«ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЯЗЫК ИДЕТ ВСПЯТЬ И СМЕТАЕТ ВСЕ НА СВОЕМ ПУТИ» БЕСЕДА ВИКТОРИИ ФЕДОРИНОЙ С ПРОФЕССОРОМ ФИЛОЛОГИИ ГАСАНОМ ГУСЕЙНОВЫМ

Что язык может сказать о нас самих? Как меняются значения привычных слов и выражений в зависимости от политической ситуации, и как эти изменения определяют нашу жизнь, наши представления о мире? На вопросы «Утра Февраля» отвечает профессор, специалист по классической филологии, истории культуры и литературы.

Вы написали книгу «Язык мой – Wrack мой» об изменениях в политическом и повседневном языке России после присоединения Крыма. Что изменилось с языком с тех пор?

– С одной стороны, немногое, потому что основные характеристики политического языка остались прежними. Но некоторые изменения все-таки произошли. Есть категории, которыми мы часто пользуемся, противопоставляя их друг другу. Одна категория – революция. Революция в языке произошла. В русском языке, в других языках, в украинском – появилось много слов из английского языка. Появилась совершенно новая терминология: компьютерная, рыночная. Говорят, это была революция. Потом как о революции заговорили о появлении в письменном языке множества значков – которых раньше не было. Смайликов всяких. Появилась новая коммуникация сетевая, когда люди что-то пишут в чатах и мессенджерах.

“Язык мой — Wrack мой. Хроника от Ромула до Ленинопада”. Фото: Сахаровский Центр

С другой стороны, говорят о том, что язык развивается эволюционным путем. Медленное, постепенное и незаметное изменение. Эволюция какая-то происходит в языке все время. Но чрезвычайно редко говорят о другом процессе, обратном. Обычно этот процесс связывают с деградацией каких-то видов живых существ. В биологии есть такой термин: инволюция. Когда сложное и совершенное деградирует в простое. Когда сложное, скажем, психологическое явление, пытаются описать одним общим словом, которое все должно объяснить. На первый взгляд, новое значение у слова появилось, а на деле оно упрощает картину мира. Например, многие говорят о чем-то, что это – «круто». Это вот – круто. А это – не круто. Ну что значит «круто»? Скажут – это очень многозначное слово. Да, в словаре, но в названном случае оно крайне примитивно. Потому что всю сложность возможного описания качества какого-то предмета, качества жизни, качества впечатления, – сводит к совершенно идиотскому слову из пяти букв, которое почему-то все должно в себя включать. А оно ничего в себя не включает! Кроме того, что «круто» – это нечто смутно что-то кому-то обещающее, делающее кого-то в чьих-то глазах более значительным и так далее, множество всяких объяснений могло бы быть. Это слово всю эту сложность делает примитивной. И то, с чем мы сталкиваемся последние несколько месяцев, – это попытка очень простых примитивных людей, которые затеяли все это, воздействовать на язык так, чтобы заставить общество думать в самых примитивных категориях: «Вот это – наши враги, а это – такие прекрасные мы. Враги не хотят жить по-нашему».

Эти люди не могут назвать происходящее «войной», потому что слово «война» влечет за собой огромный шлейф ужаса, осуждения, отторжения, в том числе – от имени культуры. Потому что нет нормального человека, который может сказать, что «война – это хорошо». Тем более, такая захватническая война, которую начала твоя страна. Но если мы назовем это «специальной военной операцией», то придадим этому, во-первых, какое-то особое значение. Во-вторых, мы можем сказать, что это – хорошо. Сказать: «Мы начали войну» – плохо. Это значит, что надо заставить человека думать. Сказать: «Мы начали Специальную военную операцию» – это значит превратить человека в болвана, который думает «О, они важные, такие значительные. Они знают, они умеют, они сейчас все это сделают». И подобных примеров очень много. Это примеры – мы видим их каждый день – они, к сожалению, касаются эмоциональной сферы жизни человека. Их часто показывают по российскому телевидению – выходит женщина, ей вручают посмертно орден за ее павшего сына, а потом выступает седовласый мужчина и говорит, процитирую буквально: «Ваш сын пал в борьбе с теми, кто не хочет жить по нашим правилам».

