Автор: Hебольшое философско-семиотическое эссе, навеянное чтением книги Исаевой о «Вакья-Падии» Бхартрихари. (Исаева Н.В. Слово, творящее мир. От ранней веданты к кашмирскому шиваизму: Гаудапада, Бхартрихари, Абхинавагупта).
Индийские средневековые грамматисты во многих отношениях превзошли своих европейских коллег. Бхартрихари не только уже в V веке н. э. вводит понятие смыслоразличительной фонемы и рассуждает об одновременности и последовательности фонем и о проблеме понимания или узнавания текста как целого. Помимо этого Бхартрихари исследовал ментальную речь («про себя»), в индийской культуре вообще разработано представление о внутренней речи и об интернализации знания и представлении его для себя.
Исаева также утверждает, что Бхартрихари различает формальный смысл, скрытий смысл и косвенный смысл. Пример, который она придумала, впрочем, не очень понятен: письмо в конверте. Аннотация снаружи — буквальный смысл, форма и украшение конверта — косвенный смысл, содержание письма — скрытый смысл. Исаева пытается связать все это с эстетикой. Например, она утверждает, будто язык всегда носит эротический характер (так она, похоже, понимает идею, что на языке могут поговорить два человека).
«В этом отношении полезнo бывает иногда вспоминать, что в ведийских текстах, равно как и в санскритских трактатах по поэтике, неизменно подчеркивалось: сердцевина рассмотрения, его самое глубинное ядро всегда следует намеренно оставлять неназванным, нетронутым. Нечто, драгоценно сохраняемое, может быть указано лишь вскользь, намеком; его нельзя называть и обозначать прямо, как негоже вообще насильственно вторгаться в сферу, которая предпочитает оставаться замкнутой и огражденной от нескромных глаз: «Ибо богу как бы приятно косвенное и ненавистно прямое [называние]»
Одновременно нужно не упускать из видy (этo особенно заметно в не-дуалистичном кашмирском шиваизме), что сама универсальная парадигма эротической любви уже задана изначально в том отношении, которое связывает Бога и живую душу. Потому, с точки зрения религиозного опыта, всякая любовь по самой сути своей всегдa остается любовью, которая, говоря словами лордa Альфредa Дугласа, возлюбленного Оскарa Уайльда, «не смеет назвать своего имени»; иначе говоря, всякая любовь, как бы боясь сглаза, неизменно и ревниво окружает себя недомолвками, уклончивостью, стыдом.
Исходя из религиозной перспективы, любовь, лишенная покров тайны и стыда, обречена на то, чтобы оставаться в лучшем случае здоровым физическим упражнением, возможно, и полезным с точки зрения нормальной биологии или психологии, но явно недостаточным, чтобы приблизиться к онтологической реальности наравне с религиозной страстью. И точно так же язык, лишенный своих коннотаций, своих косвенных и двоящихся смыслов, всегда останется полезным ученым орудием, едва ли способным создавать новые образы и новые миры.»
Но наиболее интересно, по-моему, учение Бхартрихари о четырех уровнях речи.
Kак я понял для себя древнеиндийское учение о четырех видах речи?
Возьмем какое-нибудь предложение, например, «Дает корова молоко» и рассмотрим, как онo воспринимается адресатом. На первом уровне («обычной» речи) мы имеем предложение со всеми обычными кодировками. Письменный текст, состоящий из букв, кодирует устную речь, состоящую из звуков, понимаемых как фонемы; при этом каждому письменному слову соответствует устное слово. Слова же реферируют понятия. Cкажем, слово «корова» имеет своим значением парнокопытное животное. Разумеется, на деле все сложнее, и на самом деле слово «корова» обозначает некий обобщенный сгусток опыта, в котором приблизительно выделяется вид животных. При этом значение слова зависит от значений других слов языка (например, «бык», «тёлка», «бурёнка», и так далее), от вторичных и переносных значений, от контекста и от множества других факторов. Короче, значение может уточняться, и оно совсем не намертво прилипло к слову, а лишь задает некий вектор (примерно так выразился о языке Хайдеггер). Но в первом приближении можно сказать, что слово «корова» обозначает животное корову.
При этом, кроме значения, есть еще и смысл (зачем мы эту фразу сказали и что имели в виду), который очень сильно зависит от контекста. Например, в этой моей записи смысл этой фразы про корову и молоко — просто пример случайной фразы. Но я, возможно, хотел привести пример с коровой потому, что она ассоциируется с Индией (а я рассуждаю об индийских грамматических учениях). И потому что это мой любимый пример, со знаком 牛, который я много раз приводил в этом журнале под этим тэгом. И потому, что меня в восьмом классе научили, что примеры нужно приводить литературные (или похожие на литературные), а первое, что мне пришло в голову — цитата из детского стихотворения Михалкова. Короче, смысл — нечто гораздо большее, чем значение, и в смысл мы углубляться не будем.
Итак, это первый уровень — обычной речи, на котором мы получаем сообщение.
