Автор: И пусть я псих, а кто не псих? А вы не псих?
(А. Галич)
(А. Галич)
Писатель — инженер человеческих душ. А Юрист кто?! Юрист — расшифровщик человеческих душ. А также их губитель, спаситель, распознаватель, истязатель, утешитель и оценщик. Для этой сложной и не вполне ясной работы юристу неплохо бы в человеческих душах разбираться. В их нуждах, содержании, глубине, выражении и в их болезнях. Вот как раз для этого будущего юриста, даже вечерника, водили по разным кругам общественно-необходимого ада, где самым труднодоступным и мало постижимым являлся Институт судебной психиатрии имени Сербского. Т.е. мало было истязать и без того душевно неустойчивых студентов теоретическим курсом судебной психиатрии, им следовало заодно еще показать живые картинки — вдруг они узнают среди прочего там самих себя….
В Институт Сербского мы собирались, как на праздник! Во-первых, просто так, не отрезав голову соседу или не начав хотя бы есть мыло, туда не попадешь. Практически куда хочешь попадешь, а туда — нет. Во-вторых, нам дали предварительный инструктаж по вранью, а это отдельное удовольствие! Оказалось, что в Институте Сербского можно было признаться в чем угодно: что ты — Наполеон, инопланетянин, царица Савская или Фанни Каплан, но только не в том, что ты — юрист, даже будущий. Т.е. мы ощутили одновременно особую исключительность своей профессии и ее неприличность даже в кругу душевнобольных. Ну вроде ассенизатора или золотаря: дело делаешь нужное, но попахивающее…Нам объяснили, что контингент психбольницы в любой степени умственного расстройства или отставания в развитии может не помнить, как его зовут, но точно усвоил, что юристам говорить нельзя ни слова. Поэтому нам обещали раздать белые халаты и мы должны были выдавать себя за врачей.
Институт Сербского оказался в самом центре Москвы, глядел из глубины на Садовое кольцо, соседствовал с массой ответственных государственных учреждений и сливался с ними в своей внешней респектабельности (в отличие от судебно-медицинского морга, например, или любого районного околотка). Что, видимо, свидетельствовало о значительности и важности этого заведения для правосудия и народа. Этот вывод подкреплялся невозможностью не только беспрепятственного проникновения на его территорию, но и сложностью автономного перемещения внутри самого здания, потому что институт представлял собой лабиринт помещений, каждое из которых обычно имело две двери без ручек, открывающиеся специальной отмычкой. Отмычки были у доверенных лиц вроде врачей и санитаров, а мы приравнивались к обследуемому контингенту, поэтому не могли самостоятельно решать, куда войти, и тем более — как выйти.
После пятой или шестой двери возникло внутреннее ощущение, что не факт, что мы вообще оттуда выйдем, и пытливый интерес начал сменяться настороженностью, хотя мы не слышали ни криков, ни плача, ни ругани. Ничего, что в нашем воображении ассоциировалось с психушкой. Мы не увидели ни одного пациента, только изредка уборщицу или санитара вполне миролюбивого вида. Но пустота и генетическая память все равно вселяли страх.
Тут нас, наконец, привели в огромный актовый зал, рассадили в партере, и мы приготовились говорящую собачку посмотреть. Усталая тетенька-доктор объявила, что в первом отделении концерта будут настоящие сумасшедшие, а если мы будем вести себя, как нормальные люди, то во втором нам покажут симулянтов и дальше мы начнем на лету отличать одних от других.
