличевский о Булгакове

+ + +
Не всякий опыт пригоден для литературы. Дело не в количестве и качестве пережитого, а в магии прозрения, пробивающего тьму хаоса чувств и времени. Вот почему Булгаков писатель сверхъестественный.

В «Роковых яйцах» блистание купола храма, попавшее в окуляр микроскопа, оживляет реальность, превращая ее черт знает во что — нам на удивление. Так и писательский глаз вооружен блеском волшебного монокля, способного видеть незримое.

Если бы романы Булгакова не были написаны так, как они написаны, мы бы читали их не с такой охотой, как, например, влёт проглатывается с восторгом мрачноватый «Театральный роман».

Михаил Афанасьевич любит и читателя, и героев, ничуть не высокомерен и ироничен по отношению и к себе, и к тому, кто находится по другую сторону страницы. Его взаимоотношения с властью загадочны, но, кажется, безупречны. Чего не скажешь ни о Бабеле, ни о каком-либо другом прославленном писателе 1930-х годов.
Конечно, Булгаков — писатель мистический, в той же мере, в какой и любой талантливый мастер является магом. Магия преображает реальность, а великая литература вся сплошь заклинание, поскольку она преображает большее — человека.

«Мастер и Маргарита», мне кажется, вообще изначально текст не о чем-либо, а о Иерусалиме. Москва автору понадобилась в качестве той «коробочки» из «Театрального романа», этакой колбы с гомункулами: кстати, см. эпиграф к роману именно из Гёте.

В свое время я прочувствовал именно булгаковскую Москву. Во мне этот город и булгаговский, и толстовский одновременно. И два этих вектора вне конкуренции. Воробьевы горы есть и у Толстого, и у Булгакова, и это совершенно необычное загадочное место. Был я заворожен и там (ротонда дома Пашкова), где Воланд встречается в конце романа с Мастером.

Иными словами, Булгаков — это большая удача русской литературы.

+ + +

Москва – один из таинственных городов на свете, особенно, если помнить, что есть в нем Воробьевы горы, есть Нескучный сад, дом Пашкова, Трехгорка – зримо царящие пьедесталы некой древней силы. Есть загадочно необъяснимое в этом запечатанном кольцами бульваров, дорог, шоссе, автострад, будто штемпелями эпох, удивительно влекущем городе, над которым летний дождь промывает блестящие от потоков набережные, листву аллей, стелется туман в сумерках и тянутся по поверхности реки неоновые огни прогулочных теплоходов, чьи пассажиры дивятся на высящиеся купола и мосты, кроны парков и эстакады. Москва – стихия роскоши и нищеты, власти и трепета, уюта и потерянности, основательного центра и робеющей провинциальности. Все есть в этом городе, – и удобство и непригодность, и буддийское лето и тягостный ноябрь, и воспоминания и забвение.

В связи именно с топосом подумалось, что основной момент «Мастера и Маргариты» — не столько в том, что образ Мастера соприкасается с образом Мессии, Маргарита — с образом Магдалины, а Москва (власть) — это Иерусалим (Рим и Ирод), незадачливые и не уверовавшие москвичи — это евреи; а Воланд и компания — это такой испытующий ангел Сатан из книги Иова.

Ангел испытывает — ставит препятствия, лишает и награждает. Но в конце — как и в книге Иова — повинуется Тому, Кто есть главенствующая над всем на свете фигура умолчания и спасения.
Главный вызов романа — в том, что Мастер отождествляет себя с евангелистом.

Мастер (тут все-таки важно не столько ремесленное, сколько масонское значение стези как духовного становления) создает (претендует на создание) сакральный текст, — который больше реальности и предназначен ее кардинально изменить, — и потому враги и препятствия на его пути встречаются нешуточные.

Равно как и помощники.