Татьяна Хохрина. ОКНО

Зинаида Трофимовна вытянула под легким одеялом отекшие за день ноги и уставилась в окно. Как бы она ни уставала за день и ни хотела спать, ритуал вечерних раздумий на фоне ночного города отменить было невозможно. А уж теперь, когда в их семье завелся мужчина — муж дочери, т.е. законный ее зять, сна вообще не было ни в одном глазу, только вид из окна и успокаивал.

Когда больше тридцати лет назад Зинаиде Трофимовне, тогда еще — Зинке Буровиной, прядильщице Московской Шерстепрядильной фабрики и матери-одиночке, вручили ордер на 30-метровую комнату на Электрозаводской, рядом с ее предприятием, в дореволюционном огромном доме с лепниной, кариатидами и прочими излишествами, она сперва себя от радости не помнила. Еще бы! Это после 11 лет общежитской тесноты и безбытности! Но, когда в эту комнату попала, растерялась.

Комната была странная, уж точно не для Зинки с дитём запланированная. Высоченная, со сводчатым потолком, она практически не имела ни одной прямой стены, кроме самой короткой, в которой была дверь в общий коридор. Две другие были слегка закруглены, почти незаметно, пока мебель не придвинешь, но если что попытаться вдоль них поставить — беда, сразу в глаза эта кривизна бросается! А главная стена напротив двери была совсем круглая, с огромным окном во всю ширь и двумя колоннами по бокам. Красиво, конечно, и вид на Яузу, но как жить в этой архитектуре было непонятно.

Потом, конечно, они с дочкой Верочкой как-то приладились, да и мебели у них было кот наплакал, едва концы с концами сводили, и комнату эту полюбили. Ходили разговоры, что до революции в их доме была то ли гостиница, то ли вообще бордель, и их комната была вовсе не для жилья, а вроде зала. Может, балы там какие были или приемы…Никто не знал точно, но ясно, что не простая была комната. И это со временем Зинаиде Трофимовне даже стало льстить. И окно это. На шторы денег они до сих пор не заработали, там одной мануфактуры пошло бы незнамо сколько, а вид был красивый, особенно на заре и когда вечереет и солнце садится. Прямо картина из Третьяковки!

Вот с тех пор и завелась у Зинаиды Трофимовны привычка перед сном в окно глядеть и все думы передумывать. Забот-то хватало, а вид из окна как-то умиротворял.

Душа у Зинаиды Трофимовны давно была не на месте. Всю жизнь она положила на дочь, на Верочку. Отца Верочкиного она, можно сказать, и не знала, и не помнила. Их от фабрики в колхоз послали на свеклу, в порядке шефской помощи. Уж заморозки были. Пока норму соберешь — околеешь. А тут местные с самогоном и клуб. Там какой-то из шоферов к ней и подкатился. А она еще почти девчонка была, тощая, в чем душа держится, да весь день мешки со свеклой ворочала, а потом, полуголодная, самогонкой согревалась. И толком не разобрала, как оказалась с шофером этим в кузове на тех же мешках. Потом он делся куда-то, да она и не уверена, что точно б его опознала, а в Москве уже, как тошнить начало, поняла что залетела. И растерялась. И время упустила. И Верочка родилась.

Никто не верил, но больше мужчин у Зинаиды Трофимовны в жизни не было, да она и не стремилась: испугалась на всю жизнь и никакой радости не запомнила. Только головная боль да беда от них, а про койку глупости всё да сказки, шалавам в удовольствие. Да и где ей было нормальную мужско-женскую жизнь видеть: папка на войне погиб, мать одна осталась с четверыми в 26 лет, у сестры муж только успел детенка заделать — напился и утонул, а на фабрике все общежитие из одиноких баб. Она даже рада была, что дочка у нее такая хорошая, умненькая, беленькая есть, а от мужика бог отвел.

Верочкой Зинаида Трофимовна очень занималась, больше смерти боялась для нее своей или материной жизни. По всем кружкам таскала, музыке учила на аккордеоне — пианино не потянула купить, одеть старалась получше, в школу хорошую определила. И Верочка была старательная, училась отлично, с серебряной медалью окончила и в Плехановский институт поступила, на экономиста. Зинаида прямо светилась от гордости. Так надо было Верочке на предпоследнем курсе Кольку этого, Ворожейкина, сволочь, встретить и влюбиться в него как ненормальной.

Нет, сначала Зинаида Трофимовна даже не возражала. Понимала, что такое случиться может, а Колька парень видный, московский, с жилплощадью, в аспирантуре учился, мать с Терешковой в Комитете советских женщин. И вроде Верочку любил, ухаживал, подарки дарил…Но предчувствие было, что слишком хорош для нее, хотя по правде ее дочь и лучшего заслуживает. Ну и предчувствие не обмануло: Верка влетела, Колька начал мяться, реже бывать, мать его в габардиновом костюме и с орденом скандалить и оскорблять приходила, спасибо — аборт смогла уговорить Веру сделать и она успела. А тут и Колька женился на дочке академика по экономике, не зря мать его дорогу освобождала.