Понимаете, что он говорит? И ведь это правда: солдат пал не в борьбе за свою Родину. Он не защищал свою Родину, он отправился по приказу неизвестно куда. Говорящий в каком-то смысле называет вещи своими именами: «Мы установили некие правила и хотим, чтоб и соседняя страна жила по этим правилам. И этот солдат исполнил приказ и умер там за это наше не оправдываемое ничем желание. Он пошел туда убивать других, и его убили. И вот тебе, мать, орден, который мы тебе вручаем, иди и радуйся, что родила такого сына».

Это – страшная картина инволюции, как сознательного движения вспять. Инволюция проявляется еще и в другом. Люди говорят: «Вот, Верховный Главнокомандующий, он владеет каким-то историческим концепциями, у него более сложные представления о мире и геополитике». Но все как раз наоборот. Главнокомандующий просто уходит в то воображаемое прошлое, которым можно оправдать самые примитивные сегодняшние действия. Поэтому он уходит в 17-й век. Он может говорить о Петре, о Петровской эпохе, но какой смысл в повторении той эпохи сегодня, не объясняет. Или вот – директор Эрмитажа академик Пиотровский, говорит о том, что «У нас вторая фаза Скифской войны» и вспоминает скифов. Кажется – ученый человек, да? На самом деле он произнес приговор своему мышлению. Человек, вроде бы живущий в 21-м веке, от которого ждешь, что он будет мыслить в категориях постиндустриальной революции, поддержании мирной жизни, на самом деле мыслит категориями совершенно первобытными. Его умственный горизонт – голая степь, среди которых стоят каменные бабы.

Это – проблема. Политический язык, который идет вспять, и в этом движении сносит все на своем пути.

Он же не просто идет вспять, он еще размывает понятия: «спецоперация» прикрывает войну. А серия громких «хлопков» прикрывает взрывы, которые Россия наносит сама, по своим городам. На самом деле же все понимают, что это обман?

– Да. Это одно их свойств инволюции. Дело в том, когда вы развиваетесь, когда вы стремитесь к чему-то новому, – вы вынуждены и хотите различать истину и ложь. Кажется, что это слишком высокопарно сказано, но это на самом деле так. Когда-то Аристотель говорил, что у человеческого существа два основных свойства. Первое свойство – это стремление к истине. Второе свойство – стремление к подражанию.

В стремлении к истине мы совершено точно знаем, что есть истина, а что – вранье. В этом состоит смысл эволюции, в этом состоит смысл революции: переворот совершается ради достижения истины вот этих людей, которые устали жить под гнетом каких-то старых представлений, когда были размыты границы истины и лжи.

А нынешняя идеология и пропаганда строится на принципе: все врут, все вокруг вранье, все ложь. Вообще не имеет значения, что перед нами – истина или ложь, а истина – это лишь частный вид лжи. Сильный человек может назначить любую ложь истиной. Все врут и главное не то, что люди говорят, не то как они думают, а как они действуют. А решает все сила. И эта сила – первобытная сила – она все решит. У нас есть сила – значит у нас есть истина, и мы можем выбрать то, что нам, сильным, нравится.

Поэтому – да, здесь все знают, что это вранье. Все знают, что король голый, но боятся в этом признаться. Потому что… боятся! Страх. Страх и насилие, и полная уверенность всех, что это ложь – это то, что делается. Но все уверены, что можно как-то через этот этап перепрыгнуть, стоит зажмуриться – и морок пройдет.

Есть эта тайная мысль-обманка – вот сейчас мы сделаем вид, мы соврем, что мы всего этого не знаем, а потом опять все будет хорошо. Это самообман. Самообман, настоянный на страхе. Он тоже результат инволюции. Потому что эволюция требует от человека способности рискнуть ради чего-то важного, хорошего, высокого. Если человек ничего не ценит, он начинает и себя ненавидеть, и окружающих ненавидеть. А если ненавидишь себя, то что уж говорить о ближнем?

И делаешь «шаг доброй воли». Хотела поговорить о новоязе и эзоповом языке, который вернулся в нашу жизнь. Чем они отличаются?

