Философ М. К. Петров о роли специфики английского языка в научной революции ХVII века

Прочитал интересную книгу советского философа М. К. Петрова (1923-1987), который пишет поразительные вещи о научной революции ХVII века. Книга есть в сети. Не могу себе представить, что в брежневском 1974 году где-то в Ростове сидит провинциальный человек и пишет в стол тексты такого уровня.

Петров был начальником кафедры английского языка в Ростовском артиллерийском училище, а затем — в Ейском высшем военно-авиационном училище. Я вспоминаю анекдот времен моего пионерского детства: плакат на артиллерийском училище «Наша цель — коммунизм!» Трудно представить что-либо более далекое от теологии, от Гоббса, Бэкона, Ансельма Кентерберийского, Оккама, Буридана, Ник. Орезмского и Августина с Аквинатом. Начальник кафедры английского языка в артиллерийском училище — политзанятия, построения, разводы, переклички-поверки, рапорта. «Май нэйм из Вася, Лондон из э кэпитал оф Грейт Британ». Учебники выдает секретчик из запломбированного секретного чемоданчика под расписку на один час. Ленинская комната, фуражка, пояс, бляха, дневальный, пуговицы в ряд, товарищи курсанты, смирно, ленинский зачет! Потом его уволили, он работал на кафедре английского в Ростовском ун-те, потом и оттуда уволили.

Писал он в стол. Просто, слишком умно для того, чтобы быть опубликовано. Можно сказать, что связь научной революции ХVII в с теологией — военная тайна, и в открытой печати в СССР об этом нельзя было говорить. О докторской, конечно, и речи не могло быть. Совершенно русский человек при том, вроде бы (дедушка — из сибирских сектантов молокан), а биография и идеи — типичные для инородцев.

* * *

Чтобы резюмировать для себя, как я понял различие мышления на аналитическом и на флективном языке, о котором читаю последние два дня. В языке с падежами есть, скажем, отдельное слово «вода». Оно обозначет воду в именительном падеже, т.е. как подлежащее, субъект (источник и причина действия). Скажем, «Вода тушит огонь». А есть другое слово — «воду», означающее воду в винительном (косвенном) падеже, т.е. воду как объект действия. Скажем, «Бык выпил воду». Это два разных понятия — вода как объект и вода как субъект.

В языках с аналитическим строем ничего такого нет. Есть слово water, которое обозначает и воду как субъект, и как объект, и даже глагол «поливать». Для носителя аналитического языка это одно и то же понятие 水 «вода», «water», и субъектом или объектом оно может становиться в зависимости от ситуации и окружения. То есть от того, в какой позиции в предложении оно оказывается.

Это второе (аналитическое) представление изомoрфно тому, как в современной (ХVIII-ХIХ веков) науке понимают воду или любой другой предмет. Любая вещь включена в круговорот причинно-следственных связей, который крутится сам по себе. Никакие внешние сущности и движители или внешние наблюдатели не требуются. Бык выпил воду, а вода потушила огонь, а огонь сжег палку, а палка побила собаку, собака покусала кошку, кошка задрала козленка, и так далее — просто цепочка причинно-следственных связей. В мире нет ничего кроме движущейся по инерции (то есть без причины) материи. Наблюдателей нет, вещей в себе нет, ничего трансцендентного нет, никакой метафизики нет, а лишь движение соответственно c физическими законами причинно-следственных связей.

Причиной движения движущегося тела может быть другое движущееся тело, а не покоящееся или внешний источник. После Галилея и Ньютона покоя вообще нет как отдельной категории, это просто движение с нулевой скоростью.

Противопоставление покоя и движения по инерции (и роль трения, которое необходимо устранить, чтобы обнаружить инерцию) — отдельная, хоть и связанная тема. Кстати, я как раз неделю назад опубликовал статью про логику покоя и движения и возможное третье состояние (троичную логику) в задачах механики трения. https://www.mdpi.com/1099-4300/21/6/620/htm

* * *

Выпишу несколько соображений М. К. Петрова о специфике английского языка и той роли, которую эта специфика сыграла в научной революции ХVII века.

