Дмитрий Быков. Анна Ахматова

Не ласки жду я, не любовной лести
В предчувствии неотвратимой тьмы,
Но приходи взглянуть на рай, где вместе
Блаженны и невинны были мы.

Сегодня, 23 июня — день рождения Анны Ахматовой.

Наши чувства к Ахматовой – это невероятная смесь обожания, вожделения, зависти и раздражения. Такой смесью ни один автор ХХ века похвастаться не может. Во-первых, потому что большинство авторов ХХ века – это все-таки мужчины, по идее не способные вызывать столь сильного животного вожделения у большинства читателей. А вторая причина, видимо, заключается в том, что Ахматова с необычайной, фантастической полнотой воплотила один конкретный женский тип – тип самый желанный и вследствие этого самый невыносимый и самый непростительный. Вот об этом женском типе имеет смысл разговаривать.

Как мы знаем, бо́льшая часть лирики у поэтов начинается либо со слова «я», либо со слова «ты»… А вот Ахматова дает нам очень интересную статистику: в самом полном ее собрании 58 стихотворений начинаются на «я», 25 – на «ты» и 46 – на «не», а это очень принципиально. «НЕ», которое говорится миру, «НЕ», пришедшее во многом, я думаю, стихийно, интуитивно. Ахматова – единственный русский лирик, у которого в стихах в самом начале, в первой же строке такое количество отрицаний, такое жгучее неприятие мира, неприятие партнерства, неприятие возможных отношений. Ахматова – гений отказа, причем отказа высоколитературного.

Уже довольно рано, в первый период творчества, после первых трех своих литературных шедевров, первых трех книг, «Четок», «Вечера» и «Подорожника», она удостоилась удивительно характерных, удивительно точных отзывов от разных людей. Отзывы сводились к тому, что Ахматова воплощает собой двойственный тип святой блудницы или святой грешницы. Тип, который, строго говоря, она в русской литературе первая воплотила и первая культивировала.

Это высокое бесстыдство – способность ввести прозаические детали в любовный контекст, разумеется, роднит Ахматову напрямую с русской классикой. И отсюда же типаж героини Достоевского – святой блудницы, вечно кающейся, от имени которой Ахматова впервые и заговорила. Чехов этот литературный тип ненавидел за пошлость – и вообще очень не любил всякого рода пошлость. Может быть, поэтому Ахматова так горячо не любила самого Чехова. Он видел явную моветонность этого литературного типа, но мы прощаем моветонность за литературный результат. Ведь дело в том, что это только у таланта хорошие отношения со вкусом. Гений – это почти всегда безвкусица, поскольку это выход за все границы.

Ахматова говорила о стихах пастернаковского «Второго рождения»: «Это недостаточно бесстыдно, чтобы быть поэзией» – вот это вообще гениальная формула. Стихи Ахматовой бесстыдны ровно настолько, чтобы быть поэзией.

С первых же опубликованных стихов она с невероятной откровенностью допускает читателя не просто в свой внутренний мир, но в свой будуар. Более того, это первый в России после Некрасова поэт с отрицательным протагонистом. Нет такой гадости, которую Ахматова не могла бы о себе сказать. В Ахматовой есть эта готовность признать себя последней, никогда не настаивать на своей правоте. Скажу больше, именно в том и святость, что Ахматова с самого начала признает себя последней грешницей, достойной всего, что произойдет потом с ней и с ее поколением. В этом есть какое-то высочайшее мужество – настаивать на своей вине и греховности так же яростно, как обычно настаивают на своей правоте и святости.

Строго говоря, герой ахматовской лирики всегда герой отсутствующий. Я думаю, что если кому-то пришла бы в голову безумная идея писать научную биографию Ахматовой, единственной более-менее внятной задачей была бы попытка написать ее, как взгляд со стороны того невидимого идеального возлюбленного, который сопровождал ее всю жизнь и так и не был никогда ею встречен. В сущности, главный герой лирики Ахматовой – это тот, о котором она сказала: «Я любимого нигде не встретила». Тот, которого она всегда ждала и которого не бывает.