Когда Штефан, мой учитель в документальном кино и друг по жизни, затевал гуляш, к его дому сбегались все собаки с окраин.
— Скорей, скорей, — наверное, с волнением говорили друг другу собаки. — Сегодня ожидаются не только гости, но и кости!
А уж как венгры назвали свой городок, без бутылки не выговоришь — Пилишворошвар.
Штефан, венгерский еврей, сначала сбежал от режима Чаушеску из Румынии, прихватив коробки с фильмами, в Германию. Снимал там кино, стал классиком, а под старость лет решил вернуться в те места, откуда нацисты почти всю его родню увезли в эшелонах.
Таким образом Фишер мог отгонять собак на венгерском, румынском, идише, немецком и русском.
Он предпочитал венгерский, так как другой язык местные собаки не понимали.
С черпаком он возвышался над пурпурным варевом.
Помешивая его и сдвинув очки на кончик носа, он цитировал Гашека.
Чтобы гуляш состоялся, рассуждал Штефан, нужно быть мадьяром, но можно и евреем. И готовил, как его учила до войны бабушка, которая потом погибла в Дахау.
Понятно, что «гуляш с пюре» из столовок моей юности не имел ничего общего со священным для венгров блюдом.
Кроме названия.
А у Фишера получался гуляш, по его словам, «горячий, как дьявол, и нежный, как поцелуй невесты!».
В закопченном бограче над костром маэстро жарил лук на раскаленном жире, — чистое золото.
Собаки смотрели на него страдальческими глазами.
Он щедро сыпал сухую паприку, бросал кубики мяса из говяжьей лопатки.
Собаки выли.
И наконец, псы получали кости. Только пару косточек он оставлял для варки бульона.
— Уф! По стаканчику?
А какой дурак откажется!
— Сливовицу или токайского?
— Давай токайского для разгона!
Только в самом конце тушения он закладывал толченый в ступке чеснок, смешанный с тмином.
Мы прихлебывали вина.
Пылали поленья.
Собаки хрумкали.
Нарезав картофеля, зеленого перца, помидоров, Штефан клал их в бограч, когда там оставался только красный жир. А потом доливал бульона, — шипение, бульканье, пар, аромат!..
Последними он варил прямо в супе чипетке, — такие клецки из теста.
Прекрасен густой гуляш, в который можно макать кусочки хрустящей булки.
Мой друг не дожил до подлых войн XXI века. Но завещал, чтобы гуляш подали на его поминках. А прах развеяли над родными рощами. И не снимали об этом ни кадра.
Так и было сделано.
Анатолий Головков. ГУЛЯШ КАК ПОЭЗИЯ
Когда Штефан, мой учитель в документальном кино и друг по жизни затевал гуляш, к его дому сбегались все собаки с окраин.
— Скорей, скорей, — наверное, с волнением говорили друг другу собаки. — Сегодня ожидаются не только гости, но и кости!
А уж как венгры назвали свой городок, без бутылки не выговоришь — Пилишворошвар.
Штефан, венгерский еврей, сначала сбежал от режима Чаушеску из Румынии, прихватив коробки с фильмами, в Германию. Снимал там кино, стал классиком, а под старость лет решил вернуться в те места, откуда нацисты почти всю его родню увезли в эшелонах.
Таким образом Фишер мог отгонять собак на венгерском, румынском, идише, немецком и русском.
Он предпочитал венгерский, так как другой язык местные собаки не понимали.
Читать дальше в блоге.