«Рассмотрим ради иллюстрации пример Хомского [57, с. 432]г «The man hit the ball». В соответствии с упомянутым выше правилом перевода с аналитического на флективный в последнем можно получить n! эквивалентов, где n – число знаменательных слов в предложении. Здесь их три, следовательно, эквивалентов будет шесть: 1) человек ударил по мячу; 2) ударил человек по мячу; 3) по мячу человек ударил; 4) человек по мячу ударил; 5) ударил по мячу человек; 6) по мячу ударил человек. Аналитический английский не знает этой многозначности оформления одного и того же смысла, в нем между смыслом и формой, как она представлена порядком слов, существует взаимно однозначное соответствие, что в свое время: и позволило именно по этой однозначности понять и формализовать категорию взаимодействия – однозначной связи между наблюдаемым поведением объекта в контактах-касаниях с другими объектами и скрытым за этим поведением, ответственным, за него свойством. Поведение слов в аналитическом языке, их связь в единстве предложения – чистый случай контактного взаимодействия.»

«… Перед взором Гоббса, как и перед взором Бэкона, маячит «Органон» Аристотеля – форма и образец истинно философского предприятия. Но если поэтически-эмоциональному Бэкону удается в какой-то степени пройти путем Аристотеля, перепархивая время от времени с основания аналитики на основание флективности, то ригористу Гоббсу такие порхания не по силам. Подзаголовки первого раздела его трактата «О теле» говорят сами за себя: о философии, о наименованиях, о предложении, о силлогизме, о заблуждениях, о методе, т. е. перед нами явно аристотелевский логико-лингвистический «категориальный» заход на проблему. Но заход явно не состоявшийся или, вернее, все более отклоняющийся от канона Аристотеля. Уже в конце «лексической» темы «о наименованиях» мы обнаруживаем столкновение аналитики и флективности в форме ворчания: «Наконец, я должен сознаться, что еще не видел сколько-нибудь заметной пользы от применения этих категорий в философии. Я думаю, что Аристотель дошел до своей произвольной классификации слов только потому, что не добрался до самих вещей» [16, т. 1, с. 72].

Брюзжание Гоббса, номиналиста-бытовика, вполне оправданно: та процедура отождествления имен с вещами, с первичными сущностями, которая лежит в основе категориально-бытийной системы Аристотеля, явно предполагает движение по флективному основанию, где, как уже говорилось словами Гегеля, существительные и глаголы «отчеканены так, что получают предметную форму». Аналитическое основание подобных процедур не позволяет: слова аналитического языка не имеют отметок принадлежности к существительному или глаголу, получают эти отметки в акте речи и на время речи как результат неизвестной флективным языкам операции подымания слов с первичного уровня чистых смысловых различений через промежуточный, но предельно размытый уровень морфологического определения, ниже которого не опускаются слова флективных языков, на уровень предложений, где порядок и состав слов однозначным и независимым от говорящего способом реализует один для этого сочетания слов и только один смысл. Любое нарушение порядка, как и любое изменение состава слов, дает либо совсем другой смысл, либо вообще бессмыслицу. Оттенков, поэзии флективности, не будет.

Попробуем сформулировать очередную и последнюю для данной работы гипотезу-версию хода событий и духовных лесов, в которых они происходили. Допустим, что Гоббс, как и Бэкон, был захвачен идеей повторить для своего времени подвиг Аристотеля и, следуя высокому эллинскому образцу, искал того же, что и Аристотель, — связь между миром слов и миром вещей. Аристотель обнаружил, что любое предложение суть высказывание об одном из слов этого предложения, которое всегда оказывается «отмеченным» как существительное в именительном падеже, и как раз через это слово предложение вступает в связь соответствия с миром вещей, становится истинным или ложным не в силу каких-то структурных достоинств или погрешностей предложения, а в силу состояния в данный момент времени той, принадлежащей к миру вещей, первичной сущности, которая означена именем – подлежащим предложения. Отмеченность слов по набору ролей в предложении не исчезает при разложении предложений о переходе слов в «части речи».

Следуя за Аристотелем, Гоббс обнаружил, что в английском языке этот эффект разложения в части речи с сохранением ролевой «отмеченности» размыт, а может быть, его и вовсе нет, что любой из четырех возможных «падежей» английского слова (0, s, ed, ing.) не связан однозначно с ролевым набором членов предложения, может оказаться чем угодно-производно от порядка слов, что если и есть на свете первичные сущности, то либо они вообще невыразимы в английском языке, хотя и представлены в греческом именительным падежом существительных, либо же Аристотель при всем его авторитете «дошел до своей произвольной классификации слов только потому, что не добрался до самих вещей» [16, т. 1, с. 172].»

