ГАСАН ГУСЕЙНОВ. ПОЧЕМУ РОССИЯ НЕ ПОНИМАЕТ ПО-УДМУРТСКИ?

Самоубийство человека из-за слова на родном языке может показаться кому-то актом безумия. Собственно, большинство россиян, никак не отозвавшихся на случившееся в самом сердце России, в столице Удмуртии Ижевске 10 сентября 2019 года, наверное, так и подумало. В противном случае, как говорится, встали бы заводы и фабрики, остановились бы занятия в школах. Ведь удмуртский язык не единственный находящийся под угрозой язык в России, да и сам русский язык сегодня едва ли не последний по значению и весу среди шести официальных языков ООН.

Мне могут возразить, что и другие языки, когда-то считавшиеся мировыми, утрачивали свое значение. Например, немецкому языку, с его тысячелетней историей и великой литературой, философией и наукой, для утраты мирового значения понадобилось всего 12 лет торжества национал-социалистической идеологии в Германии.

Кто-то скажет, что мы имеем дело не с языком как таковым, а только с его носителями, с людьми, на нем говорящими. Но то-то и оно, что язык как таковой существует постольку, поскольку есть люди, создающие на нем ценности, к которым хотят приобщиться и другие. Вот почему по-прежнему остаются мировыми языками древнегреческий и латинский: на них держится язык мировой науки и культуры. Переводя в XXI веке Платона или Аристофана, поэт или философ каждой страны обновляет свой язык для следующего поколения.

Можно сказать, что сравнительная ценность языка определяется не столько численностью говорящих на нем людей, сколько качеством отношения языкового сообщества к своему языку. В том числе желанием и возможностью практиковать этот язык в его сложности. В повседневной жизни, возразят нам, вполне можно обойтись без поэзии. Зачем тратить на нее государственные деньги? Занимайтесь, если хотите, за свой счет.

Так и с языками, составляющими культурное богатство многоязычной страны с одним главным языком. Они — малозаметная деревенская поэзия, зачем она вообще нужна-то? Разве не стоит упростить жизнь? Вот есть у вас русский язык, на него мы готовы тратить деньги налогоплательщиков. А от местного многоязычия каких-нибудь удмуртов или чувашей никакой пользы. Даже наоборот — чего доброго, на основе языковой общности с другими угро-финнами, в том числе и белофиннами, подорвут государственное единство России. Она ведь и называется Россия, а не Удмуртия, правда?

На похороны удмурта Альберта Разина, покончившего собой из-за закона, который помогает угробить его родной и пока еще живой удмуртский язык, чекисты не пустили озабоченных судьбой и других малых языков России. Из опасения политических провокаций. Мол, начнут со своих никому не нужных малых языков, а кончат тем, что подорвут суверенитет великой России.

Царствующие в современной России представления о собственном языке формулируются не на русском, я на каком-то другом языке. На деревянном языке той самой примитивной эпохи в истории России, которая была по продолжительности примерно равна национал-социалистическому отрезку истории Германии и обнимает 1940-е — начало 1950-х годов. Это были годы не только депортаций целых малых народов, но и хорошо организованного удушения более крупных национальных культур.

В 1948 году великий английский поэт и мыслитель Т. С. Элиот так писал о тогдашней сталинской национальной политике, которую особенно интересно было наблюдать на фоне тогдашнего распада гигантской британской империи:

