Автор: «На углу Вешнесадской и Тартарского переулка, в старом двухэтажном бывшем купеческом доме Михаил Дмитриевич Павлов, потомственный интеллигент, талантливый предприниматель, любимец фортуны и женщин, пять лет тому назад открыл своё первое кафе. Кафе, как вы уже догадались, имело название несколько прихотливое. Однако публика быстро оценила вкус блинов по-кустодиевски, плова «Абрек», фирменного томатного супа «Островский мезальянс» и ещё восьми десятков блюд и сотни наименований напитков, составлявших здешнее меню. Раскассированные толстосумы и вышедшие в тираж псевдознаменитости «Павлова» недолюбливали, а вот интересные люди захаживали сюда частенько.
К моменту начала нашего рассказа Михаил Дмитриевич порядком разбогател и приобрёл славу одного из лучших рестораторов «Столь-Ниццы — города ста сороков». Пожалуй, нужно добавить, что это обстоятельство ничуть не мешало ему оставаться приличным человеком…»
Григорий отложил книгу и поглядел на тугую попку блондинки, призывно полуобернувшейся к нему с постера, ви-(-севш-)(-сящ-)-его на стене рядом с репродукцией Малевичева «Квадрата». «Умели же раньше люди писать сочно и душисто…» — подумал исконный человек и достал свой канадский паспорт (из кармана брюк). «Жаль, что жить здесь с таким же удовольствием, как, допустим, просто прошвырнуться по местам боевой юности, ну никак не могу… Никак…» — он вернул паспорт (в карман брюк), заложил закладкой в виде переливающегося всеми цветами пластикового изображения Льва Толстого с косой страницу недочитанной повести, положил книгу в белый саквояж и выпил стопку «Финской».
«Смысла нет в моей теперешней жизни, но и раньше не было… (Жизни?..) Да, я крал, краду и буду красть всё, что лежит плохо и хорошо… Как все и всегда… Пусть не врут эти классики… Вот только такую, как Ленка, никогда больше не встречу… Не люблю я Барбару, чего врать… За женщин!..» — Григорий выпил ещё одну стопку и закусил «Краковской» и лимоном. «Смысл — здесь, а жизнь — там… Почему?..» — укоризненно спросил он неведомого Фраера, который тысячи лет втирал людям о смерти и любви, но так и не сподобился проявиться явно. «Я в Тебя не верю… Не верю!..» — грозно подумал Григорий, смахивая со щеки предательскую слезу одной рукой, другой ставя в раковину оставшуюся «со вчерашнего» посуду. «Все мы сволочи: мы и они… Но жизнь я люблю… Люблю тебя, падла…»
Григорий ответил на звонок таксиста, подъехавшего к его гостевому дому, чтобы отвезти его – Григория в аэропорт, с чувством перекрестился, позвонил на пульт охраны, что всё включено и в порядке, и закрыл входную дверь. «Как бы нас так соединить, чтобы не бессмысленно… А?.. Как бы нас не бессмысленно…» — ахинея обрывочных мыслей увлекла его куда-то вверх, куда-то — в безразличие и в то же время блаженство… «Нирвана, будь ты проклята», — подумал Григорий, когда самолёт вышел на заданную (маршрутом)/(пилотом) полётную высоту… Ещё секунду Григорий покружился в непонятно притягивающей вопрошающей неизвестности и блаженно заснул…