– Это описания одного явления с разных сторон. Эзопов язык помогает спрятаться от угрозы наказания, все-таки иносказательно назвав вещи своими именами. От угрозы внешней. Которая заставляет вас что-то придумывать для того, чтобы, с одной стороны высказаться, а с другой стороны не быть пойманным за язык. Эзоповым языком вы говорите не о царе, не о его слугах, не о его министрах. Вы говорите о льве, о каком-нибудь медведе – рассказываете басню. И вот эта басня: все знают, что Лев – Царь Зверей, басня так устроена, что всегда можно сказать: «Я же не имею ввиду вот этого, конкретного Царя, а имею ввиду какого-то льва, какого-то зайца, какого-то медведя». Отсюда собственно и термин – от имени баснописца. Когда мы рассказываем басню, этот язык позволяет нам «и невинность соблюсти, и капитал приобрести». У новояза же другие задачи. Одна из главных задач новояза состоит в том, чтобы произнести угрозу, адресованную человеку, к которому вы обращаетесь, – а эта угроза им даже вначале и не осознается. Новояз часто пользуется всякими сокращениями. Когда вы вместо «война» говорите: «СВО» – специальная военная операция, это новояз. Вы предлагаете слушателю и возможному собеседнику правильное имя для нашей очень правильной акции, которую мы осуществляем и которую ты не имеешь права назвать другим словом. Ты должен пользоваться вот этим выражением. Скажешь «война» – объявишь себя чужим и сядешь в кутузку. Другой пример. Из старой советской жизни – «колхоз» или «чекист» – это новояз старый. Тоже сокращения, которые обществу предстояло проглотить. Кто такой этот «чекист»? Это человек, который связан с Чрезвычайной комиссией и облечен полномочиями на убийство без суда и следствия. Принадлежность к самой грозной инстанции, которая существовала в этой стране под разными именами, была и остается орудием в ваших руках и в руках окружающих. В новом русском языке таким словом стало, например, слово «силовик». Силовики – всякие министерства, сотрудники. Министерства, которым можно применять насилие. Не случаен и такой юмор: «изнасиловики». Потому что это люди, чье право на прямое насилие не оспаривается обычным гражданином. Само согласие людей описывать правящую когорту как «силовиков» оказывается актом подчинения страху. Другой пример новояза – слово «двухсотый» вместо «убитый». Типичный случай новояза – переозначивыть слово для дегуманизации человека. Двухсотый – это не человек. Это не убитый солдат. Это – просто рубрика такая. Вы используете это слово, и вот он уже перешел в какое-то новое измерение. Используя это слово, вы ставите себя на одну доску с каким-то военным интендантом, который ведет учет двухсотых, чтобы сэкономить на сапогах или сухпайков. Когда журналист перенимает жаргон военной бюрократии, он распространяет эту дегуманизацию на все население. У этого языка есть некоторые признаки эзопова. Допустим, сказали «трехсотый» вместо раненный: «У меня десять «Двухсотых» и пятьдесят «Трехсотых». Вы как бы о чем-то умалчиваете. Этими словами предлагаете собеседнику не считать этих солдат – людьми: это пушечное мясо. И такой новояз перед нами во всей красе. Так же, как слова обозначающие так называемые этнофолизмы, грубые слова, описывающие противника: «укры», «укрофашисты», «нацисты», «мы с укронацистами воюем». С другой стороны, в ответ российских солдат называют «орками». С одной стороны, здесь отсутствует уничижение по этническому или какому-то еще признаку (вспомним и такие слова – москали, кацапы, русня). А орки – особая категория существ, которые не знают правил. Культурная метафора для обозначения варваров.

Если принять, что новояз – это оружие защиты, кого это оружие защищает лучше? Говорящего или того, кому его слово предназначено?

– Язык, в принципе, такой инструмент, который мог бы защитить вас от чего-то, но защищает слабо. Он больше поражает. И его поражающая способность такова, что он поражает нас самих в тот момент, когда мы начинаем им пользоваться, первыми. Как только мы переходим на язык войны, ненависти, на язык этнофолизмов, на язык слов, описывающих другого как врага или насекомого. Как только мы вступаем в область языка вражды – мы страшно рискуем, потому что любую ситуацию мы воспринимаем как условие для применения словесного насилия. Мы видим, как люди набрасываются друг на друга со словами: «То, что ты сейчас сказал, означает, что ты – совок. Ты – типичный совок». А другой, обвиняет его в том, что он «типичный либераст». А третий говорит: «Так рассуждают только «ватники», если продумывать твою мысль до конца или в подтекст входить, то это – ватничество. А вот это – совковость».

