Quo Vadis, Harari? (от религии к знанию)

Я не Шимон (Апостол Пётр), спрашивающий Иешуа (Иисуса Христа) куда он (Он) идёт. Каждый идёт своей дорогой. И каждый знает, что «все дороги ведут в Рим». Вот только под Римом каждый подразумевает что-то своё. Я пошёл в Иерусалим. У меня оказался замечательный попутчик, и мы разговорились. О том, что нас интересует обоих.
Краткая история человечества («Sapiens») и краткая история будущего («Homo Deus») – два бестселлера Ю. Н. Харари. – Около тысячи страниц нетто. Переведены на сорок пять языков. Для кратких историй цивилизации страниц не много. А, учитывая важность содержания, – и языков недостаточно. В конце второй книги автор предупреждает, что написанное следует воспринимать как вероятности, а не пророчества. Но книги уже прочитаны. Читателю остаётся верить или сомневаться. Обилие статистических данных и научных фактов подкупает доверчивого читателя. А ещё: огромная эрудиция, живое, убедительное повествование. Чувственное и интеллектуальное чтиво, которое будоражит и оставляет послевкусие и послемыслие.
Хорошо, когда чувства с интеллектом гармонично сочетаются. Но: пресловутый человеческий фактор… Чувства значительно старше интеллекта, потому и хитрее, потому и провокационнее. Как часто они увлекают авторов и их читателей то в романтику тумана, то в трясину модных идеалов и социальных систем! Автор чувствует это влияние на мысли и поступки, пытается ослабить это влияние, познакомить читателей с широким спектром возможностей. Но, опять же, человеческий фактор… Субъективные чувства автора читаются между строк. А что, если и читатель субъективен?
Как неосторожны мы, познавая мир! Как подкупает нас призыв Л. Троцкого «учиться, грызть молодыми зубами гранит науки, закаляться и готовиться на смену»! На смену чего!? Утопая в удручающем невежестве, мы хватаемся за предвзятые цели и понятия. Пример Сизифа с его камнем в гору не для нас! Вперёд! – В лучшем случае доберёмся до частной правды. В худшем, – правду примем за истину.
Итак: две истории. Одна – история биологической (чувственной) эволюции, другая – история духовной (интеллектуальной) эволюции. Приведённые ниже цитаты сопровождаются соответствующими пометками.
Откуда и как появился сапиенс? Каково его божественное будущее? Два вопроса Харари, рождающих множество субъективных реакций и ответов. Вот и я. – Не могу молчать. Хочется отреагировать. Объединим эти два вопроса в один: считать ли удачной выходку эволюции, свалившей на нашу голову сапиенсовы проблемы?
Автор справедливо сетует на то, что реконструкция далёкого прошлого крайне затруднена: письменности не существовало, деревянные изделия сгнили, а наскальные рисунки, каменные и костяные артефакты оставляют массу открытых вопросов. Заглядывая на 100 тысяч лет вперёд, автор предсказывает, что будущим учёным придётся восстанавливать наши сегодняшние верования и ритуалы по бумажной переписке: «ведь от телефонных разговоров, электронных посланий, блогов и СМС не останется и следа» («Sapiens», стр. 55).
Вот тут-то у автора получается осечка. Или досадный промах. Рассуждая с позиций сегодняшней науки, он не учитывает потрясающих возможностей науки дня завтрашнего. Встав на две ноги, мы ещё опасаемся прогнозов. Но будущее явно маячит перед нами. Уже сегодня учёные высказывают гипотезы о мировом информационном поле, в котором информация на элементарном уровне сохраняется вечно, а наши представления о времени-пространстве крайне примитивны и соответствуют нашим биологическим потребностям, а не Природе. Рукописи таки горят, эсэмэски сохраняются вечно.