Верочка три месяца лицом в стенку пролежала, Зинаида Трофимовна уж дрожала, что дочка без диплома останется, но их порода живучая. Собралась Вера духом, к учебе вернулась, а матери объявила, что теперь ее задача срочно замуж выйти, чтоб Кольку уесть. Чушь, конечно, Кольке давно до этого и дела нет, но что ей скажешь, ее тоже понять можно. А тут пятый курс, диплом, распределение. Но и Толик этот возник из Кинешмы. Пуще смерти боялся в свою Кинешму вернуться. Как-то с приятелями они у них в комнате веселились, так Зинаида Трофимовна в коридоре слышала, как он парню какому-то говорил, что на бочке с квасом бы женился, лишь бы в Москве остаться. А тут вместо бочки с квасом Верочка подвернулась.

И ясно было даже неискушенной Зинаиде Трофимовне, что ни Вера Толика не любит, ни он ее, а вот жизнь прибила их друг к другу в такой момент, когда не отказываются. И они поженились. Так что в Зинаидиной комнате образовались у двух колонн два экономиста. Поставили в противоположном от Зинаиды углу диван из комиссионки и возникло их семейное ложе. И это для Зинаиды Трофимовны стало самым невыносимым.
Раньше, бывало, они с Верочкой спать ложатся: Зинаида на свою кровать, Верочка на свою коечку, обе в окно темнеющее смотрят, о том, что днем было, разговаривают тихо, музыку по радио слушают, когда и посмеются, и засыпают под эти разговоры. А теперь к Зинаиде сон не идет, она вся в слух обращается. И сердцем чует, что они тоже прислушиваются, ждут чтоб уснула. Чтоб этой гадостью своей заниматься, блудить то-есть! И не любят ведь друг друга, и Толик этот — сморчок облезлый, ни петь-ни танцевать, а туда же! И Верочку вроде она в скромности воспитывала, дурного примера не показывала, а только глаза закроет или всхрапнет — они давай диваном скрипеть, да пыхтеть! Какой тут сон может быть!

Зинаида Трофимовна натянула одеяло повыше, до подбородка, могла бы — с головой накрылась, чтобы не слышать их шепот и звуки эти мерзкие. Скорее бы уснуть. Воспаленными глазами она уставилась в окно. От Яузы тянул ветерок, шелестел листвой прибрежных старых ясеней, за окном мелькали тени и Зинаиде Трофимовне показалось, что это окно не на Яузу, а в прежнюю жизнь их комнаты, что это тени гостей, танцующих пар, праздных, богатых, счастливых людей, запертых в этих стенах не коммунальным бытом, а общим весельем, кружащим их в вальсе. И она, Зинаида Трофимовна, тоже была причастна к этому празднику, она была там своя и ей было так хорошо! Ей даже показалось, что она различает лица и слышит музыку, но это было уже во сне…

У противоположной стены, на старом чужом диване, после торопливых, сдержанных, дежурных объятий засыпали молодые. Верочке снилось, что она в длинном платье с чем-то блестящим на открытой шее танцует не с похрапывающим рядом Толиком, а с красавцем Колькой на балу, проводимом Комитетом советских женщин почему-то у них в комнате, и бал этот прекрасен, горят люстры, играет оркестр и свежий ветерок с Яузы успокаивает разгоряченные лица. И Верочка была абсолютно счастлива…

А Толику снилось, как он впервые после пяти лет учебы приехал в Кинешму с портфелем, в белой рубашке и почему-то во фраке, собралась вся родня и одноклассники и, разинув рот, они слушают, как здорово Толик устроился в Москве. Как он живет в шикарном старинном доме, что спальня у него тридцать метров, с колоннами и окном на реку, которая дотекает до Кремля, можно сказать, его даже почти видно из окна. И Толик там в Москве свой, там теперь его родной дом, не в Кинешму ж ему при таких возможностях возвращаться! А теща у него в кулаке, пусть только рот откроет — он ей покажет, кто в доме хозяин! Все ему завидовали, но считали что Толик такой жизни заслуживает. И он спал с блаженной улыбкой на лице.

А в окно дышало лето и Яуза, которая видела и как строился этот дом, и как в нем рождались, учились, влюблялись, женились, жили и умирали люди, как в этот дом приезжали гости, как из окон лился свет и музыка, а там, внутри кружились пары и мерещилось счастье. И казалось, что так будет всегда.