Автор: В том году шестидесятом вез меня нечистый поезд
через глину и долину, через Волгу и Урал,
пахло потом, самосадом, и наматывалась повесть,
я еще был молод, то есть, жить еще не начинал.
Но уже сошел в Ташкенте, огляделся на перроне,
и ко мне явился среднеазиатский мой собрат,
он, пророк и археолог, так сказал мне: «Шуток кроме,
новичкам везет, и может, мы с тобой откроем клад».
Побывал я в Самарканде,
там, где Гур-Эмир сверкает
голубыми изразцами, как холодное стекло.
Оказался в карантине. Так бывает, так бывает!
Доложу вам: это время незаметно утекло.
В эти дореволюцьонных номерах, где коридоры
переламывались трижды и четырежды подчас,
где ни разу не давали нам обедов порционных,
где валялись помидоры, проживал я, изловчась
тратить два рубля — не больше — на еду, затем, что деньги
были мне нужны и дальше, в Фергане и в Бухаре,
и случалось — и должно быть, это первое паденье —
подбирал я сухофрукты на базаре в октябре.
Отмывал я их под краном, после баловался чаем,
но не очень интересно чай вприглядку попивать.
И тогда я постучался, ибо в номерочке крайнем
проживали две девицы — демонизм и благодать.
Та, что демон, просто Нина, та, что Ангел — Ангелина.
Чай кипел у них на плитке, и сушилось бельецо,
две недели карантина, и душевная картина —
Ангелина или Нина прямо вам глядит в лицо.
О, брюнетка и блондинка, зоотехник и ботаник,
и одна из Ленинграда, а другая — Кострома.
Сигаретка, свитерочек, миловидная бандитка,
а другая — то, что надо — так сказала мне сама.
Как я понимал обеих, и прожженные солями
эти сильные ладошки пожимал и целовал,
изводил остатки денег на букеты и ночами
выпивал под радиолу и немного танцевал.
Нина или Ангелина? Ангелина или Нина?
Черно-белая забота, бледно-черная любовь!
Та головку наклонила, эта высшего полета —
Нина или Ангелина? Ангелина! Стынет кровь.
Я любил вас, я люблю вас, больше никогда не видел,
пролетели две недели, и сложился чемодан.
Но тоска моя бессмертна. Я любил вас в самом деле,
я не знал, что сеть пространства прохудилась по краям.
Вот и мы уплыли тоже! Ни в одном отеле мира,
ни в гостинице районной, ни в Монако в казино
я не встречу вас, не встречу. Этого не будет больше!
Что-то будет. Жду я знака. Но пока мне все равно.
3 комментария для “Евгений Рейн. Карантин (из старого)”
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.
И стихотворение замечательная, и ваша, Борис, история хорошая и так уместно, по поводу, упомянутая.
Виктор (Бруклайн)
4 мая 2020 at 23:27
Евгений Рейн. Карантин (из старого)
====================================
«В том году шестидесятом вез меня нечистый поезд
через глину и долину, через Волгу и Урал,
пахло потом, самосадом, и наматывалась повесть,
я еще был молод, то есть, жить еще не начинал.»
В пятьдесят седьмом я ехал вместе с Рейном из Москвы во Владивосток нечистым поездом через Волгу и Урал и далее. У обоих были сидячие места, и мы расположились на багажных полках друг против друга. Мы смотрели сверху на меняющуюся публику и слушали истории реальной жизни. Во Владивостоке мы сели на корабль до Петропавловска-на-Камчатке, а там разошлись по геологическим партиям. Он «зарабатывал» рабочую характеристику после увольнения их Холодильного института, а я, взяв академический отпуск от нелюбимого горного дела, познавал жизнь. По возвращении в Ленинград через окружение Евгения я попал на танцевальный вечер Академии художеств, где и встретил Милу, свою будущую жену. Жизненные повороты! В 2016 г. в Москве, в Филармонии увидел Евгения, подошел к нему, поздоровался и тот сказал: «Да-да, помню Вас. Где Вы сейчас? — В Канаде. — Да, не всем было суждено уехать. Вот мой телефон» . Кто-то из его свиты сказал: «Не всем Евгений дает свой телефон!». Но я и не позвонил. Старое не вернешь. Вот такие воспоминания, вызванные «нечистым поездом»
Евгений Рейн. Карантин (из старого)
В том году шестидесятом вез меня нечистый поезд
через глину и долину, через Волгу и Урал,
пахло потом, самосадом, и наматывалась повесть,
я еще был молод, то есть, жить еще не начинал.
Но уже сошел в Ташкенте, огляделся на перроне,
и ко мне явился среднеазиатский мой собрат,
он, пророк и археолог, так сказал мне: «Шуток кроме,
новичкам везет, и может, мы с тобой откроем клад».
Побывал я в Самарканде,
там, где Гур-Эмир сверкает
голубыми изразцами, как холодное стекло.
Оказался в карантине. Так бывает, так бывает!
Доложу вам: это время незаметно утекло.
В эти дореволюцьонных номерах, где коридоры
переламывались трижды и четырежды подчас,
где ни разу не давали нам обедов порционных,
где валялись помидоры, проживал я, изловчась
тратить два рубля — не больше — на еду, затем, что деньги
были мне нужны и дальше, в Фергане и в Бухаре,
и случалось — и должно быть, это первое паденье —
подбирал я сухофрукты на базаре в октябре.
Отмывал я их под краном, после баловался чаем,
но не очень интересно чай вприглядку попивать.
И тогда я постучался, ибо в номерочке крайнем
проживали две девицы — демонизм и благодать.
Та, что демон, просто Нина, та, что Ангел — Ангелина.
Чай кипел у них на плитке, и сушилось бельецо,
две недели карантина, и душевная картина —
Ангелина или Нина прямо вам глядит в лицо.
О, брюнетка и блондинка, зоотехник и ботаник,
и одна из Ленинграда, а другая — Кострома.
Сигаретка, свитерочек, миловидная бандитка,
а другая — то, что надо — так сказала мне сама.
Как я понимал обеих, и прожженные солями
эти сильные ладошки пожимал и целовал,
изводил остатки денег на букеты и ночами
выпивал под радиолу и немного танцевал.
Нина или Ангелина? Ангелина или Нина?
Черно-белая забота, бледно-черная любовь!
Та головку наклонила, эта высшего полета —
Нина или Ангелина? Ангелина! Стынет кровь.
Я любил вас, я люблю вас, больше никогда не видел,
пролетели две недели, и сложился чемодан.
Но тоска моя бессмертна. Я любил вас в самом деле,
я не знал, что сеть пространства прохудилась по краям.
Вот и мы уплыли тоже! Ни в одном отеле мира,
ни в гостинице районной, ни в Монако в казино
я не встречу вас, не встречу. Этого не будет больше!
Что-то будет. Жду я знака. Но пока мне все равно.