ЛЕТО 1987-го

Глава I. ОДЕССА.
Тем летом центробежные тенденции между Москвой и другими столицами Империи превысили центростремительные, но до Одессы всё доходило в виде противоречивых слухов, прессе там никогда никто не верил.
Неповторимая прелесть Одессы, наверное, происходит оттого, что она в этой Империи всегда была одновременно и «провинцией у моря» и столицей юмора, что ещё раз в тот год было подтверждено — «Одесские Джентльмены», несмотря на интриги и козни, побеждают Москву на её территории и становятся чемпионами КВН.
В театре оперетты в «Белой акации» и «Моей прекрасной леди» доигрывает свои последние спектакли Михаил Водяной, а у одесситов появляются два новых кумира — доцент Олег Филимонов и технолог фабрики зонтов Ян Левинзон.
Теперь они — «Горбатый» и «Специалист по красоте с зеркалом». Они бросают всё и становятся комиками.
Во дворах отцветает сирень, на улицах расцветает акация, а море, как и при Пушкине, катит волны голубые и плещет гордою красой.
Но временами волны, как заметил ильфопетровский Гаврила, перекатываются через мол и падают вниз стремительным домкратом.

Я сижу в уютной кофейне, которая расположена в подвальчике знаменитого круглого ресторана «Киев». Кофейня не имела никакой вывески, и завсегдатаи уже год называли её «Чернобылем». Это, пожалуй, единственное место в Одессе, где тогда подавали настоящий кофе.
Вычислительный центр, где я состоял шефом, находился буквально за углом, и я каждый обеденный перерыв проводил в «Чернобыле».
Забредали туда и случайные посетители. Подавая им кофе, официантка Тамара неизменно приглашала их и впредь заходить к ним в «Чернобыль». На вопрос: «А почему Чернобыль?» следовал ответ: «А потому что под «Киевом».

Возвращаюсь на работу, где меня ждёт студентка, прибывшая из другого города для прохождения преддипломной практики. Она рассказывает мне что-то о будущем дипломе, но тут в нашу беседу врываются частые и громкие звонки междугородки — это, несомненно, московское начальство.
На этот раз оно радует очень приятными известиями — нам выделяют три персональных компьютера — совершеннейшею экзотику по тем временам, причём сборка не «жёлтая», а настоящие IBM. Нужно смотаться в Москву, всё оформить, а затем — в Таллинский порт, куда они прибыли из Швеции.
Сидящая напротив девушка показывает мне поднятый большой палец, в смысле — классные у вас командировки. Затем с большим удивлением смотрит на настенный календарь-розыгрыш, который организовали для меня на 1-е апреля мои коллеги.
В наши дни, наверное, все школьники пользуются Фотошопом, а прыщавые двоечники на уроках фоткают учительницу, а затем подыскивают в Интернете для этой фотографии прелести своей мечты. Но в те времена компьютерная обработка изображений была искусством профессионалов.
Идея с розыгрышем началась с того, что у нас появился большой настенный календарь с улыбающимся Никитой Михалковым. Он тогда далеко не у всех вызывал сильные отрицательные эмоции.
Коллеги заметили, что у меня с ним совершенно одинаковые усы. Они совместили его изображение с моим на экране компьютера, набросали программу, которая, обработав эти два портрета, выдала третий, странным образом похожий на нас обоих. Главной «фишкой» на нём были усы, которые могли принадлежать любому из нас двоих.
Затем этот портрет был отпечатан в фотостудии в виде первоначального календаря.
Утром 1-го апреля михалковский календарь был заменён на этот гибридный. Все ждали моей реакции, но поскольку я не обращал на календарь никакого внимания, в комнате был искусственно затеян шумный спор, есть на его лице следы пластики или нет.
Я непроизвольно взглянул на календарь и на несколько секунд застыл в недоумении — портрет Михалкова, совсем как портрет Дориана Грея, изменился, причём трудно было определить, на календаре изображён он или я.
Потом я сообразил в чём дело, и на меня напал совершенно неконтролируемый смех — я задыхался, по лицу текли слёзы.
Вскоре, по «наводке» наших девушек, я приобрёл в «комиссионке» экзотические рубашку и платок на шею, совсем такие как на календаре.
Календарь «перекочевал» в мой кабинет, висел рядом со столом, и меня часто развлекали вытянутые от удивления лица посетителей.
Такой неконтролируемый смех, напавший на меня в то 1-е апреля, приключился со мной ещё только однажды, тем летом, причём в самой неподходящей для этого обстановке.
В Одессе проходил тогда знаменитый «говорухинский» кинофестиваль «Золотой Дюк», на котором, кроме конкурсных фильмов, демонстрировали и только что отснятые ленты, иногда даже раньше официальных московских премьер.
Я в компании друзей из Одесской киностудии оказался в переполненном зале на просмотре фильма Владимира Бортко «Единожды солгав». Мы сидели в середине 8-го ряда в окружении известных в стране кинематографистов.