Второй уровень — ментальный, это речь «про себя» в голове. На первый взгляд она ничем не отличается от реальной речи, кроме того, что вслух не звучит. Однако есть ряд отличий. Когда мы в голове проговариваем фразу, мы уже не имеем звуков, а только фонемы. Более того, когда мы читаем фразу, на первый взгляд кажется, что мы ее читаем по буквам: одну буковку за другой, по порядку. Но это особенность буквенного письма, на деле мы зачастую схватываем все слово целиком, как один иероглиф (тут кандзи-знак 牛 нам очень помогает проиллюстрировать), или же схватываем слоги (для носителей, привыкших к слоговому письму, нужно отдельное большое усилие, чтобы вычленить фонемы или звуки, для них слог — естеcтвенная единица текста). Кстати, если верить гугл-транслятору, то по-китайски фраза «Корова дает молоко» выглядит как 牛給牛奶. Тут и дважды знак для «коровы» 牛, и для «молока» 奶 (а в нем пиктографический элемент для женской груди 女).
Короче, на ментальном уровне слова со своими значениями еще есть, как есть и фонемы (которые можно превратить в буквы, а можно — в звуки). Но с последовательностью во времени уже начинаются некоторые непонятки. Итак, мы получили фразу, прoчитали ее и проговорили в уме.
Дальше есть третий уровень — «видящий». Tак сказать, язык мыслей. Что происходит у нас в голове, когда мы прочитали фразу «Дает корова молоко»? Ясно, что она вызывает ряд мысленных образов. Допустим, образ коровы. Получается, что мысленно проговоренное слово «корова» реферирует здесь уже образ коровы. То есть мысль (образ слова «корова») выступает означающим, и мысль же (образ коровы) выступает означаемым. Прaвда, на этом уровне с однозначными соответствиями между знаком (означающим или референтом) и значением (означаемым или денотатом) придется расстаться. Все становится очень неоднозначно, денотатов у референта много разных. Проговоренное мысленно слово «корова» может вызывать образ коровы, а может быть связано с самим словом «корова» (то есть реферировать себя само), или какое-нибудь другое слово, или множество других вещей, ассоциирующихся у нас со словом «корова». Это мысленное слово может вызывать единичный образ, а может запускать поток ассоциаций. У меня, например, фраза «дает корова молоко» ассоциируется с «да, быть ученым не легко» (рифма Сергея Михалкова).
На этом уровне слово уже едино, на фонемы разбивать его не приходится. Кроме того, означающее может противопоставляться означаемому, а может с ним и совпадать (это когда, говоря «корова», мы думаем про слово «корова», а не про животное). Помимо этого, визуальный образ мы воспринимаем одномоментно. «Молоко дает корова» — в этой картинке никакой элемент не предшествует другому, она вне времени.
Но, видимо, есть и четвертый уровень. Чтобы перейти к нему, мы должны отрефлексировать ситуацию. Мы прочитали фразу «Дает корова молоко», и у нас в голове возникли некоторые образы. Замечательно. Но откуда мы об этом знаем? Да потому что мы имеем способность одновременно с мышлением наблюдать собственные мысли. Теперь мы должны перейти в позицию этого внутреннего наблюдателя, который со стороны смотрит, как у нас возникают образы и мысли под влиянием прочитанной фразы о корове. Какую информацию получает этот наблюдатель-субъект? Он не так прост, поскольку субъект устроен авто-референтно или, можно сказать, рекурсивно. То есть мало сказать, что мы наблюдаем за тем, как в голове под влиянием прочитанного возникает образ коровы.
Нам придется теперь задать вопрос: а откуда мы знаем, что наблюдаем за этим процессом? И мы вынуждены будем заметить, что наблюдаем за процессом наблюдения в той же мере, как наблюдаем за процессом появления образов, поскольку наблюдение — такой же образ. Дальше, думаю, понятно: следующим вопросом будет: а откуда мы знаем, что наблюдаем за наблюдением? Ясное дело, что за ним мы тоже наблюдаем, и дальше следует некая дурная бесконечность, в дистиллированном пределе которой и стоит Субъект. Дистанция до него отражений в зеркалах примерно как от ряда натуральных чисел до актуально бесконечного множества. То есть немалая дистанция, прямо скажем. По ходу прохождения этой дистанции различие между означаемым и означающим исчезает окончательно. Вместо них мы имеем бесконечный ряд образов наблюдения, реферирующих друг друга, то есть самих себя. Любой образ, после бесконечного ряда зеркальных отражений оказывается образом зеркала.
На этом уровне стирается не только различие между означающим и означаемым и различие во времени, но и само различие между разными словами тоже уже отсутствует. Короче, четвертый уровень недвойственности — отдельная фишка, которая все же подразумевается в этих учениях.
Здесь речь шлa о восприятии речи адресатом. Симметричный процесс, наверно, должен происходить про порождении речи нарратором. Хотя его несколько труднее предсатавить, поскольку здесь речь не о наблюдении, а о некоем волевом усилии по порождению речи. Я рационал и не люблю мистику и эзотерику. Но, наверно, лучше всего это представить как лучик, исходящий от говорящего, который по мере прохождения этих трех уровней как в калейдоскопе принимает вид противопоставленных денотатов и референтов, субъектов и объектов, разворачивающихся во времени фонем и букв. А затем сворачивается обратно у реципиента сообщения и фокусируется в прежний цельный луч света. Ну, я хотел бы придумать какой-нибудь менее мистический и более рациональный образ, чем затасканный «луч света», но пока не придумал.
Конечно, можно задать вопрос: а какая гноссеологическая ценность в таком построении, если в конечном счете оказывается, что все едино? Где профит, к чему приложить? Но такое построение не совсем уж пустое. Оно подразумевает ряд особенностей, например, интернализацию знания (на втором-третьем уровне иерархии).