В ближайшие два часа и последующие посещения было полное впечатление, что мы одновременно побывали в зверинце, тюрьме, цирке, больнице, комнате смеха, пыточной, театре и заседании Ученого совета. Здесь было все и на любой вкус! Первым номером, видимо, для возбуждения интереса и внимания, нам показали глумливого двадцатипятилетнего парня божественного телосложения и небесной красоты. Оказалось, что этот Адонис не жаждет Афродиты и прочих греческих богинь, он — некрофил. Уставившись бездонными и безумными русалочьими глазами в левый верхний угол зала и облокотясь на неизвестно зачем присутствовавший на сцене рояль, юноша бесстрастно доложил нам, как регулярно отслеживал свежие похоронные процессии на Кузьминском кладбище и к ночи навещал их с целью скрасить почившим дамам одиночество и утешить их ласками в связи с безвременной кончиной.
Зал застыл с открытым ртом. В эпоху доинтернетной и даже довидеокассетной жизни о такой опции вообще мало кто слышал даже в криминалистической среде. А тут исполнитель живьем! Да еще такой Ален Делон! Однако после пятиминутной тишины ошарашенные студенты пришли в себя и оживились! Тут стало ясно, как верна и живуча система старика Станиславского «Ты в предлагаемых обстоятельствах». Народ немедленно примерил ситуацию к себе и начал живо обсуждать удобства и недостатки такого выбора. Грязно, сыро, яма, темно, скользко, не удобно, выбор скудный, место неподходящее, непонятно, отчего померла…
Главный Казанова курса, жизнерадостный носатый участковый завозмущался:»Да ну! Лежит же, как бревно! Да еще холодная и упакованная во всю сбрую эту похоронную!» — «Зато все чистенькое, новое и сама мытая», — резонно заметила аккуратистка с первого ряда. -«А ну как только пристроишься, а тут безутешный вдовец прискачет, наваляет так, что рядом с ней лежать останешься?! «- забеспокоился немолодой уже оперативник . -«Фуууу, даже противно! Женщин одиноких полстраны, а он — на кладбище, сволочь!» — осудила толстозадая работница ЗАГСа. Короче, выбор обследуемого не одобрили. Докторица в это время тоскливо смотрела в окно, ждала, пока окончится дискуссия, потом привычно бесстрастно заговорила с некрофилом:»Николай, Вы же молодой, здоровый, интересный парень, неужели не могли себе девушку достойную найти?! Что Вы там на кладбище забыли?! Что ж Вам, трупы нравятся?? Вы что, мертвых любите?» — Мгновенно оживившийся Николай лучезарно заулыбался и чуть застенчиво ответил:»А кто ж их не любит….» И под возмущенно-изумленный гул покинул сцену.
Последовательность предъявления студентам пациентов, видимо, была построена на контрастах. Следующим экспонатом стала маленькая, со стертым лицом и без возраста женщина, мать шестерых детей, один из которых, видимо, показался ей лишним и она во сне отрезала ему голову. Нам было категорически велено не задавать по этому поводу вопросов и не произносить юридические термины, но мы и без этого сидели в оцепенении. Тетенька-детоубийца села на стульчик, ногами не доставая пола и поэтому болтая ими, и уставилась на нас, а мы — на нее. Потом отвернулась к окну, за которым моросил дождь, и начала обсуждать виды на урожай. Она была из деревни, похоже, что жила натуральным хозяйством, так что погодные условия ее волновали больше всего остального.
Докторша нехотя задала ей пяток вопросов о детях, о хозяйстве, об умерших от алкоголизма матери, отце, муже и еще десятке родственников, о ближайшей школе за 12 километров через озеро по разрушенному мосту, об отсутствующем медпункте, отсутствующих магазине, почте и милиции, отсутствующей работе и присутствующем в неограниченном количестве самогоне. По итогам опроса захотелось отрезать голову деревенской администрации снизу доверху, а тетку-убийцу удочерить и послать по путевке в Майами.
