Жаркое лето 1972-го

Фрагмент пятнадцатый

Пани Ирена даже не поздоровалась со мной.

– Альберто Моравия отказался с вами встретиться!

Эта фраза была её ответом на моё приветствие.

– Я говорю ему: «Он еврей, приехал из Советского Союза, живёт в Израэ’ле. Ты должен поговорить с ним». «Я никому ничего не должен!» – это он мне. Представляете? Он никому ничего не должен!

Я, сражённый её натиском, её горечью, её возмущением, стоял около машинки, похожей то ли на шкатулку, то ли на табакерку, то ли на спичечный коробок, и держался за ручку распахнутой дверцы.

– Садитесь. Через полчаса у нас встреча с Террачини. Террачини – это «наш ответ Чемберлену»! Мы утрём нос этому писаке!

– Вы спали нормально? Позавтракали? Обедать будем у меня на даче, часов в пять или в полшестого.

Она была возбуждена, её руки то и дело отрывались от баранки и пытались жить самостоятельной жизнью, но синьора Гароши тут же, с возгласом «Господи, что же это я!» – хваталась за руль.

– Я говорю ему: «Ты должен с ним встретиться!» Знаете, что мне ответил этот всемирно известный писака Альберто Моравиа, потомок знаменитых венецианских евреев Конельяно-Венето? Только послушайте! «Да, – сказал этот плебей, пусть падёт позор на его дурную голову. – Да, – сказал он, – я готов встретиться. Но при условии, если… Представьте себе! – только при том условии, что на эту встречу я получу санкцию Центрального Комитета коммунистической партии Советского Союза». Так и сказал! Санк-ци-ю! От ЦК! От советского ЦК! От советского ЧК!

Она ловко увернулась от несущегося нам навстречу автофургона, с возгласом «что же это я делаю!» проскочила перекрёсток на красный свет и понеслась дальше – с какой-то недопустимой скоростью.

– Я говорю ему: «Чью санкцию? Синьор Моравиа! Они же людоеды!» «Они коммунисты, – сказал он. – И я коммунист. Существует партийная дисциплина.» «Ты импотент, синьор писатель,» – сказала я ему, повесила трубку и тут же позвонила Умберто. Вы знаете, кто такой Умберто Террачини? Не-ет?!

Синьора Гароши отпустила руль, всплеснула руками и посмотрела на меня удивлённым взглядом, отведя его от дороги. Рядом с нами, позади и впереди разными голосами, разрывая наши барабанные перепонки, заскрежетали тормоза и загудели клаксоны.

– Во-первых, Террачини еврей, – спокойно сказала синьора Гароши, положив обе руки на руль. – Мы были вместе в лагере. Он был коммунистом, а я была простой еврейской девочкой из Польши. Это потом я стала сионисткой, а тогда я не была никем. Я могла стать дымом из трубы или кирпичиком мыла. Умберто теперь – председатель коммунистической фракции Сената. А я – председатель общества дружбы между Италией и Израэ’л. Разве дружба противоречит идее коммунизма? Хотя лично я против коммунизма. Но мы с Умберто друзья. Я позвонила ему и сказала: ты должен с ним встретиться!.. Вы обязаны всё рассказать ему, всё-всё. Надо, чтобы Умберто знал правду! А дальше… он решит, что делать с этой правдой, можете не сомневаться!

– В нашем распоряжении один час, – сказала Ирена Гароши; мы входили в здание Сената.

Нам навстречу с гостеприимно протянутой рукой шёл приземистый коренастый человек. Синьора Гароши отвела его руку и обняла сенатора. Он рассмеялся и, заключённый в её объятия, подал мне руку у неё за спиной. Ладонь была широкая с короткими сильными пальцами.

– Сенатóрэ Террачини, – представился он. – Будит чараджё, – добавил он почти по-русски и опять рассмеялся – открыто, радушно.

– Будет хорошо, – согласился я, а моя сопровождающая представила меня сенатору:

– Индженéрэ Илья.

– Индженерэ Илья, – повторил он за ней. – Будит чараджё!

––––о––––

(Продолжение следует)