Жаркое лето 1972-го

Фрагмент тринадцатый

В редакции «Шалома» нас ждал высокий лет тридцати-тридцати двух человек в массивных очках.

– Джованни Бенси, – представился он. – Я буду вашим переводчиком. Можете называть меня Иван Михайлович, так меня называли в Москве.

Его русский был безукоризненным – с лёгким акцентом: Иван Михайлович мягче, чем следовало, произносил шипящие.

– Я учился в Московском университете. Меня исключили и выдворили из СССР, я оказался ДЛЯ НИХ persona non grata.

– За что?

– Во-первых, ни за что.

– А во-вторых?

– А во-вторых, органы узнали, что я сотрудничаю с НТС, с народно-трудовым союзом русских солидаристов, это такая сильно антисоветская русская организация в эмиграции. Эн-тэ-эсовцев вылавливают по всему миру, уничтожают. Убивают, где могут. Я легко отделался.

Улучив минутку, когда Ирена быстро-быстро тараторила что-то в телефонную трубку, он отвёл меня в сторону.

– С вами хочет встретиться один русский эмигрант. Скажу точнее, один русский белоэмигрант, – Джованни Бенси улыбнулся. – Господин Тимофеев Александр Петрович. Встреча должна быть дискретной… Ваши шефы… они против таких контактов… то есть – контактов с представителями антисоветских организаций. Ваши покровители от таких дистанцируются. Если вы, конечно, не возражаете… я заеду за вами в гостиницу.

– Заезжайте.

Тут пани Гароши засуетилась, стала нас подгонять, и мы поехали в какой-то пресс-центр. Ирена усадила меня с Джованни во главе длинного стола. Распахнулась дверь, и в комнату шумно набежали люди. Они вмиг расселись вдоль стола. То справа, то слева мне в лицо вспыхивали блицы.

Я не представлял себе, что «продажные западные журналисты» настолько крикливо просоветские. Их враждебность я чувствовал в каждом вопросе.

– Чем вам плохо было на родине?

– Вы родились в СССР, там получили бесплатное образование. Вы представляете себе, сколько вам придётся платить за образование ваших детей?

– Вы читали книги Солженицына? Вас преследовали за это? Вы сидели в тюрьме?

– Почему вы жалуетесь на преследования? Вас свободно выпустили!

– За что вы ненавидите социализм?

Вопросы сыпались, и, казалось, никого не интересуют мои ответы. Вся эта говорливая братия дорвалась до возможности высказаться. Каждый (вернее, каждая, женщин было значительно больше) выкрикивал(а) название газеты, которую он(а) представляет. Иван Михайлович старательно переводил. Я молчал, вставить слово у меня возможности не было. Да их, корреспондентов, кажется, мои ответы и не интересовали.

Наконец, выхватив один вопрос, его задала сильно декольтированная селёдка, я попытался ответить. Удивительное дело: как только я раскрыл рот и подал голос, все разом умолкли и схватились за блокноты, многие вытянули в мою сторону руки с зажатыми в них диктофонами.

– Вы спрашиваете, не жалею ли я, что переехал в Израиль. Во-первых, я не переехал, я репатриировался…

Иван Михайлович переводит синхронно, вплотную к каждому произнесённому мною слову.

– В СССР я жил в коммунальной квартире, в маленькой комнатке, мои соседи были пьяницы и антисемиты.

«Пьяниццо и антисемитто,» – слышу я себя. Кажется, я стал произносить русские слова на итальянский лад.

– Я много ездил – по работе. Жил в комфортабельных гостиницах, ел в дорогих ресторанах. Мне было приятно, уютно – неделю, вторую… третью.

Понимающе кивают.

– Потом начинало тянуть в мою маленькую, мою тесную, мою коммунальную комнатку. Потому что там жила моя семья – моя жена, мои дети. Это был мой дом, моя родина, моё отечество.

Кивают.

– Израиль – это мой дом, моя маленькая комната в большой коммунальной квартире.

– О-о!

– Как бы хорошо мне ни было в дорогих гостиницах и ресторанах, через неделю, другую, третью меня всё равно начинает тянуть домой.

Иван Михайлович переводит, журналисты записывают. Потом все разом вскакивают и, толпясь в узких проходах и в двери, спешат к выходу. Про меня сразу забыли.

Тем же вечером в газетах замелькали мои фотографии. Большими буквами, жирным шрифтом цитировали мой ответ – единственный, ни на какой другой вопрос я ответить не успел. Мой пафосный монолог пришёлся журналистам, очевидно, по вкусу, стал сенсацией. Газеты называли меня «синьóрэ индженéрэ», подробно и красочно описывали мою биографию, перепечатанную из «пресс-релиза», розданного корреспондентам синьорой Гароши.

– Я хочу вас представить Альберто Моравия, – торопливо проговорила пани Ирена, не поворачивая ко мне головы, она вела машину. – Я с ним хорошо знакома, он еврей, мы соседи, я с ним договорюсь.

Альберто Моравия! – глоток воздуха застрял у меня в горле.

––––о––––

(Продолжение следует)