Обстоятельный старлей милиции из студентов рассуждал вслух:»Канешна, а что ей, бедолаге, делать?! Что им вообще в этой жопе делать?! РОстят картоху с капустой, жрут, пьют, трахаются да плодятся! Как при царе!» — «Женщина, а с кем Ваши детки остались?! Кто несет за них ответственность?» — заволновалась рыжая девка из детской комнаты милиции. Детоубийца посмотрела на нее пустыми детскими глазами, пожала плечами и тихо прошелестела:»Хто отвечае? Нихто не отвечае…Може, померли уже…За корову перживаю, за кормилицу…» Накрашенная, как индеец на тропе войны, помощник нотариуса, забыв о наставлениях, не выдержала и заорала:» Это вообще уму не постижимо! Вы чё, вообще не соображаете?! Корову жальче детей?! Сыну голову отрезали, а корову жалеете?! Убийца полоумная, судить надо такую, а не здесь манной кашей кормить!» Докторша вздрогнула, вышла из анабиоза, замотала на нас руками, а тетка сползла со стульчика, завыла на одной ноте таким нечеловеческим голосом, словно внутри у нее сработала наконец тревожная кнопка, и два санитара, одинаковых с лица, возникнув ниоткуда, подхватили ее под руки и уволокли в чрево психушки.
Докторша была нами недовольна, объявила перекур, сказала, что еще один экземпляр нам покажет — и хватит, а то мы весь институт взбаламутим. И пошла за финальным испытуемым.
Им оказалось плотная немолодая тетка со своими или подрисованными усами (из наших рядов точно было не определить), в наволочке, повязанной на голову в виде арафатки, в восточных шальварах из-под видавшего лучшие времена махрового халата, короче, фигура совершенно артистическая, что вполне соответствовало мизансцене. Тетку, похоже, демонстрировали уже не первый раз, она чувствовала себя перед аудиторией уверенно и раскованно. К тому же обвинялась она в систематическом нарушении паспортного режима, что было делом пустяковым даже при признании ее симулянткой и осуждении к лишению свободы. Тем более, что позади у нее было уже пяток ходок, так что смутить и испугать ее было непросто.
Тетка задорно оглядела собравшихся, оценила аншлаг и без всякого предупреждения запела:
….Шел «Столыпин» по центральной ветке,
В тройнике за черной грязной сеткой
Ехала девчонка из Кургана,
Пятерик везла до Магадана.
По соседству ехал с ней парнишка,
У него в конце этапа вышка….
Тетка голосила во всю мощь, притоптывала в такт и даже пританцовывала, враз поняла, что на концерт мы и не рассчитывали, отчего куражу только прибавилось и она заливалась соловьем:
…«Ах ты, сука! Не прощу профурам!»
Уцепился, фуфел он, за дуру.
Выстрелил в девчонку из нагана —
Не видать ей города Кургана.
В пересылке рапорт зачитали:
«Зечку при побеге расстреляли
Прапорщик погиб в геройской битве —
В тройнике у смертника на бритве»….
Уставшие после рабочего дня вечерники, сомлев в жаре актового зала и накрывшей их тоске от предыдущих просмотров, оказались благодарными зрителями, принимая усатую тетку лучше Бабкиной и Ваенги, вместе взятых. Они начали хлопать в такт и готовы были пуститься в пляс. Нарушительница паспортных правил, чьи суровые будни в Институте Сербского явно такой дискотеки не предполагали, решила оттянуться по полной программе. Не останавливаясь ни на минуту, сменяя одну песню другой без перерыва, она ринулась в зал и синкопой пошла между сидящими:
….Вспоминает девушку любимую
Бывший урка — Родины солдат.
Где ты, дорогая, отзовися!
Бедный жулик плачет по тебе.
Ведь кругом нетлеющие листья
«Шевелятся» в прохладной полутьме.
А может, фраер в галстуке богатом,
Он тебя целует у ворот.
Но судьба смеется, и напрасно —
Жулик все равно домой придет….
Снулая докторша спохватилась и начала давить на кнопку, вызывавшую держиморд. Тем временем солистка нырнула в наши ряды, безошибочно определила Казанову-участкового, похабно потрепала его за нос, вогнав в лиловый окрас, проскочила дальше и успокоилась, вспорхнув на окаменевшие колени толстого обхээсника:
….Незнакомые дяди грубо брали за ворот,
По ночам нас учили, как полы натирать,
А потом месяцами не пускали на волю…
Все науки познали, как людей убивать.