* * *

«Так или иначе, но в первой половине XIV в. парижские оккамисты Жан Буридан и Николай Орем сформулировали теорему толчка, или, как ее называют сегодня, теорему количества движения. Этот первый качественный анализ вещества, попавшего в природу через «Книгу природы», обнаружил, во-первых, выразимость вещества в математике и, во-вторых, принадлежность его к тому, что после Галилея будут называть инерцией, вселенской ленью природы, ее стремлением сохранять то, что есть, и сопротивляться любым переменам.»

«Что в античности и в христианстве не требовало указания причин? Очевидно, лишь «начала», «абсолюты», «первопричины ряда», «Бог-Отец» – только то, что так или иначе было причастно к постулату Прокла: «;Все сущее эманирует из одной причины, из первой»

«Может быть, «опытная наука» просто другое название для «естественной догматики»? Ведь как бы благородно ни понимать науку, а «открытие» почти во всех языках дериват «откровения»,

«Что, собственно, и по какому адресу хотели сказать Буридан и Орем, формулируя теорему толчка, куда и в кого они метили, чего добивались? Здесь как раз нет никаких тайн и секретов, адрес практически ясен. Оккамисты сражались с Фомой за аристотелевское наследство и вокруг этого наследства. Теорема толчка нацелена на первое из пяти предложенных Фомой доказательств бытия божьего и пущена в это доказательство как разрушительный снаряд. Парижские оккамисты в их собственном мироощущении менее всего занимались закладкой фундамента опытной науки, у них были дела поважнее и поинтереснее – пустить ко дну корабль томистов, учинив ему неустранимую пробоину в самом деликатном месте.»

Саму книгу М. К. Петрова можно прочитать здесь: https://www.rulit.me/books/yazyk-znak-kultura-read-166044-1.html

6 комментариев для “Философ М. К. Петров о роли специфики английского языка в научной революции ХVII века

  1. Если бы, Михаил, вы меня вдруг спросили (предположим), ответили ли вы на мой вопрос, то я бы сказала: скорее нет, чем да. Я ведь не об этом спрашивала, не о глаголах «быть» и «находиться».
    Петров говорит о взаимозаменяемости частей речи в английском как аналитическом языке в отличие от флективных языков и строит на этом свою теорию. Я в параллель английскому привожу примеры из иврита, а можно и из других языков, какого-нибудь острова Фиджи или Ноа-Ноа. Которые уж никакого отношения к научной революции 17 в. не имеют.
    Вот отсюда и сомнения возникают: а не ложная ли это посылка?

    1. Одного лишь аналитического языка, и даже в сочетании с прецедентным правом, таки недостаточно для того, чтобы создать успешную материалистическую цивилизацию! 🙂 Ньютон появился только один раз, и отнюдь не на Фиджи, а в западной цивилизации.

      Американская цивилизация отличается от европейской и по ее отношению к философии, и по отношению к религии, и по ее отношению к науке. Национальная американская философия (прагматизм, аналитическая философия) практически отказалась от метафизического. Меня в какой-то момент заинтересовал вопрос, почему вульгарно-материалистические теории так успешно возникают в англоязычном мире. Вот в психологии бихевиоризм например. Или новый атеизм в духе Докинза. Собственно, и под «наукой», под словом science, в Америке понимают экспериментальную hypotheses-driven науку. Скажем, мысленные эксперименты в духе Эйнштейна или математические доказательства — не совсем наука, с точки зрения многих рецензентов и редакторов. Интересно, что в Америке некоторые даже поклоняются науке. Есть секта Christian Science, есть саентология.

      Но иврит — это тоже язык развитой средневековой культуры. Поэтому вопрос о том, влияли ли особенности грамматики иврита на соответствующее мировоззрение и тип мышления — вполне уместный. В иврите падежей нет (в классическом арабском есть), но есть множество других флективных инструментов (включая внутреннюю флексию), поэтому особенности здесь не связаны с аналитичностью.

  2. В языке с падежами есть, скажем, отдельное слово «вода». Оно обозначет воду в именительном падеже, т.е. как подлежащее, субъект (источник и причина действия). Скажем, «Вода тушит огонь». А есть другое слово — «воду», означающее воду в винительном (косвенном) падеже, т.е. воду как объект действия. Скажем, «Бык выпил воду». Это два разных понятия — вода как объект и вода как субъект.
    В языках с аналитическим строем ничего такого нет. Есть слово water, которое обозначает и воду как субъект, и как объект, и даже глагол «поливать». Для носителя аналитического языка это одно и то же понятие 水 «вода», «water», и субъектом или объектом оно может становиться в зависимости от ситуации и окружения. То есть от того, в какой позиции в предложении оно оказывается
    ________________________________
    Уважаемый Михаил, а в иврите разве не так? Возьмите ваш любимый пример с корнем דבר Это и глагол «говорить» и имя существительное — «слово, вещь».
    И в иврите тоже существительные «мяч», «вода» не изменяются по падежам.
    М.П.:«…слова аналитического языка не имеют отметок принадлежности к существительному или глаголу, получают эти отметки в акте речи…»
    А это вообще характерно для иврита, это его свойство. Аналитический язык, по версии философа, соотносится с научной революцией 17-го века. А как быть с ивритом?

