Татьяна Хохрина. ПРОЩАЙ, НИЧЕГО НЕ ОБЕЩАЙ…

— Ты занята сейчас? Что делаешь? А можешь свалить? Ничего не случилось, просто встретиться. Правда, ничего не случилось. Да всё равно, можно в кино, например. Или посидеть где-нибудь. Короче, через полчаса у метро Сокольники.

Вот всегда так! Сто дел запланирую, а позвонит Стас — и я уже не помню, чем собиралась заняться, главное — все отбросить и спешить ему навстречу. И ведь что удивительно — ни романа между нами, ни -ах!- неразделенной любви. И в постную дружбу молодых и свободных мужчины и женщины как-то верится с трудом. Но есть какое-то такое сумасшедшее взаимопонимание, такое родство душ, что поневоле поверишь в индийскую байду про разлученных близнецов. Нет, действительно, скажите честно — часто у вас бывало, да и бывало ли вообще, чтобы вы шли рядом с в общем-то чужим человеком, а на весь мир вокруг реагировали одинаково. Вот, например, идет вам навстречу тетка косая, а вы обо, даже не переглядываясь, засмеялись, а один вслух произнес одновременно возникшую общую мысль:»Она только косая, как Таль, или еще так же в шахматы играет?». И так во всем. Иногда такое ощущение, что можно вообще не разговаривать или сразу начинать с середины разговора, настолько обоим очевидно, о чем могла быть речь. И это такое счастье, что за него легко отдаешь пустые романы, семейные праздники и деловые встречи.

Ира быстро позвонила и отменила все, что должно было состояться наступающим вечером, сменила шпильки на мокасины и понеслась навстречу закадычному дружку.
Они познакомились на университетском вечере, куда Иру, второкурсницу Бауманского. затащила одноклассница. Она училась вместе со Стасом на факультете восточных языков, и они ужасно смешно переговаривались по-китайски. Одноклассницу после того вечера Ира больше не видела, а со Стасом вот уже третий год, можно сказать, не разлучается. При этом и он успел пережить пару-тройку романов разной глубины погружения, и она без конца крутила голову не избалованным женским обществом бауманцам и даже подумывала, не выйти ли замуж за своего совсем еще молодого преподавателя начерталки, но в самые ответственные моменты их любовных приключений почему-то возникала необходимость все отложить и, как сегодня, бежать навстречу друг другу, чтоб отвести душу.

— Привет! Куда? В Домжур? Ты хоть бы предупредил! Я думала, гулять в Сокольники пойдем, каблуки сняла. Вид хоть приличный, не опозорю тебя-то? А что за праздник? Ты ограбил директора водокачки? Что-то ты, Герасим, не договариваешь…Нет, правда? И вообще я в девять должна быть на Тургеневской, я Лёвке честное слово дала. Ничего смешного! Да, влюблен, а что, в меня влюбиться нельзя? Может, и я. Сама еще точно не знаю. Ладно, не лезь мне в кишки, лучше объясни, что у тебя происходит. Ты какой-то не как всегда.

В Домжуре было довольно людно, но, как выяснилось, Стас заказал кабинет заранее и они уселись одни в малюсенькой, но уютной комнатке.
— Ир, тут такое дело…Короче, я уезжаю. Да нет, не на практику в Китай. Я совсем уезжаю, как говорится — с концами. Ну как-как…Как все, кто отваливает. Формально — через воссоединение семьи. Я ж вроде говорил тебе, что у отца сестра в Канаде уже сто лет. Она одна, кроме нас родни нет. Вот я с ней и воссоединяюсь. Да я ее в глаза никогда не видел! И я ей нужен ровно так же. Но это единственный способ, ну что ты, не понимаешь что ли?! В общем все это решено, и я уже разрешение получил. Ну не злись, что только сейчас сказал! Что было говорить, когда неясно было, как это разрешится. Да не скрывал я ничего! И не боялся! Уж тебя — точно! Просто чего трепаться, если больше вероятности было, что откажут. Я вообще трясся, что вместо разрешения в армию загребут и прямиком — в Афган. Первый раз перекрестился, что военная кафедра была. Академку взял. Не хотелось разборок этих тошнотворных и комсомольских собраний на тему моего предательства.

Теперь, слава Богу, это позади. Но к тебе у меня есть серьезный разговор. Только руками не маши. Ты не хочешь уехать со мной? Ну в каком качестве?! Жены, конечно. Ир, не разводи эти сладкие слюни. Любовь…Не такое, между прочим, простое и примитивное понятие. Вот я, например, тебе доверяю, тебя понимаю и тебя чувствую больше, чем кого-нибудь другого. И это мне в сто раз важнее того, что я испытываю, кувыркаясь с Машкой или Дашкой. А как это называется — любовь там или еще как-то, меня не очень занимает. И я уверен, что ты ко мне относишься так же. Так, может, стоит и дальше держаться друг друга? Вдвоем, глядишь, не пропадем!