«Новейший тип империализма — российский — является, возможно, наиболее изобретательным и наилучшим образом рассчитанным на процветание в соответствии с духом современности. Российская империя, по всей видимости, усердно старается избегать слабостей предшествующих ей империй: одновременно она проявляет и большую беспощадность, и большую бережность к тщеславию подчиненных народов. Официальная доктрина — доктрина полного национального равенства — видимость, которую России легче сохранять в Азии благодаря восточному складу русского нрава и благодаря отсталости — по западным меркам — развития самой России. Делаются очевидные попытки сохранить подобие местного самоуправления и автономии: цель здесь, я подозреваю, — дать всем местным республикам и странам-сателлитам иллюзию своего рода независимости, в то время как подлинная власть исходит из Москвы. Бывает, что иллюзия блекнет, когда местная республика внезапно и самым постыдным образом низводится к положению своего рода провинции или не имеющей самоуправления колонии; иллюзия, однако, сохраняется — и это с нашей точки зрения наиболее интересно — путем старательного поощрения местной „культуры“, культуры в ущербном смысле этого слова, то есть всего того, что живописно, безвредно и отделимо от политики, как, например, языка и литературы, местного искусства и местных обычаев. Но так как Советская Россия должна сохранять подчиненность культуры политической теории, успех ее империализма приведет, по всей вероятности, к сознанию своего превосходства у того из ее народов, который политическую теорию породил; можно, следовательно, ожидать, что, пока существует Российская империя, все больше будет утверждаться господствующая — русская культура, при подчиненных ей национальностях, уцелевающих не как народы, с каждому из них присущим культурным своеобразием, но как низшие касты. Как бы то ни было, русские оказались первым народом нашего времени, ставшим сознательно направлять культуру политически и наносить удар в любой точке культуре любого народа, над которым они стремятся установить господство. Чем выше развитие чужой культуры, тем последовательнее попытки ее уничтожить путем устранения среди подчиненного населения тех элементов, которыми эта культура наиболее осознана». Т. С. Элиот «Заметки к определению понятия ‘культура’» (1948). Перевод Е. Жиглевич и Т. Н. Красавченко, с. 142–143.

В России справедливо ежатся, когда слышат о русском империализме в отношении советской эпохи. Но в качестве аргумента предлагается только один: «Русские и сами пострадали от этой политики». С этим трудно спорить. Но почему же русские не осознали своих внутренних потерь? Почему они по-прежнему позволяют измываться и над своей собственной, и над малыми языками и культурами?

На плакате, с которым вышел на свою последнюю политическую акцию Альберт Разин, была строка русского поэта Наума Гребнева из его перевода стихотворения Расула Гамзатова «Родной язык».

Всегда во сне нелепо всё и странно.
Приснилась мне сегодня смерть моя.
В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижно я.

Звенит река, бежит неукротимо.
Забытый и не нужный никому,
Я распластался на земле родимой
Пред тем, как стать землею самому.

Я умираю, но никто про это
Не знает и не явится ко мне,
Лишь в вышине орлы клекочут где-то
И стонут лани где-то в стороне.

И чтобы плакать над моей могилой
О том, что я погиб во цвете лет,
Ни матери, ни друга нет, ни милой,
Чего уж там — и плакальщицы нет.

Так я лежал и умирал в бессилье
И вдруг услышал, как невдалеке
Два человека шли и говорили
На мне родном аварском языке.

В полдневный жар в долине Дагестана
Я умирал, а люди речь вели
О хитрости какого-то Гасана,
О выходках какого-то Али.

И, смутно слыша звук родимой речи,
Я оживал, и наступил тот миг,
Когда я понял, что меня излечит
Не врач, не знахарь, а родной язык.

Кого-то исцеляет от болезней
Другой язык, но мне на нем не петь,
И если завтра мой язык исчезнет,
То я готов сегодня умереть.

Я за него всегда душой болею,
Пусть говорят, что беден мой язык,
Пусть не звучит с трибуны ассамблеи,
Но, мне родной, он для меня велик.

И чтоб понять Махмуда, мой наследник
Ужели прочитает перевод?
Ужели я писатель из последних,
Кто по-аварски пишет и поёт?

Я жизнь люблю, люблю я всю планету,
В ней каждый, даже малый уголок,
А более всего Страну Советов,
О ней я по-аварски пел как мог.

Мне дорог край цветущий и свободный,
От Балтики до Сахалина — весь.
Я за него погибну где угодно,
Но пусть меня зароют в землю здесь!

Чтоб у плиты могильной близ аула
Аварцы вспоминали иногда
Аварским словом земляка Расула —
Преемника Гамзата из Цада.