В нынешних спорах, поскольку мы буквально вооружены этим языком, мы знаем слово «ватник», «совок», мы тысячу раз слышали, как их употребляют. И мы охотно эти слова вбрасываем в дискуссию, нанося тем самым удар по собеседнику. Мы понимаем, что имел в виду Варлам Шаламов, когда говорил: «В лагерной жизни нет ничего хорошего». В лагерном опыте нет ничего хорошего – и то же самое можно сказать о войне. Она породила, она порождает это. Это преобразует наш язык. Особенно прискорбно это в отношении российско-украинского диалога, украинско-российского диалога, я наблюдаю за этим в течение последних тридцати лет. Книга, о которой вы говорили в начале нашего разговора, писалась в 2014-м, в 2015-м, 2016-м году. Вышла в 2017-м году, в Киеве, в издательстве Laurus. Эта книга обрисовала некую финальную стадию длительной истории воинственной антиукраинизации русской речи. В русском языке появилось множество выражений, которые как бы заимствованы из украинского, но перевернуты, передернуты и используются в качестве терминов для чего-то негожего, неподходящего. Майдан – «майданутые», «майданничать», «мы не будем терпеть майдан, все эти цветные революции». Или слово «Незалежные». Вот эти «незалежные незалежности захотели». И так далее. Таких слов очень много. Вернее, я бы иначе сказал – их не очень много. Но от постоянного злоупотребления, они как ядовитые занозы попадают в сознание и очень этому сознанию мешают. Речевая пропаганда антиукраинизма тридцать лет обрабатывала сознание людей в РФ.

В русском появилось много калек с украинского, но они при этом не несут никакой негативной коннотации. «Как по мне» стали говорить многие мои знакомые.

– Ну, это всегда говорили.

 А это же калька «як на мене»

– Дело в том, что. Тут такая вещь, те заимствования из украинского языка, о которых вы говорите, совсем не воспринимаются как украинизмы. Гоголь сколько таких словечек ввел в язык русской литературы. Именно в силу того, что эти слова с детства предстают словами из общего фонда какого-то славянского. Дело в том, что в первой половине 19 века, в конце 18-го-начале 19-го, были по-украински писавшие и говорившие люди, которые вместе с тем оказались имперскими писателями и думали, как им, пиша по-русски вместе с тем втянуть в, как тогда говорили, великорусский язык как можно больше украинизмов, или малороссийских, как тогда говорили, элементов. И не первом месте здесь Гоголь, конечно. Но и не только Гоголь. Котляревский.

Это – литература, которая включает украинский элемент и делает их своими в русском. У Гоголя была такая невообразимая мечта или такая странная мечта: соединить в русском языке русские (великорусские) и украинские (малорусские) элементы. И это все было бы прекрасно если бы одновременно с этим не проводилась политика запрета украинского языка. Если бы не Валуевский циркуляр, если бы не Эмский указ, – это все было бы терпимо. Но в это время происходит запрет на украинское слово, на украинскую книгу, на украинский текст.

Я услышал от одного товарища, он заукраинец, – такое новое слово в русском языке появилось – «заукраинец». Не «запутинец» – «заукраинец». И вдруг он меня спрашивает – я что-то ему показываю – Шо це такэ? Почему он спросил по-украински? Он просто спросил, потому что время от времени, этот другой язык всплывает в нашем сознании в позитивном смысле. И так тоже бывает. Так должно быть. Мы говорим не на одном языке. И наша речь – это не отчет, а живой поток. И в живом потоке могут и должны быть элементы из других языков, из соседних языков. Тем более сейчас, когда многие русскоязычные люди безотчетно начинают учить украинский – как другой язык, уважение к которому должно расти.

Почему так остро переживается «отмена русской культуры» реальная или мнимая, в то время как российская пропаганда разжигает ненависть ко всему украинскому. 