Наверное, все помнят сюжет этого фильма. Известный ленинградский художник (актёр Юрий Беляев), почувствовав творческий кризис, решает «припасть к истокам» — уехать в город своего детства, где его отец (актёр Евгений Весник) когда-то в молодости создал драмтеатр, который с тех пор возглавлял.
Художник подошёл к отцовскому театру к окончанию спектакля. Зрители вышли, площадь опустела. Последним выходит его отец, постаревший, опустившийся и не очень трезвый, оглядывается по сторонам, и, решив, что его никто не видит, писает прямо на стену театра.
Если бы это был обычный киносеанс, то вполне могли бы раздаться смешки каких-то школьников. Но в зале сидели люди как-то причастные к искусству, и все понимали, что происходящее на экране очень печально.
Фильм продолжался, художник беседовал с отцом, а я вдруг представил себе соучредителя МХАТа Константина Сергеевича Станиславского в его золотом пенсне. Вот он произносит свою знаменитую фразу: «Любите искусство в себе, а не себя в искусстве», расстёгивает брюки и идёт пописать на свой родной МХАТ.
Я понял, что меня душит смех, с которым я вряд ли смогу справиться.
Чтобы смех был потише, я уткнулся лицом в плечо даме из нашей компании, успев заметить укоризненный взгляд сидящей за ней Елены Санаевой.
Я опасался, что устроители остановят сеанс и включат свет. Каким-то усилием воли мне удалось выбросить из головы Константина Сергеевича и успокоиться. Но до конца просмотра я тщательно избегал возможности встретиться взглядом с тайком изучавшей меня Еленой Всеволодовной.
Но вернёмся к практикантке, приехавшей в наш вычислительный центр. Её звали Вероникой. Я объяснил ей в общих чертах как работает наш главный компьютер, который по тем временам занимал целый машинный зал, и с удивлением пришёл к выводу, что она меня понимает. Ей не терпелось увидеть Дерибасовскую и пройтись по одесским магазинам. Я решил больше не загружать ей голову и выдал ключ от комнаты для приезжих.

Следующим утром я шёл по коридору нашего ВЦ в машинный зал. Из своей комнаты навстречу мне шла Вероника, в халатике, с мокрыми после душа волосами. Подойдя, она уткнулась в меня головой и спросила, нравится ли мне запах её волос, которые она вымыла настойкой из горных трав. Я сказал ей, что запах просто обалденный.
Тогда, перейдя на «ты», она спросила: «Возьмёшь меня с собой?», имея в виду Москву и Таллин. Я машинально ответил «да», она радостно запрыгала, а я впал в некоторые раздумья.
Она оканчивала институт, но выглядела лет на 17. Я видел в ней просто непосредственную весёлую девчонку, но никак не женщину. Но отменять своё «да» было невозможно — она как-то по детски радовалась предстоящему путешествию. Я решил, что просто не буду пересекать по отношению к ней какие-то «красные линии».

