Автор: Две жизни прожил я и нынче третью трачу,
Которую открыл в невесть каком году;
Я в каждой узнавал случайную удачу
И в каждой получал искомую беду.
Там в первой цвел каштан, акация чудила,
Я их не замечал, но слышал аромат.
Зачем-то я любил зеленые чернила
И ненавидел шум летающих громад.
Там был аэродром за Стрижевкою где-то,
И в шесть часов утра на дьявольский манер
Зловещие щелчки взрывали наше лето,
Отбрасывая мозг за звуковой барьер.
Там дождь был во второй, его жара сменяла,
Безумные слова искрились на лету,
И тополь облетал, и правда отлетала,
И ужас застывал на боевом посту.
Прямоугольный зной скользил по занавескам,
Дробил чужой асфальт отбойный молоток.
А в третьей мокрый снег ломал деревья с треском,
Кренился саркофаг, сочился потолок.
Зато цвели цветы, бурундучки сновали,
Огромная луна висела над ручьем.
И словно циркачи, игравшие словами,
Все чаще снились сны неведомо о чем.
Ну вот, пожалуй, все. А остальное – пятна,
Понятий и затей бесцельный кавардак.
Мне кажется, я был женат неоднократно,
И сочинял стихи, не представляю как.
Я что-то отрицал, поддерживал кого-то,
Испытывал восторг, испытывал позор,
И где-то там служил, и иногда работал,
А был ли в этом прок, не знаю до сих пор.
Вся взрослая возня калечит ощущенье,
Живое у собак и маленьких детей.
Забвенье – это миф, есть только очищенье
Понятного на глаз от всяческих затей.
Летейская вода темней, чем дождевая,
Но чище, может быть, для раскаленных ртов.
Две жизни прожил я и, третью доживая,
Я понимаю: нет – к четвертой не готов.
Леопольд Эпштейн
Две жизни прожил я и нынче третью трачу,
Которую открыл в невесть каком году;
Я в каждой узнавал случайную удачу
И в каждой получал искомую беду.
Там в первой цвел каштан, акация чудила,
Я их не замечал, но слышал аромат.
Зачем-то я любил зеленые чернила
И ненавидел шум летающих громад.
Там был аэродром за Стрижевкою где-то,
И в шесть часов утра на дьявольский манер
Зловещие щелчки взрывали наше лето,
Отбрасывая мозг за звуковой барьер.
Там дождь был во второй, его жара сменяла,
Безумные слова искрились на лету,
И тополь облетал, и правда отлетала,
И ужас застывал на боевом посту.
Прямоугольный зной скользил по занавескам,
Дробил чужой асфальт отбойный молоток.
А в третьей мокрый снег ломал деревья с треском,
Кренился саркофаг, сочился потолок.
Зато цвели цветы, бурундучки сновали,
Огромная луна висела над ручьем.
И словно циркачи, игравшие словами,
Все чаще снились сны неведомо о чем.
Ну вот, пожалуй, все. А остальное – пятна,
Понятий и затей бесцельный кавардак.
Мне кажется, я был женат неоднократно,
И сочинял стихи, не представляю как.
Я что-то отрицал, поддерживал кого-то,
Испытывал восторг, испытывал позор,
И где-то там служил, и иногда работал,
А был ли в этом прок, не знаю до сих пор.
Вся взрослая возня калечит ощущенье,
Живое у собак и маленьких детей.
Забвенье – это миф, есть только очищенье
Понятного на глаз от всяческих затей.
Летейская вода темней, чем дождевая,
Но чище, может быть, для раскаленных ртов.
Две жизни прожил я и, третью доживая,
Я понимаю: нет – к четвертой не готов.