– Во-первых, длительное пребывание в роли культурной жертвы человеку крайне неприятно. Многие люди выбрали для себя так сказать, русский путь – украинцы, говорившие когда-то по-украински. Многие внутренне отвергали собственную, личную украинизацию. Нарочитый отказ от роли равноправного свободного человека ради того, чтобы остаться русским. И если русскость русских Путин предлагает считать одновременно антиукраинством, как и Украину – «не существующим государством», то это сигнал многим: «А разве такое, путинское русское государство, имеет право на существование в окружении цивилизованных уважающих друг друга и закон наций?» Другая проблема – проваливание в роль жертвы, которая должна знать свой язык, должна выращивать его, беречь, потому что нас со всех сторон давили, губили, – мне не хочется этим заниматься. Мне хочется быть свободным человеком в свободной стране. При этом многие украинцы, жившие, например, на территории Российской Федерации, еще в старом Советском Союзе, постепенно утрачивали свой язык, просто потому что не было в РСФСР украинских школ. Ничего украинского не было. Кубань – все эти регионы, где испокон веку говорили на украинском языке или, там, на балачке, постепенно перешли на русский. Это происходило постепенно. Русификация происходила постепенно.

Вторая вещь. Когда, наоборот, было принято решение, 70-е годы 20-го века, – а давайте все-таки мы будем говорить по-украински. Мой товарищ поехал из Москвы в Полтаву – он прекрасно знал и украинский, и русский язык. В Полтаве, где все преподавали до его приезда по-русски, вдруг оказалось, что есть административный нажим – говорить по-украински. И он, двуязычный человек, воспринял это как давление. Он преподавал латынь. Ну что, я буду латынь преподавать по-украински? Что это за искусственная украинизация? В это время почти вся техническая интеллигенция в Советском Союзе была русифицирована. Вся академическая жизнь была русифицирована. И поэтому города Украины, старая столица Украины, Украинской ССР, город Харьков, стали русскоязычными в позднее советское время совершенно не заметив этого. Мало того, в это же время развивается суржик, который представляет собой упрощенное слияние речевых потоков, который вызывает раздражение у двуязычных украинцев и русских.

Потом, к 1991, прошло время, в Украине сформировался один государственный язык, украинский. Как это восприняли в Российской Федерации? Самые примитивные силы в Российской Федерации по старинке называют Российскую Федерацию – Россией, имея в виду, что они наследники всей империи, всего Союза. Они получили русский язык как имперский в наследство. И вот они рыщут по всей территории бывшего Советского Союза, чтобы наградить русскоязычных людей российскими паспортами. Им кажется: «Говоришь по-русски, значит ты – собственность России». Проблема состоит в том, что разные люди, разные слои населения, экспертные группы, политики, этот сюжет, по крайней мере на протяжении двух с половиной десятилетий не обсуждали всерьёз. Делили административные угодья, а потом начали делить людей. Тоже понятно, да? В Российской Федерации после пандемии началось сокращение населения. Мигранты, которые прибывали в Россию из бывших союзных республик Средней Азии, Кавказа – становились многочисленнее, а русских становилось все меньше. И в абсолютных, и в относительных цифрах.

Это нападение сейчас на Украину – это поход за людьми. За детьми из детских домов, за женщинами с детьми. В этом смысле – это такая агрессивная биополитика. Похищение народа. Как римляне похищали сабинянок. А уж на каком языке говорит народ этот, не так важно. Мы всех научим говорить по-русски. Вот такая установка. А заодно и землицу плодородную прихватим.

Язык реагирует на «спецоперацию» иронией, появился юмор висельников. Возможно, это реакция защиты. Споры вокруг колонки социолога Георгия Юдина обнажили линию раздела – важно переложить ответственность за войну, которую развязало твое государство, на Европу, на плохого Путина.

– Неприятно чувствовать себя ответственным за события такого масштаба. С другой стороны, простые люди, как кажется, не могут нести за это ответственности. И тем не менее, многие понимают, что как минимум моральная ответственность-то все равно есть. Кроме того – есть страх и неспособность противостоять злу. И чем выше этот страх, чем острее осознается личная неспособность противостоять этому – может быть тысяча извинений и обстоятельств. Мне под 70, и я не могу уже сейчас брать ружье, идти сражаться». Или – «Я не выхожу на площадь, потому что меня схватят – никому не помогу, а себе и своей семье наврежу», и так далее. Может быть тысяча причин. Но в целом – это состояние глубокого презрения к себе, которое проявляется во внешней агрессии. Это – общее состояние людей, изменённое состояние сознания. Мало кто может справиться с этим, и находит такое решение, о котором и сам знает, что оно ложное: «Если бы не мы напали – украинцы на нас напали бы». Какой аргумент! «Смотрите, как они сопротивляются: мы должны были за три дня их захватить, а мы не можем. Треть года прошла, а мы еще ничего не можем сделать. Это значит, что они сами готовились напасть на нас», – любо дорого смотреть на непрбиваемость этого аргумента. Или так. «Смотрите, мы на самом деле сражаемся не с украинцами. Мы сражаемся с американцами, немцами, со всей Европой, потому что они поставляют оружие». От теорий заговора и абсурдных аргументов нет отбоя.