Глава II. МОСКВА.
Приземлившись во Внуково, мы отправились к некоему Рудику, широко известному в узких кругах соискателей театральных и прочих билетов.
Рудик развернул перед нами две большие афиши — «Театрально-концертную Москву» и «Кинонеделю» и широким жестом как бы предложил: «Выбирайте что хотите». В ответ я произнёс фразу Жоржа Милославского: «Это я хорошо зашёл!».
Мы набрали неплохой комплект билетов, и многое, что тогда удалось нам увидеть, было к тому времени «уходящей натурой». Уходило это не по приказу «сверху», а потому, что кардинально поменялся зритель.
Это стало нам очевидным в первый же вечер на «Мастере и Маргарите» в театре на Таганке с Ниной Шацкой и Воландом — Вениамином Смеховым.
Когда-то фанаты Таганки восторженно воспринимали каждое произнесенное со сцены слово. Затем появились коммерческие цены на билеты. Зрительный зал заполнили люди, которые хотели побывать на знаменитом спектакле, но почти не воспринимали происходящее на сцене. Театру пришлось сократить продолжительность спектакля на 40 минут, убрав всё, что этим зрителям казалось непонятным. Мы в тот день присутствовали на одном из первых представлений этого «Булгаков-лайт для «чайников»».
А вот другому хорошему спектаклю — «Смотрите кто пришёл» в театре Маяковского с Игорем Косталевским — повезло больше. Он был примечателен тем, что предвосхитил появление «новых русских». Когда они вдруг массово возникли, все поняли, что сам спектакль и его название были пророческими.
Но, странным образом, этим новым «малиновым пиджакам» он тоже понравился, и вскоре был снят фильм-спектакль, который увидели многие.
Ещё были два спектакля гастролировавшего в Москве Ленинградского БДТ — «Выпьем за Колумба» Леонида Жуховицкого, с Олегом Басилашвили и Владимиром Рецептером, и «Театр времён Нерона и Сенеки» Радзинского.
Побывали на открытии театра «Сатирикон» в новом здании с премьерой спектакля «Мир дому твоему».
Дальше — консерватория, концерт для двух роялей в исполнении Любови Брук и Марка Тайманова.
Как известно, Тайманов был не только пианистом, но ещё и выдающимся шахматистом. Многие, наверное, помнят его репортажи в прямом эфире с поединка Карпов — Каспаров. Их смотрели тогда все, от гроссмейстеров до домохозяек, даже тех, которые помнили с детства, что у шахматного Короля есть Королева, не понимали, почему она теперь называется Ферзём, а о смене пола в журнале «Здоровье» не писали.
Репортажи Тайманова впечатляли какой-то необыкновенной скромностью, ну вот хотя бы такой фрагмент : «Находясь в сильнейшем цейтноте, Каспаров упускает единственно правильный ход, выбрав крайне сомнительный, ведущий к потере фигуры. Впрочем, что я говорю, ведь если я заметил этот ход, то Каспаров, даже в жесточайшем цейтноте не мог его «проморгать», и наверняка придумал что-то, чего я пока не могу постичь».
Мы не могли пропустить «Вечер джаза» с кумиром 60-х Алексеем Козловым — тем самым «Козлом на саксе» из моноспектакля Александра Филиппенко по пьесе Виктора Славкина. Кто-нибудь другой на месте Козлова пообещал бы Александру Георгиевичу: «А за Козла ответишь», но Алексей Михайлович поступил иначе — назвал впоследствии свою книгу воспоминаний именно так: «Козёл на саксе».

Ещё нам предстояло посетить кафе «Лира» на Пушкинской, где собирались рокеры, и где можно было встретить Гребенщикова и Макаревича.
В качестве бонуса для оптовых потребителей искусства, Рудик выдал нам пропуска в VIP-сектор бассейна «Москва».
Мы вынуждены были отказаться от билетов на Челентано — ради него нужно было бы задержаться на лишнюю неделю. Но это поправимо даже сегодня, тридцать лет и три года спустя — неувядаемый Челентано всё так же поёт всё ту же «Storia d`amore», и это сильный аргумент в пользу сторонников средиземноморской системы питания.

