АЛЛА БОССАРТ. БАБУШКА И СМЕРТЬ

Смерть позабыла Ривку,
бабушке Ривке сто восемь,
бабушка ищет деда,
Шломо! кричит она, Шломо!
Куда это ты на ночь глядя?
Обещал ведь до карт не касаться?
Шломо, шлимазл, вернись!
Шломо с Ривкой прожили долго,
семьдесят лет и три года,
он ушел в девяносто четыре,
Ривка не знает об этом,
смотрит в глаза дорогому,
за руку держит и шибко ругает,
если он поздно приходит.
Ривка в кресле сидит на гине –
крохотный дворик при доме –
под бугенвиллеей, что посадил
Шломо рукастый лет сорок назад…

Ривка болела и плакала:
Шломо, просила, уедем,
уедем на родину, Шломо,
мне осталось всего ничего,
пусть умру я на родине предков…
Глупости, — Шломо сердился, –
твои предки – в Бабьем Яру,
вместе с моими, Ривка,
наша родина здесь, над Днепром,
вот еще глупости, Ривка!

Она еще глубже ныряет,
в день, когда Шломо увидел
эту красавицу Ривку
на уральском военном заводе,
где выплачивал родине долг
на трудовом ее фронте,
раненый в самом начале,
рядовой необученный Шломо,
с левым легким, пробитым в атаке.
Муж Ривки был красный директор,
вы знаете, номенклатура…
Ривка пела военные песни,
и комсомольские песни,
и народные русские песни
первым голосом в хоре завода,
наш паровоз, вперед лети,
в коммуне остановка, —
пели женщины и дети постарше.
«Спасибо, Соломон Моисеич,
что проводили, но больше не надо,
муж рассердится», — и убежала.
Успел только крикнуть:
«Зови меня просто Шломо!»

Куда же потом исчез ты,
Шломо, мой Шломо… Не помню…
Но ты же вернулся, правда,
вернулся лет через десять?
«Двенадцать», — поправил Шломо.
А кто был другой мужчина?
«Не знаю, — смеется Шломо, —
какие еще мужчины?
Сама разбирайся с ними!»
Смеется, смеется Шломо,
всегда он над ней смеется…

Одолевает дремота,
жужжат над тарелкой осы,
кто-то принес тарелку
с медом и пару яблок,
вот ведь ты глупый Шломо,
яблоки есть мне нечем… —
думает Ривка с улыбкой.
Ривка лукаво смотрит –
но это уже не Шломо,
какая-то девочка с бантом,
в белых чулках и с книжкой.
— Мы с тобой в школе учились? —
припоминает Ривка.
Нет, неужели не помнишь?
Мы с тобой пели в хоре!
Вот он, наш песенник, Ривка.
Девочка с бантом бросает
книжечку ей на колени:
наш паровоз, вперед лети,
в коммуне остановка…
Как ее звать… забыла,
забыла, спросить неловко…
и спрашивает про другое:
ты тоже живешь здесь, в нашем
жарком краю уральском?
Ты путаешь, Ривка, что ты,
Урал был в пятидесятом,
потом был Киев и Питер,
а нынче и вовсе… Ривка…
уж век на дворе сменился!
Так как ее звать? Ой, вэй’з мир…
Тут Ривка вконец смутилась
и, кашлянув, вдруг запела,
сперва застенчиво, тихо,
а после уж во весь голос,
а голос у ней был громкий,
не скажешь, что бабушке зА сто.

Так Ривка и Смерть дуэтом
все песни к утру перепели:
и все военные песни,
и комсомольские песни,
народные русские песни,
и даже казачьи песни –
что жаворонок зальется
в восторге чувств не для Ривки,
а будет для Ривки в коммуне,
в ее прекрасном киббуце
последняя остановка…
Последняя остановка.