Только что буквально, третьего дня, в Frankfurter Allgemeine вышла статья – подробный большой разговор с учительницей английского языка из Алтайского края, которая через день или два после начала войны –25 или 26-го февраля пришла на встречу с учениками, у нее спросили, что она думает об этой войне, что происходит. Учительница сказала: «Я думаю, что это преступная война, которую мы развязали против Украины». Школьники записали ее ответ на телефон, переправили своим родителям, родители переправили эту запись в ФСБ. Силовики учительницу начали, как говорят, «прессовать». Обыски, допросы, то, другое, третье. Мать ее, тоже учительницу русского языка и литературы, уволили с работы. Сама учительница каким-то чудом сумела убежать. Но сама ситуация уже когда-то была описана в рассказе Солженицына «Случай на станции Кочетовка». Катастрофа повторяется. Когда совершенно нормальный человек, говорит, что он думает, и окружающие его люди – дети – чувствуют, что это можно и нужно использовать против нее. И доносят.

Проблема состоит в том, что люди все прекрасно понимают. Из-за этого отвращения к себе, из-за ненависти к остальному миру, который видит какие мы, всю ответственность, бОльшую часть ее – хочется переложить на других. И в статье Григория Юдина – так же. Правда, надо сказать статья адресована швейцарцам, немцам, европейцам, она не была написана для российской аудитории. И мне кажется, это было ошибкой «Медузы» публиковать ее по-русски без всяких комментариев. Потому что для европейцев важно знать и понимать, какая доля ответственности лежит на них, какая доля ответственности лежит на правительствах Германии, Франции, Италии за выращивание врага рода человеческого. Сейчас вот выясняется, что европейские демократии поставляли оружие для Росгвардии – щиты, дубинки, автозаки. Все это производится не в России. Все это за нефтяные деньги покупалось в демократических странах Европы. И ведь они прекрасно знали, что Россия – не демократическая страна. Что в этой стране в автозаках возят не настоящих преступников, а законопослушных людей, пойманных на улице, на демонстрациях протеста. Так что у всех европейских правительств в политике до 24 февраля 2022 рыльце в пушку.

А вот в России повторять что виноват какой-то дядя, виноват какой-то там Шредер, – причем «даже больше чем мы с тобой», – это политически неправильно. Потому что это не так. И еще тезис, о том, что Россия – это страна, в которой на протяжении столетий было рабство, сначала рабство крепостное, затем, только освободили крестьян – появилось колхозное рабство. Особые условия, при которых для жителей России, якобы, их государство важнее, чем их личное благополучие. Это аргумент, который мне представляется не выдерживающим критики. И то, что как-то действует на европейского читателя, – для русского читателя оказалось леденцом на палочке: «Смотри, мы, оказывается, опять не виноваты, опять виноват Запад, а мы такие прекрасные, мы такие духовные, понять нас никто не может, все таинственно в нашей душе». Вот весь этот вздор о себе в России повторяют очень охотно.

Когда эти чары развеются? Когда путинский или имперский язык растворится?

– Я хотел сразу ответить: «Никогда». Но трудно сказать. Дело в том, что Советский Союз был распущен. И теперь есть несколько государств, в которых идет своя медленная локальная перенастройка общества. Она происходит в Латвии и в Беларуси, в Украине, в Молдове, Южном Кавказе.

Думаю, что это в конце концов произойдет в России. Весь вопрос, как общество сможет самоочиститься от сталинско-ельцинско-путинского языка. Мало того, нельзя исключить, что после этой войны центробежные силы пойдут дальше. И тут всякое может произойти. Говорить о каком-то конкретном времени очень трудно, потому что сейчас у власти находится поколение 65-70-летних. В Украине у власти находится поколение 35-50-летних, то есть – следующее поколение. Так что здесь работает еще и разрыв поколений. В эмоциональном плане люди, населяющие Российскую Федерацию, все больше и больше друг от друга отличаются, и мы видим здесь разные совершенно элементы. В России есть много национальных меньшинств, которые на своих языках говорили и говорят, но права этих меньшинств на родной язык в последние годы ограничивают. Не исключено, что и тут тоже какие-то процессы усилятся. Так что процесс переосмысления и даже покаяния, которые должна будет пройти большая страна, произойдет, но даже географические границы этого процесса мы сейчас не можем провести. Реакция самозащиты и защиты своей культуры, которой никто не угрожает, интересует людей в России сейчас, к сожалению, гораздо больше, чем настоящие несчастья, которые обрушила российская армия на Украину и на украинских граждан.