Это было весною, золотою порою,
Трое наших парнишек из-под стражи ушли.
На седьмом километре их собаки догнали,
Их солдаты связали, на расстрел повели…
Обэхээсник от неожиданности даже приобнял ее и виновато склонил лысеющую голову на ее необъятную грудь. Мы замерли, глядя на этот пастораль, но все испортили наконец появившиеся санитары и, ловко сдернув певицу с колен восторженного зрителя, вывели из зала вон. Докторша облегченно вздохнула, обещала нам и впредь не менее интересные и содержательные встречи, собрала наши маскхалаты и совершенно другой дорогой, но с помощью тех же отмычек вывела нас на волю.
Всем правоохранительным отрядом мы ползли под моросящим дождем по Садовому Кольцу к Смоленской и говорить особенно не хотелось. Может быть впервые на конкретных примерах мы обнаружили, что между нормальностью и ненормальностью практически нет видимой границы и не только каждый встречный неожиданно начал вызывать сомнения, но и мы сами. Потом я множество раз бывала в этом заведении и снова с сокурсниками, и собирая материалы для диссера, и по конкретным делам и экспертизам, и все больше укреплялась в этих подозрениях в отношениях всего живого, тем более что реальность все время подбрасывала тому новые доказательства. И достаточно долгая жизнь до сих пор этого не опровергла…
© Татьяна Хохрина
Труднейшее место — институт им. Сербского! Хорошо, т.с. сочно удалось описать «экскурсию».
А вот это место спорно:
«…все больше укреплялась в этих подозрениях в отношениях всего живого, тем более что реальность все время подбрасывала тому новые доказательства. …»
Подозрение не есть доказательство.
Каждый раз поражаюсь таланту Т.Хохриной — вот ведь человек, наделенный Даром …
Татьяна Хохрина. Душевный хоррор
И пусть я псих, а кто не псих? А вы не псих?
(А. Галич)
Писатель — инженер человеческих душ. А Юрист кто?! Юрист — расшифровщик человеческих душ. А также их губитель, спаситель, распознаватель, истязатель, утешитель и оценщик. Для этой сложной и не вполне ясной работы юристу неплохо бы в человеческих душах разбираться. В их нуждах, содержании, глубине, выражении и в их болезнях. Вот как раз для этого будущего юриста, даже вечерника, водили по разным кругам общественно-необходимого ада, где самым труднодоступным и мало постижимым являлся Институт судебной психиатрии имени Сербского. Т.е. мало было истязать и без того душевно неустойчивых студентов теоретическим курсом судебной психиатрии, им следовало заодно еще показать живые картинки — вдруг они узнают среди прочего там самих себя….
В Институт Сербского мы собирались, как на праздник! Во-первых, просто так, не отрезав голову соседу или не начав хотя бы есть мыло, туда не попадешь. Практически куда хочешь попадешь, а туда — нет. Во-вторых, нам дали предварительный инструктаж по вранью, а это отдельное удовольствие! Оказалось, что в Институте Сербского можно было признаться в чем угодно: что ты — Наполеон, инопланетянин, царица Савская или Фанни Каплан, но только не в том, что ты — юрист, даже будущий. Т.е. мы ощутили одновременно особую исключительность своей профессии и ее неприличность даже в кругу душевнобольных. Ну вроде ассенизатора или золотаря: дело делаешь нужное, но попахивающее…Нам объяснили, что контингент психбольницы в любой степени умственного расстройства или отставания в развитии может не помнить, как его зовут, но точно усвоил, что юристам говорить нельзя ни слова. Поэтому нам обещали раздать белые халаты, и мы должны были выдавать себя за врачей.
Читать дальше в блоге.