Лев Лосев. Покуда Мельпомена и Евтерпа настраивали дудочки свои…

Покуда Мельпомена и Евтерпа
настраивали дудочки свои,
и дирижёр выныривал, как нерпа,
из светлой оркестровой полыньи,
и дрейфовал на сцене, как на льдине,
пингвином принаряженный солист,
и бегала старушка-капельдинер
с листовками, как старый нигилист,
улавливая ухом тру-ля-ля,
я в то же время погружался взглядом
в мерцающую груду хрусталя,
нависшую застывшим водопадом:
там умирал последний огонёк,
и я его спасти уже не мог.

На сцене барин корчил мужика,
тряслась кулиса, лампочка мигала,
и музыка, как будто мы – зека,
командовала нами, помыкала,
на сцене дама руки изломала,
она в ушах производила звон,
она производила в душах шмон
и острые предметы изымала.

Послы, министры, генералитет
застыли в ложах. Смолкли разговоры.
Буфетчица читала «Алитет
уходит в горы». Снег. Уходит в горы.
Салфетка. Глетчер. Мраморный буфет.
Хрусталь – фужеры. Снежные заторы.
И льдинами украшенных конфет
с медведями пред ней лежали горы.
Как я любил холодные просторы
пустых фойе в начале января,
когда ревет сопрано: «Я твоя!» –
и солнце гладит бархатные шторы.

Там, за окном, в Михайловском саду
лишь снегири в суворовских мундирах,
два льва при них гуляют в командирах
с нашлепкой снега – здесь и на заду,
А дальше – заторошена Нева,
Карелия и Баренцева лужа,
откуда к нам приходит эта стужа,
что нашего основа естества.
Всё, как задумал медный наш творец, –
у нас чем холоднее, тем интимней,
когда растаял Ледяной дворец,
мы навсегда другой воздвигли – Зимний.

И всё же, откровенно говоря,
от оперного мерного прибоя
мне кажется порою с перепоя –
нужны России тёплые моря!

Один комментарий к “Лев Лосев. Покуда Мельпомена и Евтерпа настраивали дудочки свои…

  1. Лев Лосев

    Покуда Мельпомена и Евтерпа
    настраивали дудочки свои,
    и дирижёр выныривал, как нерпа,
    из светлой оркестровой полыньи,
    и дрейфовал на сцене, как на льдине,
    пингвином принаряженный солист,
    и бегала старушка-капельдинер
    с листовками, как старый нигилист,
    улавливая ухом тру-ля-ля,
    я в то же время погружался взглядом
    в мерцающую груду хрусталя,
    нависшую застывшим водопадом:
    там умирал последний огонёк,
    и я его спасти уже не мог.

    На сцене барин корчил мужика,
    тряслась кулиса, лампочка мигала,
    и музыка, как будто мы – зека,
    командовала нами, помыкала,
    на сцене дама руки изломала,
    она в ушах производила звон,
    она производила в душах шмон
    и острые предметы изымала.

    Послы, министры, генералитет
    застыли в ложах. Смолкли разговоры.
    Буфетчица читала «Алитет
    уходит в горы». Снег. Уходит в горы.
    Салфетка. Глетчер. Мраморный буфет.
    Хрусталь – фужеры. Снежные заторы.
    И льдинами украшенных конфет
    с медведями пред ней лежали горы.
    Как я любил холодные просторы
    пустых фойе в начале января,
    когда ревет сопрано: «Я твоя!» –
    и солнце гладит бархатные шторы.

    Читать дальше в блоге.

Добавить комментарий