Это контраст: многих россиян душевно ранит отношение к Пушкину как к Путину, и вообще плохое отношение к русским. Но вместо того, чтобы обижаться на весь мир, не разобраться ли в себе самих? Русские перестали быть основой советской политической нации, распустив эту нацию на все четыре стороны. Но и основой российской политической нации русские пока стать не смогли, и путинский режим охотно бросает в топку войны молодежь других колонизованных ранее народов – бурятов, дагестанцев, чеченцев. «Мне в чашку кофе плюнули», – жалуется один из пропагандистов, – «за то, что я русский». Но в кофе ему плюнули не за это, а за то, что он пока просто не определился. Не выбрался из 17 века в 21-й. Так что пока говорить о каких-то изменениях в ближайшей перспективе сложно. Даже невозможно.

 

3 комментария для “«ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЯЗЫК ИДЕТ ВСПЯТЬ И СМЕТАЕТ ВСЕ НА СВОЕМ ПУТИ» БЕСЕДА ВИКТОРИИ ФЕДОРИНОЙ С ПРОФЕССОРОМ ФИЛОЛОГИИ ГАСАНОМ ГУСЕЙНОВЫМ

  1. Я нашел объяснение изменению названия рассказа Солженицына. Вот оно:
    «Написан в ноябре 1962. Напечатан в «Новом мире», 1963, № 1; ещё прежде того, в декабре 1962, отрывок напечатан в «Правде». (Из-за этого обстоятельства никогда не был подвергнут критике в советской прессе, так как «Правда» не могла ошибаться.) «Кочетовка» — реальное название станции, где и произошёл в 1941 году описанный подлинный случай. При публикации название было сменено на «Кречетовка» из-за остроты противостояния «Нового мира» и «Октября» (главный редактор — Кочетов), хотя все остальные географические пункты остались названными точно.»

  2. Написано:
    «Но сама ситуация уже когда-то была описана в рассказе Солженицына «Случай на станции Кочетовка».»

    Название рассказа несколько другое — «Случай на станции Кречетовка». Под таким названием рассказ был опубликован в «Новом Мире» #1 за 1963г. Но почему-почему-то теперь даже компьютер исправляет название Кречетовка на Кочетовка. Почему и для чего — непонятно.

  3. «ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЯЗЫК ИДЕТ ВСПЯТЬ И СМЕТАЕТ ВСЕ НА СВОЕМ ПУТИ» БЕСЕДА ВИКТОРИИ ФЕДОРИНОЙ С ПРОФЕССОРОМ ФИЛОЛОГИИ ГАСАНОМ ГУСЕЙНОВЫМ

    Что язык может сказать о нас самих? Как меняются значения привычных слов и выражений в зависимости от политической ситуации, и как эти изменения определяют нашу жизнь, наши представления о мире? На вопросы «Утра Февраля» отвечает профессор, специалист по классической филологии, истории культуры и литературы.

    Вы написали книгу «Язык мой – Wrack мой» об изменениях в политичексом и повседневном языке России после присоединения Крыма. Что изменилось с языком с тех пор?

    – С одной стороны, немногое, потому что основные характеристики политического языка остались прежними. Но некоторые изменения все-таки произошли. Есть категории, которыми мы часто пользуемся, противопоставляя их друг другу. Одна категория – революция. Революция в языке произошла. В русском языке, в других языках, в украинском – появилось много слов из английского языка. Появилась совершенно новая терминология: компьютерная, рыночная. Говорят, это была революция. Потом как о революции заговорили о появлении в письменном языке множества значков – которых раньше не было. Смайликов всяких. Появилась новая коммуникация сетевая, когда люди что-то пишут в чатах и мессенджерах.

    Читать дальше в блоге.

Добавить комментарий