Побег

Важно, как жил человек,
но еще важней, как он умирал…

Поезд из телячьих вагонов уже пятые сутки вез военнопленных, пропуская мимо идущие к фронту поезда с горланящими песни солдатами вермахта.
Из щелей наглухо закрытых вагонов были видны укрытые брезентом контуры танков, орудий, грузовых машин, длинные составы быстро мелькающих цистерн.
Останавливался состав и в открытом поле, чтобы дать возможность узникам оправиться под яростный вой овчарок, рвущихся с поводков, готовых догнать, свалить, загрызть еле движущиеся тени пленных под крики охраны: «Шнеллер, шнеллер, шмуциге швайнен!» И чтобы выбросить из вагонов трупы умерших в пути.
На полустанках к вагонам подносили бачки с баландой, в которой плавали кусочки брюквы, крупинки каких-то злаков, картофельные очистки. От еды пучило и вздувало живот, корчило и тошнило. В двухъярусном вагоне раздавал еду избранный всем вагоном староста, старослужащий, прошедший войну с японцами на Хасане, с финнами Егор Васильевич, установивший железный порядок: в первую очередь еду получали те, у кого сохранился котелок, кружка или консервная банка. Они затем передавали посуду тем, у кого ее не было, – сопротивление владельцев посуды было вмиг сломлено.
– Кто не даст посуду товарищу, не доживет до завтрашнего дня. Желающие есть?.. Везут нас уже пятые сутки, бог весть куда. С такой едой, куда бы ни везли, нас останется одна горстка. Мы в постоянной темноте, даже лиц друг друга не различаем. Дышать в вагоне уже давно нечем, кроме пердячего пара, который в избытке… Что делать будем? Так и подыхать станем?!
– А что мы можем? Бессильны мы! При первом же сопротивлении нас даже не расстреляют – порвут собаками!
– Уж лучше пусть собаками, чем от кровавого поноса! – заметил кто-то.
– Нас осталось тридцать человек. Еще есть кое-какая сила.
– Можем все же скопом навалиться и задушить хоть одного! – послышался голос со второй полки. – Умрем, так хоть не задаром! Уж лучше так, чем от поноса! Или от зубов собачьих!
– У меня есть другой план: нужно выломать аккуратно в полу несколько досок так, чтобы мог пролезть человек.
– Ну и что? – раздался все тот же голос. – Вывалиться и остаться в живых? Самоубийство!
– Поезд идет на перегонах с неодинаковой скоростью: на подъемах и спусках тормозит. Вот в это время и нужно вывалиться из вагона.
– Ну и что? Одна лепешка останется? – спросил кто-то.
– Выпадешь на шпалы в самой середке, далеко от колес. Может, чуть ушибешься.
– Выпасть и остаться одинешеньким?
– Если выпадать друг за другом, то упадете не так далеко. Кто не согласен, пусть остается. У каждого есть выбор.
– Я с вами, Егор Васильевич!
– Взбирайся! Кто ты?
– Я Борис. Из Бобруйска, Белоруссия. Знаете, может?
– Земляки мы. Я из Орши.
Перед Егором Васильевичем, насколько можно было разглядеть, предстал совсем еще мальчишка. Возможно, в плен попал в первом же бою.
– Значит, согласен?
– Попытка – не пытка! А вдруг выйдет? Побывать хоть час на воле…
Решили, что первыми рискнут Егор Васильевич и Борис.