Один комментарий к “АЛЛА БОССАРТ. БАБУШКА И СМЕРТЬ

  1. АЛЛА БОССАРТ. БАБУШКА И СМЕРТЬ

    Смерть позабыла Ривку,
    бабушке Ривке сто восемь,
    бабушка ищет деда,
    Шломо! кричит она, Шломо!
    Куда это ты на ночь глядя?
    Обещал ведь до карт не касаться?
    Шломо, шлимазл, вернись!
    Шломо с Ривкой прожили долго,
    семьдесят лет и три года,
    он ушел в девяносто четыре,
    Ривка не знает об этом,
    смотрит в глаза дорогому,
    за руку держит и шибко ругает,
    если он поздно приходит.
    Ривка в кресле сидит на гине –
    крохотный дворик при доме –
    под бугенвиллеей, что посадил
    Шломо рукастый лет сорок назад…

    Ривка болела и плакала:
    Шломо, просила, уедем,
    уедем на родину, Шломо,
    мне осталось всего ничего,
    пусть умру я на родине предков…
    Глупости, — Шломо сердился, –
    твои предки – в Бабьем Яру,
    вместе с моими, Ривка,
    наша родина здесь, над Днепром,
    вот еще глупости, Ривка!

    Она еще глубже ныряет,
    в день, когда Шломо увидел
    эту красавицу Ривку
    на уральском военном заводе,
    где выплачивал родине долг
    на трудовом ее фронте,
    раненый в самом начале,
    рядовой необученный Шломо,
    с левым легким, пробитым в атаке.
    Муж Ривки был красный директор,
    вы знаете, номенклатура…
    Ривка пела военные песни,
    и комсомольские песни,
    и народные русские песни
    первым голосом в хоре завода,
    наш паровоз, вперед лети,
    в коммуне остановка, —
    пели женщины и дети постарше.
    «Спасибо, Соломон Моисеич,
    что проводили, но больше не надо,
    муж рассердится», — и убежала.
    Успел только крикнуть:
    «Зови меня просто Шломо!».

    Куда же потом исчез ты,
    Шломо, мой Шломо… Не помню…
    Но ты же вернулся, правда,
    вернулся лет через десять?
    «Двенадцать», — поправил Шломо.
    А кто был другой мужчина?
    «Не знаю, — смеется Шломо, —
    какие еще мужчины?
    Сама разбирайся с ними!»
    Смеется, смеется Шломо,
    всегда он над ней смеется…

    Одолевает дремота,
    жужжат над тарелкой осы,
    кто-то принес тарелку
    с медом и пару яблок,
    вот ведь ты глупый Шломо,
    яблоки есть мне нечем… —
    думает Ривка с улыбкой.
    Ривка лукаво смотрит –
    но это уже не Шломо,
    какая-то девочка с бантом,
    в белых чулках и с книжкой.
    — Мы с тобой в школе учились? —
    припоминает Ривка.
    Нет, неужели не помнишь?
    Мы с тобой пели в хоре!
    Вот он, наш песенник, Ривка.
    Девочка с бантом бросает
    книжечку ей на колени:
    наш паровоз, вперед лети,
    в коммуне остановка…
    Как ее звать… забыла,
    забыла, спросить неловко…
    и спрашивает про другое:
    ты тоже живешь здесь, в нашем
    жарком краю уральском?
    Ты путаешь, Ривка, что ты,
    Урал был в пятидесятом,
    потом был Киев и Питер,
    а нынче и вовсе… Ривка…
    уж век на дворе сменился!
    Так как ее звать? Ой, вэй’з мир…
    Тут Ривка вконец смутилась
    и, кашлянув, вдруг запела,
    сперва застенчиво, тихо,
    а после уж во весь голос,
    а голос у ней был громкий,
    не скажешь, что бабушке зА сто.

    Так Ривка и Смерть дуэтом
    все песни к утру перепели:
    и все военные песни,
    и комсомольские песни,
    народные русские песни,
    и даже казачьи песни –
    что жаворонок зальется
    в восторге чувств не для Ривки,
    а будет для Ривки в коммуне,
    в ее прекрасном киббуце
    последняя остановка…
    Последняя остановка.

Добавить комментарий