Автор: Его построили в тридцать втором, и со всей области повезли сюда продукты.
Приедешь пораньше — и молочным отоваришься, и сальцем разживешься, соленым или копченым, рыбой всяческой. И с Москва реки, и с Оки, и с Волги. Завозили свежий хлеб с московских хлебозаводов, духмяный, гостовский.
Но крестьяне везли и свой — подовый, из русской печи. Этот ни с чем не сравнить: целовать да плакать.
Цветов продавали море. Да не из Голландии, не из Турции, — свои. И рассаду к ним.
К тому же летом тут плескалось ягодное раздолье. Пройдешь по рядам, точно не уйдешь без кулька-другого земляники, крыжовника, смородины черной и красной.
Ходил баянист, с ним ложечник.
— Мужики, а «Камаринскую» можете?
— А чего ж не сыграть?
На поясе кружка жестяная, для копеечки, а не дадут — так играли.
Питье разносили: ситро, холодную пахту, чай с бубликом.
В тридцать пятом, — что еще некоторые арбатские люди помнят, — Сталин приказал строить метро, и ангар укоротили метров на семьдесят.
Говорили мне и мама, и бабушка, что до войны часто ездили троллейбусом, то на Киевский, то на Арбатский.
А как война, ларьков с продуктами поубавилось. Началась — не от хорошей жизни — мена. Как во времена гражданки.
В сорок первом меняли юбку шерстяную на пачку табаку из «сухого пайка». Кулек соли — на солдатские обмотки. За рынком в тенёчке торговали мясцом из-под полы, сплошь краденым.
Да еще — не странно ли? — старинными книгами: это уж ясно: квартиру эвакуированных грабанули.
Но это летом сорок первого, ближе к осени. А потом ухнула прямо на рынок немецкая пятисотка, пробила крышу, взорвалась, рухнул потолок, сгорели ряды.
Рынок не стали восстанавливать.
Один раз торжищу уже не повезло, когда павильон метро им. Кагановича затеялись возводить внутри застекленного ангара. Нынче с ним простились навсегда.
Но если есть желание, можно представить, как еще до всякого метро, садишься в трамвай, через пару остановок сходишь на Арбатской.
А там!.. Под крышей ласточки летают глупые. Играет шальной патефон про «мою Марусечку».
И кричат тебе, — еще не убитому под Вязьмой, своему в доску:
— А ну, кому творожку Подольского? Воблы Волжской, пряников мятных? Подходи!
«…Рынок не стали восстанавливать.»
======
По-моему, это ошибка. После войны рынок существовал ещё длительное время.
На его месте теперь другой, особенный «рынок»
— успешно продают страх.
http://www.intomoscow.ru/pictures/users/12/gallery/fotogallery_small_43994_copy3_480x535.jpg
Анатолий Головков. РЫНОК НА АРБАТЕ
Его построили в тридцать втором, и со всей области повезли сюда продукты.
Приедешь пораньше — и молочным отоваришься, и сальцем разживешься, соленым или копченым, рыбой всяческой. И с Москва реки, и с Оки, и с Волги. Завозили свежий хлеб с московских хлебозаводов, духмяный, гостовский.
Но крестьяне везли и свой — подовый, из русской печи. Этот ни с чем не сравнить: целовать да плакать.
Цветов продавали море. Да не из Голландии, не из Турции, — свои. И рассаду к ним.
К тому же летом тут плескалось ягодное раздолье. Пройдешь по рядам, точно не уйдешь без кулька-другого земляники, крыжовника, смородины черной и красной.
Ходил баянист, с ним ложечник.
— Мужики, а «Камаринскую» можете?
— А чего ж не сыграть?
На поясе кружка жестяная, для копеечки, а не дадут — так играли.
Читать дальше в блоге.