Когда над Борей прогрохотал поезд, отзвенели рельсы и исчезли огни хвостового вагона, он поднялся, сел на рельс.
Ночное небо было звездным, и под звездами висел бледный месяц-молодик.
Слева и справа от железки густо чернел лес.
«Егор Васильевич! Где он?»
Прокричала где-то ночная птица. Совсем близко. Он услышал за спиной шорох. Насторожился.
– Боря, ты где-то здесь! Отзовись!
– Да здесь я! Здесь!
– Ты сдурел! Что орешь?! Цел ты?
– Цел я, цел! Ногу только оцарапал… А как вы?
– Цел, как видишь! Пошли от железки подальше! Пока немцы узнают, мы далеко будем!
Шли, пока позволяла избранная дорога, рядом, а где нельзя было – гуськом.
– Я думаю, мы на границе Польши с Германией, но, скорее всего, в Германии. Если в Польше, то еще помочь могут. В Германии – исключено начисто! Рассветет, нам лес сам скажет, где мы. У немцев и поляков уклад жизни разный, разный характер, отношение к труду. Это по лесу и видно будет.
– Вы что, шелест листьев понимаете?
Когда заалела заря, стали бледнеть звезды и слинял молодик, они уже были далеко от железки.
Хотелось пить.
– Слизывай с веточек кустов росу. Целуйся с цветами, как станут только раскрываться, взасос. Целовался уже, небось?
– Было раз.
– Сладко?
– Аж до дрожи в коленках!
– Мы теперь в самой глуши. Заляжем в траве густой да выспимся.
Проснувшись, увидел Боря над собой синее небо, да такое, что синь сосала глаза.
«Егор Васильевич! Где он?»
Трава на его лежбище была помята и суха.
– Ушел! Оставил одного. Ёкнуло сердце. Звать, кричать было бесполезно.
Он сделал шаг, другой. Хрустнула под ногой ветка. Он нагнулся – и вспыхнула перед ним в зелени, еще покрытой росой, крупная ярко-красная земляника. Он срывал ягоды, жадно запихивая их в рот, зажмурив от удовольствия глаза.
– He наешься, так не налижешься!
– Егор Васильевич! Я уже испугался!
– Решил, что бросил я тебя?.. Земляники здесь мало, – не обращая внимания на Бориса, заметил Егор Васильевич. – Но позавтракаем мы, как свободные люди. Лес доложил, что в Германии мы. Это плохо. И найдут нас рано или поздно.
– Почему в Германии?
– Сам увидишь. Аккуратно проделаны просеки. Пронумеровано каждое дерево, ни одного хворого, чахлого, сухого дерева. Немцы – народ практичный, выгоду свою знают. И труд вложить не ленятся. Не в пример нашим и полякам. А набрел я, Боря, пока ты спал, на охотничий домик. Дом на замке, но ключ над дверями лежит. Там и поснедаем. Есть чем. Там и переоденемся. Есть и одежка.
Охотничий домик состоял из двух половин. В одной – плита со сковородой и кастрюлями. Обеденный стол, четыре стула. На стенах полки, где хранится крупа в банках, макароны, консервы. В бутылках масло растительное. Соль, сахар. Тарелки, ложки, ножи. Один охотничий. Во второй половине – две кровати, застеленные стегаными одеялами, две подушки. На вешалке два дождевика и две войлочные шляпы. Под вешалкой две пары резиновых сапог с раструбами.
– До самых яиц! – хохотнул Борис.
На полках – белье. Даже платочки носовые. С короной, инициалами и именем Лорхен. Корона фон барона какого-то.
– Будь здесь невеста подходящая, тебя в самый раз под венец ставить. Буржуйского мы сословия теперь.
– Ага! Калифы на час!
– Ты прав: надо думать, сюда прямо могут явиться, если не сам фон барон, то лесничий или егерь – наверняка. Не застали бы нас врасплох!
– Хватит. Научен уже! – усмехнулся Борис.
За домом нашелся туалет в два очка, рукомойник, прибитый к столбику, врытому в землю. В сарае, полном дров, топор, лопата.
– Вот это житуха! – хлопал себя по животу Борис.
– Вкус баланды уже забыл? Живот не пучит?
В домике только спали. Уходили в лес, пока не рассвело.
– Богато живем! – восхищался Борис. – Как Адам и Ева в раю. На хрена им нужно было яблоко это есть, а потом голышом бегать и от бога прятаться?! Этих яблок там было – не сожрать!
– Любопытство одолело: «А у этого какой вкус?» Вот и попробовали.
– Это о них: «Одна попробовала и родила»?
– От них и началось. В раю такого понятия не было, как зло. А как яблочко попробовали, поняли: добро познается только в наличии зла!
– Значит, они и породили зло? Это уже, Егор Васильевич, религия!
– Это уже – философия.
Глядя, как Борис тщательно выгребает из плиты золу, Егор Васильевич сказал:
– Сколько ни выгребай, а следы всегда остаются. Нас найдут. Не будем обольщаться. А оружия у нас только топор, лопата да нож охотничий.
– Что есть, то есть! Иногда и зубы – оружие. И внезапность на нашей стороне.
Время летело быстро. Август был теплым и ласковым.
Однажды утром появился у домика на лошади егерь. За плечом карабин, на шее на длинном ремешке – бинокль.
Он легко спрыгнул на землю, бросил поводья на шею коня, хлопнул его по крупу. Конь весело заржал и медленно подался в лес.
Они не успели далеко уйти в лес и издали наблюдали за егерем.
Он подошел к двери домика, потрогал замок и пошел вдоль стены к нужнику. Заглянул в него. Пальцем снизу нажал на сосок умывальника, поднес палец к глазам, пощупал рукой землю под ним. Заглянул в сарай и вернулся к домику. Достал над дверью ключ.
Отомкнул замок, открыл настежь дверь. Снял с плеча карабин, прислонил его к стене домика. Вошел в дом.
– Боря, как можно скорей подберись к домику, хватай карабин и держи дверь на мушке. Как только он выйдет, я брошусь на него с ножом. Поспешай на помощь!
Егерь долго не выходил. Видимо, исследовал, не побывал ли кто-нибудь в домике? Вышел, держа в руках пистолет, оглядываясь по сторонам.
Вероятно, почувствовал, что есть кто-то за спиной, резко повернулся. Хлопнул выстрел.
Егор Васильевич всем телом навалился на руку егеря. Пистолет упал на землю. Но другой рукой егерь вцепился в шею Егора Васильевича, сдавил горло.
Выскочив из кустов, Борис двинул прикладом карабина егеря по затылку. Тот, всхлипнув, обмяк.
– Может, еще живой? – спросил Борис. – Я его ножом достал.
Егеря схоронили за сараем.
Попытка поймать коня не удалась. Конь к себе не подпустил – умчался от них галопом.
– Конь-то и приведет сюда убийц наших.
– Давай приберемся, – сунув в карман пистолет, сказал Егор Васильевич. – Еду возьмем и к озеру, хоть и далекому, подадимся. Омоемся, как положено, и убийц наших дождемся. У меня пистолет и шесть патронов. У тебя карабин и семь патронов. Мазать нельзя – не на стрельбище мы. А увидим мы их сразу, – потрогал он бинокль егеря. – И обнимемся, брат, на прощанье. Если там что-то есть, – подняв голову к небу, – сказал Егор Васильевич, – встретимся!
Небо было такое синее, что синь сосала глаза. Тихо шелестел листвой деревьев утренний ветерок. Волна в озере баюкала срезанную пулей ветку дуба.