Гасан Гусейнов

*»Мы ленивы и нелюбопытны»? Мы напористы и пронырливы!

Не мной было замечено. Многие носители языка охотно произносят первую часть пословицы, не имея ни малейшего понятия об ея финальной и важнейшей части.

Хрестоматийный пример: «Голод не тетка».
Почему не тетка? Да потому что «…пирожком не подарит».

Или вот беспрерывно повторяют: «Песец подкрался незаметно». Ну да, но дело ведь не в этом совсем, а в финальной части: «…хоть виден был издалека».

Так и с Пушкиным. Каждый дурак и многие умные обожают цитировать письмо А.С.П. другу Вяземскому. Особенно вот это место, выдающее в Пушкине изрядного психолога:
«Мы в сношениях с иностранцами не имеем ни гордости, ни стыда — при англичанах дурачим Василья Львовича; пред M-me de Staël заставляем Милорадовича отличаться в мазурке. Русский барин кричит: мальчик! забавляй Гекторку (датского кобеля). Мы хохочем и переводим эти барские слова любопытному путешественнику. Все это попадает в его журнал и печатается в Европе — это мерзко. Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног — но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство».

На этом самом месте принято обрывать цитату из письма солнца русской поэзии. А Пушкин дальше пишет П.А.Вяземскому вот что:
«Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? если царь даст мне слободу, то я месяца не останусь. Мы живем в печальном веке, но когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы или парижские театры и <бордели> — то мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство. В 4-ой песне «Онегина» я изобразил свою жизнь; когда-нибудь прочтешь его и спросишь с милою улыбкой: где ж мой поэт? в нем дарование приметно — услышишь, милая, в ответ: он удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится — ай да умница».

Теперь бы самое время иронию включить, да куда там.

Вот-вот начнется плач о сраче,
переходящий в срач о плаче,
и в нарратив о палаче,
топор держащем на плече.