Уроки Мэри. Часть 1

Уроки Мэри. Часть 1
Ее зовут миссис Мэри Эстер Аннибал Поппинс. Когда я спросил ее, зачем ей столько имен, она рассмеялась, но не ответила. Я познакомился с ней 11 сентября 2001 года в нью-йоркском аэропорту, пережидая несколько часов нелетной погоды. Мы сидели рядом в креслах зала ожидания, и я покормил из бутылочки ее маленького ребенка, когда она отлучилась по делам. Она летела к своему мужу, мистеру Поппинсу, в Париж, где тот работал каким-то высоким американским чиновником в Совете Европы, а я возвращался через Париж в Россию. О чем только мы не говорили в течение этих нескольких часов: о моде, попмузыке и попкультуре, о религии и антисемитизме, о Катастрофе, к которой через своих дедов и бабок мы оба оказались причастны, о русской и американской литературах, русских людях и американцах, чернокожих и бледнолицых, о диаспоре, России, Америке, Израиле, Польше, Башевисе-Зингере. Честное слово, легче назвать темы, о которых мы не говорили, чем перечислить все затронутые. И в каждой теме она проявляла удивительную компетенцию, знание предмета, а иногда и свой оригинальный взгляд на предмет разговора. Эти несколько часов, проведенных вместе, оставили во мне глубокий след встречи с энциклопедией в человеческом облике в сочетании с удивительной женской красотой и совершенно не женской прямотой суждений. Я с грустью думал о том, что скоро ветер путешествия разлучит нас. Польша – вот что нас сблизило первоначально. Она рассказывала мне о своем деде, беженце из Польши, бывшем профессором Варшавского университета до тех пор, пока студентов – евреев не заставили сидеть на особых скамьях – гетто, после чего он в знак протеста уволился из университета. Мэри относилась к своему деду с благоговением и не одобрила моего замечания о том, что польские евреи не предприняли мер для своей безопасности и в результате оказались заложниками гитлеровцев. Я рассказал ей об идишской редакции романа ее любимого писателя Башевиса-Зингера «Семья Мускат», которая заканчивается не так, как английская. В финале идишской редакции были показаны евреи – сионисты, пытающиеся выбраться из охваченной войной Польши в Палестину, на что она отвечала мне о привязанности стариков к могилам предков, о дороговизне въезда в Палестину, об ограничениях на въезд в Палестину. Я рассказал ей о своей бабке – перчаточнице из Лодзи. Она, как и дед Мэри, оказалась затем в Белостоке, а потом спаслась в Сибири. Будучи на отдыхе под Лодзью, рассказывала бабушка, она чувствовала себя среди окружавших ее польских крестьян настоящей аристократкой. А когда она очутилась в Белостоке, она удивлялась русским женщинам, которые, были одеты в ватники, но пели веселые советские песни довоенных времен. Оказавшись в Сибири, она, перчаточница, пришлась очень кстати на шитье и ремонте военных шинелей и стала передовиком производства, за ней никто не мог угнаться. За свой ежедневный, двенадцатичасовой и беззаветный труд она получала литровую бутылку молока и буханку черного ржаного хлеба, которые спасли ее, позволили сохранить здоровье для послевоенного замужества и рождения дочери – моей мамы. Здесь, в Сибири пелись уже другие, военные песни, и среди них переделанная песня о бомбежке Киева, переделанная интересным образом. Женщины, ее товарки, как там у Пушкина-“затея сельской остроты”, пели “Жидов бомбили, нам объявили ….”. Бежала от немцев она тоже интересно. Это было время, когда немцы уже соприкоснулись с русскими, но еще не воевали, граница еще была пористой, дышала, конечно, с молчаливого согласия обеих сторон. Там в Белостоке спаслась она и ее сестра, которая живет сейчас в Петербурге, сестре 85 лет, а все остальные члены семьи погибли, не успев убежать из Белостока.
Неожиданно в аэропорту повеял другой ветер, ветер беспокойства и паники. Этот ветер предстал сначала в виде беспорядочно бегущей человеческой толпы, сметавшей все на своем пути, а затем в виде двух джентльменов в полицейской форме, появившихся перед нами. Я напомню, день был 11 сентября 2001 года, и уже падали нью-йоркские башни – близнецы, разрезаемые захваченными террористами самолетами. Один из полицейских был высоким и полным чернокожим мужчиной средних лет, прямо как из американского кинобоевика, второй был среднего роста блондинистым молодым человеком. Сам я очень похож на араба. Из-за этого меня постоянно задерживают по обе стороны Атлантики. В России во мне подозревают представителя “кавказской” национальности, в Америке – ставленника Аль-Кайды. У меня постоянно и везде проверяют документы, я даже выработал привычку иметь запас времени на этот случай. Белый полицейский указанием своей палочки поднял меня с кресла, повернул к себе спиной, велел поставить ноги на ширину плеч и потребовал документы. “Джек, ты разве не видишь, что он еврей, оставь его”, — сказал “политкорректный” чернокожий, возможно, только что прошедший курс переподготовки по борьбе с террористами и обнаруживший сейчас свою квалификацию. Пока белый приглядывался ко мне, бегущая в панике толпа окончательно отрезала меня от Мэри, я только услышал ее отчаянный крик: «Оставьте его — это мой парень!». «Мой парень!», — это прозвучало как заключительный музыкальный аккорд, больше я Мэри не увидел.