После нашего пребывания исчезло многое, включая бассейн «Москва». При этом, однако, нужно вспомнить древнеримскую мудрость: «Post hoc non propter hoc». После нашего пребывания не означает, что вследствие него.

Режиссёра Говорухина перестали пускать в ресторан Союза кинематографистов — «нет мест». Как-то его провёл туда и принялся угощать «новый русский», признав в нём своего «собрата» из фильма «Асса». Он подозвал официанта и спросил, есть ли хороший коньяк, и узнав, что нет, произнёс фразу: «Ленин с нами», коньяк тут же появился. Тот же пароль с Лениным прозвучал для появления осетрины и шашлыка.
Говорухин тогда заподозрил, что коммуняки, власть которых сильно зашаталась, с помощью конспирации и паролей пропивают партийные деньги. Но всё оказалось гораздо проще — фраза «Ленин с нами» была обещанием добавить ещё одну сотню к чаевым, ведь на сторублёвках всё ещё был Ленин.

В день предполагаемого отъезда в Таллин мы поняли, что билетов на поезд нет и не предвидится. Позвонили Рудику. Он выяснил, что в тот день из Москвы в Таллин возвращалась правительственная делегация Эстонии, и по этому случаю для членов делегации к составу прицепляется правительственный вагон, а для замов, референтов и переводчиков — дополнительный вагон «СВ».
Ему удалось раздобыть для нас билеты в этот самый вагон.

Глава III. ТАЛЛИН.
Как только поезд пришёл в движение, мы вместе с «замами» и референтами были приглашены в правительственный вагон, где начиналась грандиозная пьянка. Оказывается, в тот день Горбачёв подписал Манифест о полной экономической самостоятельности Эстонии.
Каждый последующий тост превышал по пафосу предыдущий. Сначала пили за большую удачу, потом она переросла в триумф. Затем полученный документ стал важнейшим в послевоенной истории.
Дальше — магистралью для процветания на десятилетия вперёд.
На предложении выбить текст Манифеста в граните, покрыть золотом, а 17 июня сделать национальным праздником, референт, который нам всё переводил, «вырубился». У «Минерального секретаря» вряд ли подавали что-то покрепче Боржоми, и он, дорвавшись до настоящего шотландского виски, пил «по-чёрному».
Никто из тостующих не мог предвидеть, что вскоре Эстония станет независимым государством, и бумажка с горбачёвской закорючкой потеряет всякий смысл.
А в общем, все эти эстонские министры оказались славными ребятами.
К приезду в Таллин у нас был полный набор их визитных карточек, и с ними мы без труда поселились в отель «Виру» с его знаменитым варьете.

Там мы подружились с девушкой-гидом, у которой было марсианское имя — Лууле Аасмяэ, которое, как мне представляется, более инопланетянское, чем у классической марсианки Аэлиты.
Внешность у неё тоже была абсолютно неземная.
Мы бродили с ней по Таллину, где каждая улочка, Ратуша, крепости, башни и бастионы были связаны с историей или легендой.
Она водила нас по выставкам, органным концертам и музеям, где везде висели портреты двух великих эстонцев — шахматиста Пауля Кереса и певца Георга Отса. В очереди за билетами пришлось постоять лишь однажды — на концерт Преснякова.
В её любимом кафе «Maiasmokk» кофе заваривал специальный бариста. Здесь я впервые заподозрил, что тот кофе, который подавался в «Чернобыле», был не высшего, а, скорее, третьего сорта.

Распрощавшись с Лууле, мы получили в порту «персоналки», отправили их багажом в Одессу, и сами отправились туда же.
Мы вспоминали увиденное, и Вероника нашла лаконичное определение нашему путешествию — «Волшебная сказка».
Был конец июня, все самые интересные и значительные события того года были ещё впереди.

Добавить комментарий