    1. Речь о роли английского языка. Английский наиболее аналитичен из европейских языков. Поэтому он быстрее вел к отсутсвию метафизики, к материализму в сущности, отойдя от западной (греческий и латинской) традиции. Кстати, английское общее [т.е. прецедентное] право также отличается от континентального статутного права примерно этим же — отсутствием внешнего источника закона. Разрыв физики и метафизики — ключевая особенность научной революции ХVII в.

      Почему к этим идеям пришел в 1970е Петров, я не знаю. По-английски ведь много где говорят, и город Ростов — отнюдь не центр англоязычной филологии и философии языка. Возможно, дело в какой-то моде. Идеи в духе Сепира-Уорфа на западе нe слишком популярны, возможно, из-за Хомского и господства представлений, что все языки и расы фундаментально одинаковы.

      Что касается цивилизации иврита и арабского, то в ней тоже есть определенные особенности менталитета, связанные с особенностями семитских языков. Но в этом случае обычно говорят не об аналитичности / флективности, а о других особенностях. Прежде всего, об отсутствии глагола-связки «быть». Фактически термин «существовать» в них заменяется термином «находиться» (уаджада на арабском или נמצא в переводах на иврит), который подразумевает, что нечто находится кем-то, а не существует само по себе. Сущность — это мауджуд, находимое. Более того, в иврите можно сказать в каузативном биньяне hиф’иль המציא, т.е. сделать этот глагол двухвалентным — «кто-то порождает нечто существовать для нас». Об этом есть интересная старая статья Ильи Дворкина «Существование в призме двух языков». Также об этом на арабском материале есть целая книга (и она есть в сети) Андрея Вадимовича Смирнова «Сознание. Логика. Язык. Культура. Смысл». https://iphlib.ru/library/collection/FMIM2/document/Smirnov2015 Одно из следствий этого — что, начиная с Ибн-Сины, существование и сущность различаются.

  3. Уважаемый Михаил,

    Спасибо за информацию о М. К. Петрове. Я не знал его труды. Они все вышли после моей эмиграции. Кажется несомненным, был он интересным мыслителем и мужественным человеком (судя по его биографии). Теперь, судя по информации в Интернете, его работы получили известность в России и обсуждаются. Ознакомлюсь и я.

    P.S. Он еще и перевел «Алиса в стране чудес» Кэрролла!!!

  4. Чтобы резюмировать для себя, как я понял различие мышления на аналитическом и на флективном языке, о котором читаю последние два дня. В языке с падежами есть, скажем, отдельное слово «вода». Оно обозначет воду в именительном падеже, т.е. как подлежащее, субъект (источник и причина действия). Скажем, «Вода тушит огонь». А есть другое слово — «воду», означающее воду в винительном (косвенном) падеже, т.е. воду как объект действия. Скажем, «Бык выпил воду». Это два разных понятия — вода как объект и вода как субъект.

    В языках с аналитическим строем ничего такого нет. Есть слово water, которое обозначает и воду как субъект, и как объект, и даже глагол «поливать». Для носителя аналитического языка это одно и то же понятие 水 «вода», «water», и субъектом или объектом оно может становиться в зависимости от ситуации и окружения. То есть от того, в какой позиции в предложении оно оказывается.

    Это второе (аналитическое) представление изомoрфно тому, как в современной (ХVIII-ХIХ веков) науке понимают воду или любой другой предмет. Любая вещь включена в круговорот причинно-следственных связей, который крутится сам по себе. Никакие внешние сущности и движители или внешние наблюдатели не требуются. Бык выпил воду, а вода потушила огонь, а огонь сжег палку, а палка побила собаку, собака покусала кошку, кошка задрала козленка, и так далее — просто цепочка причинно-следственных связей. В мире нет ничего кроме движущейся по инерции (то есть без причины) материи. Наблюдателей нет, вещей в себе нет, ничего трансцендентного нет, никакой метафизики нет, а лишь движение соответственно c физическими законами причинно-следственных связей.

Добавить комментарий