Автор: Я не берусь обсуждать целиком всю статью, она отмечена читателями и высоко оценена, коснусь только небольшого ее фрагмента.
Прошло уже больше полувека с момента появления восьмистишия И.Дегена «Мой товарищ, в смертельной агонии…», но споры о нем не прекращаются. Одни авторы подвергают сомнению авторство И.Дегена, как литературовед Игорь Сухих. Именно с ним полемизирует автор статьи В.Каган.
Другие критики посвящают свои публикации самому стихотворению, «собственно поэзии». Стихотворение вызывает неоднозначное мнение. Водоразделом между оппонирующими сторонами является отношение к лирическому герою, который, по выражению Ю.Колкера, « радуется смерти товарища, пляшет над умирающим, собирается — задумайтесь! — греть руки над его кровью, снимать с живого валенки — и всё это говорит умирающему в глаза».
Анализируя стихотворение, И.Сухих цитирует Юрия Солодкина:
«Как рождаются такие стихи? Ведь понятно, что автор не грел рук над дымящейся кровью и не снимал валенок с убитого товарища. Как возникли эти метафоры, в которых реальные ужасы войны преломляются в поэтические образы, более правдивые и более потрясающие, чем реальность, их породившая? В разговоре с Ионом я попытался это понять. И он мне сказал, что точно не знает, а может только догадываться, из каких ассоциаций мог возникнуть стих «Мой товарищ» [7].
И.Сухих это подвергает критике в своих комментариях: «Метафоры более правдивые, чем реальность? Позволено усомниться. Реальность тут не претворяется в образ, а скорее опровергает его. Демонстративная жестокость оказывается не возгонкой, концентрацией правды, а, напротив, её подменой — демонстративной выдумкой, вызывающей литературностью. Жест лирического героя никак не связан с конкретной ситуацией, кроме единственного бытового аргумента: снимать обувь с умирающего легче, чем с трупа. Но зачем, зачем греть руки, бросать в лицо другу/товарищу жестокие слова вместо простого и необходимого утешения? Уж не правы ли были начитанные первые слушатели Дегена, не только обвинившие автора (примерно в том же, в чём через полвека уличает лирического героя Ю. Колкер), но чутко уловившие контекст: «Киплинговщина какая-то»?»
Как мне кажется, здесь Игорь Сухих прав. Это нельзя назвать метафорой. Ведь что такое метафора?
В классическом ее определении Метафора — это слово или выражение, употребляемое в переносном значении. Термин происходит от греческого слова μεταφορά («перенос») и был придуман еще Аристотелем.
В основе метафоры лежит сравнение предмета или явления с другим предметом и явлением на основании их общего признака: Собакевич – настоящий медведь.
К слову сказать, в предыдущем журнале «Семь искусств» вышла ( весьма кстати к разговору о метафоре) статья Владимира Визгина «КАЛИБРОВОЧНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ В ФИЗИКЕ ЭЛЕМЕНТАРНЫХ ЧАСТИЦ СКВОЗЬ ПРИЗМУ МЕТАФОР»*
Как следует из аннотации, « В статье исследуется история создания стандартной модели в физике элементарных частиц… Основной метод исследования — анализ разнообразных метафор, использованных физиками при построении этой теории».
Приведу небольшой отрывок, демонстрирующий использование метафор в научном и историко-научном дискурсе:
«Математика как метафора». Так математик Ю.И. Манин назвал свою замечательную книгу, в которую вошли его статьи и очерки по истории и философии математики и физики. Нетривиальные мысли по поводу идеи Ю.И. Манина высказал Ф. Дайсон. В ставшем популярном его уподоблении (тоже метафоре!) физиков и математиков лягушкам и птицам они подразделяются на тех, кто погружен в решение локальных конкретных задач («лягушки»), и тех, кто время от времени способен воспарить, подобно птицам, над конкретикой и выдвинуть масштабные концепции, охватывающие многие направления, заметные лишь с высоты птичьего полета («птицы») [11]. К «птицам» он причислял Эйнштейна, Г. Вейля и др. Работа Янга и Миллса также была отнесена к «птичьему» разряду…
Встречаются и более экзотические названия типа «ежей», «заколок для волос», «стерильное» нейтрино и т. п. С этими объектами и явлениями связаны метафоры, использованные теоретиками, при их открытии и введении. Если бы мы говорили о релятивистской астрофизике и космологии, а эти области сильно пересекаются с физикой частиц, то можно было бы добавить такие красочные термины, как черные дыры, кротовые норы, темные материя и энергия и др.»
А теперь вернемся к стихотворению И.Дегена. В оценках стихотворения наблюдается явное противоречие. По утверждению одних литераторов, это метафора, поэтический образ, а не какая — нибудь конкретика.
Другие в оправдание лирического героя и защиты его от обвинения в мародерстве ссылаются на военные указы, предписывающие снимать с убитых солдат и сержантов сапоги и валенки. Но тогда это уже не метафора.
В основе метафоры лежит сравнение. С кем сравнивается герой в стихотворении Дегена? Какой поэтический образ ассоциируется с ним? Образ мародера? Но мародер — это просто называние, наименование, или номинация. Это все равно, что сказать про человека: он картежник, вор или ученый, поэт и т.д. Никакого переноса значения здесь нет. Некоторые критики воспринимают это стихотворение конкретно — как «стихотворение о мародере» (Ю.Колкер).
Но если это не метафора, тогда что? Как разрешить это противоречие?
Выше говорилось, что И.Сухих не относит описываемое в стихотворении к метафоре. Он подмечает такую характерную черту стихотворения, как демонстративность, когда правда жизни подменяется «демонстративной выдумкой», а поведение героя отдает «демонстративной жестокостью». Действительно, поступки героя нарочиты, совершаются как бы напоказ. Они неадекватны, даже провокационны. «Но зачем, зачем греть руки, бросать в лицо другу/товарищу жестокие слова вместо простого и необходимого утешения?», — недоумевает и горячится И.Сухих.
Это высказывание Сухих, на самом деле очень значимое. Если вспомнить детскую игру в «холодно — горячо», то в координатах этой детской шкалы слова И.Сухих приближают его к тому моменту, когда можно сказать «очень горячо». Что стоит за этим иносказанием? Мы имеем в виду ни что другое, как восприятие Игорем Сухих стихотворения, которое полностью подпадает под описание явления «юродства» в русской литературе. Именно этой юродствующей интонацией окрашено стихотворение «Мой товарищ…» (подробно об этом я писала недавно в статье).
Юродство (мнимое безумие) здесь — наиболее адекватное выразительное средство. Ведь война и все, что с ней связано, — за гранью рассудка, человечности, за гранью здравого смысла и разума.
Вот и И. Сухих, которого цитирует В. Каган, пишет в предисловии к книге «Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне»: «… война — событие изначально ненормальное. Она смещает критерии должного, ломает привычные этические табу. Чтобы выжить, человек порой должен отключить привычные этические установки».
Как это преломляется в художественной литературе можно видеть на примере стихотворения «Мой товарищ,…», лучшего стихотворения о войне.