Ира была совершенно оглоушена. Казалось бы, сколько уже раз она прощалась и провожала в ту сторону и своих, и родительских приятелей, но вот к такой ситуации со Стасом не готова была совершенно. И не очень понимала, что ему ответить. Тыщу раз она признавалась себе, что ужасно боялась эту дружбу потерять или разрушить, что Стас стал ей не просто родным человеком, а частью ее самой. Но в тот же момент она совершенно ясно понимала, что ждет совершенно других отношений с мужчиной, которого хочет видеть своим мужем. Да и что бы Стас не говорил и как бы над ней не смеялся, но ей всего двадцать лет, она мечтает о любви, о необыкновенных словах и поступках, о сумасшествии и признаниях, а не о рациональном, принятом с холодным носом решении. И потом за ней была ее семья. Она понимала, чем ее выбор грозит родителям, брату и никогда не стала бы ставить их под удар из-за себя.

— Не обижайся, Стас. И не навьючивай на себя лишний груз. Я уверена, что все у тебя там будет прекрасно. И, может, настанут все-таки времена, когда мы запросто сможем ездить друг к другу в гости. И, возможно, я останусь старой девой, и толстой седой теткой буду пересматривать наши фотографии и рыдать, что так глупо отказалась от своего счастья. Но сегодня я говорю — нет. Не смогу. И сама, и из-за моих. Да и тебе это не надо, правда! Буду лишней обузой…
Они еще немного поговорили. Еще несколько раз увиделись как ни в чем не бывало. Еще встретились, чтоб обменяться какой-то ерундой, важной и понятной им одним. Условились узнавать друг о друге через его родителей. Переминались в компании провожавших в Шереметьево. Обнялись и простились.

Сколько раз Ира искала в толпе знакомую фигуру, вздрагивала, увидев такую же куртку, замирала, проезжая места их частых встреч. Сколько раз она мечтала рассказать ему все, что происходит в ее жизни, или просто молча посидеть рядом. Сколько раз, рыдая навзрыд или тихо размазывая слезы по разным поводам, она сразу вспоминала о нем, потому что только он сразу бы понял и сразу утешил. Сколько раз просто одолевала опустошающая тоска потери, которой нет компенсации. Через его родителей они сумели обменяться всего несколькими письмами, потом скоропостижно умер его отец, мама переехала куда-то и связь оборвалась. Ира вышла замуж, родила двойняшек и очень дорожила своей семьей. Была счастлива и любила, но иногда не ссорясь, а просто разговаривая с мужем, тосковала о том полном единодушии и абсолютном совпадении, которое было только со Стасом и больше ни с кем никогда.

На двадцатипятилетии окончания школы она встретила ту свою одноклассницу, которая училась вместе со Стасом. — «Ирка, ты помнишь, со мной учился Стас Рудаков? Вы еще по-моему общались какое-то время? Точно, то ли роман у вас был, то ли компания общая, но я помню, что вы приятельствовали. А ты знаешь, что он приезжал в этом году, на двадцатилетие окончания универа? Неужели вы не повидались? Ну, наверное, не нашел тебя…Но он мне телефон оставил. Канадский. Хочешь — можешь связаться, я тебе дам. Ты же мотаешься за границу, может, увидитесь где.»..

Ира сидела около телефона уже полчаса, не решаясь набрать номер и придумывая, как начнет разговор. Она представляла себе то, как он изумленно вскрикнет, то как от неожиданности онемеет. Наконец, собралась духом и позвонила. И сразу узнала его голос. И от неожиданности забыла те оригинальные заготовки, с которых собиралась начать разговор. Она не нашла ничего более остроумного, чем сказать:»Здравствуй, Стас! Это Ира Арсеньева…» — «Ира Арсеньева? А кто это?…

Она ожидала все, что угодно, только не это. Растерянно продолжила:»Ира Арсеньева. Из Сокольников. Мы очень дружили в студенческие годы…»
— «Ох, барышня! С кем я только не дружил в студенческие годы! Никакая память такого количества не удержит! Вы что конкретно от меня хотите?»…

Ира положила трубку. Впервые за все эти годы она заплакала по этой потере, как не плакала ни когда он уехал, ни когда прервалась переписка, ни когда нуждалась в его понимании. Она плакала не о нем. Ей казалось, что это неузнавание — доказательство ничтожности ее жизни, сохранившей как особую ценность в памяти то, что для другого оказалось давно забытой ерундой. -Неужели за двадцать пять лет, — рыдала Ира, -В моей жизни не произошло ничего более значительного, чем расставание с приятелем, которое я так и не забыла?! Неужели только для меня он был незаменимым, родным человеком, а я для него — всего лишь одной из случайных знакомых…».

Потом она устала плакать, умыла лицо, подмигнула сама себе в зеркале и подумала:»Значит, правильно я тогда все решила! А я-то, дура, пол жизни сомневалась…».

© Татьяна Хохрина