Михаил Бару. Размышлизм

Взять, к примеру, нашего брата. Он за пустым столом не запоет. Ты ему скатерть белую постели, винегретом, холодцом, селедкой, маслятами маринованными и бутылками заставь – вот тогда он между пятой и шестой, чтобы сократить и без того небольшой между ними перерыв или от того, что жена под столом толкнет ногой, запоет. Не то у их сестры, которая может запеть и у буханки черного. Посолит ее слезами, вздохнет и запоет. Ежели разобраться, то внутри песни нашего брата и нет ничего. В ней всё снаружи. Наш брат или по Дону гуляет или в степи замерзает или вообще проходит мимо тещиного дома с хулиганскими намерениями. У него удаль молодецкая, да размахнись рука, да раззудись плечо, да скрутило радикулитом так, что не разогнуться. У женской песни всё затейливее. Внутри у нее чего только нет… В неё можно попроситься жить. И примет. И согреет, и накормит, и напоит, и спать уложит. Утром глаза продрал – а она тебе уж и детишек нарожала. И если ты с перепугу не скажешь до свидания, то песня никогда не попрощается с тобой. Или вот еще что. Наш брат в песне душу разворачивает, а их сестра отводит и может пропеть во весь голос такое, что сказать сама себе побоится даже шепотом и под одеялом, под которым мы отвернулись к стенке и храпим точно строительный перфоратор. Когда она поет – они все поют. Где бы они ни были. Бог его знает, как это происходит, а только если где-нибудь в Павловом или Сергиевом Посаде она снимет решительно пиджак наброшенный, то в Оренбурге, а, может, и в Хабаровске кто-то зябко поведет плечами, смахнет украдкой слезу и уйдет, не оглядываясь, по улицам Саратова. В песне их сестры слова вроде тонкой, тоньше самой тонкой кисеи, оболочки, под которой течет река, цветы растут, ветер слоняется из одного небесного угла в другой и непременно свет горит в окошке, занавешенном шторами в цветочек. Она могла бы и вовсе петь без слов – до тебя бы дошло. Не головой, но кожей почувствовал бы. И она поет, поет… и до тебя дурака, наконец, безо всяких слов доходит, что завтра надо вставать ни свет ни заря и тащиться за три девять земель за новыми шторами, потому как цветочки на старых уже увяли.  Рисунок Luddik Pod