Я разделил свои записки по темам, затронутым в наших с Мэри беседах, но не буду строго придерживаться ее идеологии и тематики, разбавляя их своими собственными соображениями, теперь ставшими как бы неразделимыми со взглядами моей собеседницы. Итак, я приступаю.
Выдающийся израильский историк Гедалия Аллон определяет диаспору, как одну из характеристических признаков термина “рассеяние”, при этом, предполагает он, чаще всего реализуется принцип верховенства отечества, то — есть руководство диаспорой, при ее наличии. Однако правомерно ли само существование диаспоры в условиях существования Государства Израиль? Вопрос этот может быть впервые, встал после Хасмонейских войн и обретения Израилем независимости после многих лет негосударственности. Во вступлении ко Второй книге Маккавеев сказано, что Эрец Исраэль, освобожденный от греко-сирийского ига, является достоянием всего еврейского народа независимо от места проживания, что налагало на всех евреев, в том числе и в диаспоре, обязанность праздновать Хануку. Из той же Второй книги Маккавеев следует, что Йехуда Маккавей внимательно следил за ситуацией в диаспоре, обобщал донесения из ее различных мест. Несмотря на все усиливавшееся центральное значение Эрец Исраэль, все правители из дома Хасмонеев прилагали усилия, чтобы укрепить связь с диаспорой. Но не были ли эти усилия предприняты с целью абсорбировать диаспору? Мы знаем, что ни один из Хасмонеев не ставил перед собой такой задачи, и даже наоборот, Хасмонеи были заинтересованы в процветании общин диаспоры, рассчитывая на их помощь. Таким образом, на мой взгляд, диаспора в эпоху Хасмонейского государства была закономерным явлением.
К проблеме существования диаспоры обратился и Филон Александрийский. Он, в частности, писал: «Живущие за пределами Эрец Исраэль, обитатели других краев не являются преступниками, которых следует лишить тех прав, которые есть у других. Это тем более так, поскольку народ (наш) столь многочисленный, что его не может вместить одна страна, и поселения его распространяются повсюду» («Жизнеописание Моисея»). А в произведении «Против Флакка» Филон отмечает: «Святой город, в котором стоит Храм Всевышнего Бога, считается метрополией. Однако и те города, в которых они (египетские евреи) живут вслед за своими отцами, дедами и предками, по-всюду считаются их родиной, ибо они там родились и выросли, а в некоторые из них они прибыли с самого их создания к радости их основателей».
Конечно, демографическая ситуация со времен Филона сильно изменилась. Для нас важен однако его принципиальный подход к этому вопросу. Вопрос о различии в отношении к диаспоре еврейских мудрецов и представителей эллинистического иудаизма, к которым можно отнести Филона, а также отчасти Иосифа Флавия, исследовали израильские ученые Йицхак Гейнеман, Арье Кашер и Йешая Гафни. Последний, цитируя первого, отмечает «чудесные сверхестественные свойства Эрец Исраэль (ее плоды на вкус приятней плодов других земель, она была сотворена раньше всего остального мира, похороненные в ней первыми восстанут из праха, когда придет мессия, и т.д.), мудрость Эрец Исраэль превосходит всякую прочую мудрость, Тора Эрец Исраэль несравнима с тем постижением Торы, которую можно достичь за ее пределами». И далее Йешая Гафни отмечает: «Такие писатели, как Филон ощущали связь евреев с Эрец Исраэль, носящую как актуальный, так и потенциальный (относящийся к наступлению мессианского периода) характер. Отношение египетских евреев к Иерусалиму как к метрополии и первой родине не препятствовало им надеяться обрести в Египте вторую родину и ощущать себя там в безопасности». Затем Йешая Гафни спрашивает: «Идет ли речь о конфликте двух мировозрений или же перед нами противостояние представлений, естественно присущих жителям Эрец Исраэль, и столь же понятного стремления еврейства диаспоры оправдать и обосновать решение жить на чужбине, вдали от родины?». Исследователь предлагает смягчить представленную дихотомию. В конце своей статьи «Место Эрец Исраэль в еврейском самосознании» он пишет: «Осознание значимости Эрец Исраэль возрастает именно тогда, когда она ускользает из-под власти еврейского народа». Пожелаем же, чтобы этого (ускользания) никогда не случилось.
Теперь перейдем к сегодняшнему дню. Что заставляет людей, живущих так далеко от Эрец Исраэль, оставаться евреями и не терять связь с давно покинутой землей? Можно предположить, что такой силой является особая духовность евреев, связанная с осознаваемой или интуитивно ощущаемой традицией, а также идея об особой миссии еврейского народа. Чувство превосходства своей веры, или по крайней мере своей традиции, укрепляет евреев в неизбежном сотрудничестве согласно правилу Шмуэля “Закон есть закон” с окружающим населением, и одновременно неизбежном противостоянии ему, иногда лишь на уровне сохранения своего личностного достоинства.

Продолжение следует