«Условия жизни способствовали эволюции человеческого мозга, в результате которой тот научился собирать и хранить огромное количество ботанических, зоологических, топографических социальных сведений» («S», стр. 148). Спрашивается, почему тараканий мозг, эволюционно намного старше человеческого, благодаря «условиям жизни», не насобирал столько информации? Почему таракану не свойственны человеческие глупости? Почему он так долго и успешно справляется с меняющимися условиями жизни? Не потому ли, что он давно выполняет заданную ему программу жизни, а мы только начинаем.
Условия жизни автор противопоставляет намерениям Бога: «Он сотворил человеческое тело и каждому органу назначил конкретную функцию», функцию, якобы, неизменяющуюся со временем. Однако, он и Природе шансов не даёт: «у эволюции замысла нет. Органы развивались не по чьёму-то указу, и назначение их меняется» («S», стр. 179). Условия – не только наши спутники, они наше второе я. Мы с ними «одной крови». Мы чувствуем по себе их законы. Но откуда они взялись, кто их создаёт? Бог? Природа? Кто опроверг намёк каббалистов на тождество Бога и Природы? Почему учёные всё чаще утверждают, что Природа разумна? Каждый должен искать ответы, хотя бы гипотетические, но достаточно корректные с научной точки зрения. На условиях жизни может процветать достоевщина. Но может процветать и истина, если удобрять её интеллектом.
Да, природа разумна, а потому и эволюция имеет смысл. Увлечённый потоком современной информации, автор не успевает оглянуться. Больше века назад М. Гендель издал нашумевшую и довольно наивную (с точки зрения сегодняшних знаний) книгу по эзотерике «Космогоническая концепция». Но подзаголовок должен был бы заинтересовать Ю. Харари: «Основной курс по прошлой эволюции человека, его нынешней конституции и будущему развитию». И, между прочим, М. Гендель пишет: «Оглянувшись вокруг себя, мы везде в природе обнаруживаем медленное, настойчивое стремление к совершенству. Мы не находим внезапного процесса создания или уничтожения, как постулируют теологи, но находим эволюцию. Эволюция – это история прогресса Духа во времени. По мере того, как мы наблюдаем окружающие нас явления Вселенной, мы осознаём, что путь развития идёт по спирали. Каждый виток спирали – это цикл. Каждый цикл переходит в следующий, ибо витки спирали непрерывны, причём каждый цикл является улучшенным результатом предыдущих, а также создателем следующих за ним более развитых состояний… Везде спираль – Вперёд, Вверх, Вечно!». Возможно, оглядываясь на далёких предшественников, Ю. Харари стал бы более последовательным и цельным.
Сочинения Ю. Харари подкупают эрудицией, глубиной и увлечённостью. Это хорошо, но, иногда, обманчиво. Касаясь узких специальностей, он рассматривает их с глобальных позиций. В этих случаях примеры не всегда оказываются адекватными с точки зрения профессионалов. Так, описывая муки совести женщины, изменившей мужу, он берёт на себя роль психотерапевта. «Навязывать свои взгляды пациентке доктор не вправе. Он должен помочь ей заглянуть в укромные уголки сердца… Современные психотерапевты просто помогают нам наладить контакт с нашими собственными внутренними чувствами» («H. D.», стр. 264). Во-первых, судя по описанию данного случая «пациентка» не нуждается ни в психологе, ни в психиатре: вмешательство специалиста освободит её от необходимости самостоятельно разрешить конфликтную ситуацию. Во-вторых, настоящий психотерапевт не «навязывает» свои взгляды, не помогает наладить контакт с внутренними чувствами, а ведёт пациента к рациональному отношению к ситуации. Именно в этом проявляется его профессионализм и человеческий опыт.
Другой пример: «Когда двое взрослых мужчин занимаются сексом, никому не причиняя вреда, почему это должно считаться неправильным и запрещённым» («Homo Deus», стр. 266). В этом случае перепутаны интересы эндокринологов, генетиков, психологов и юристов. Эндокринолог должен поставить диагноз и назначить медикаментозное лечение. Генетик должен выявить истинную принадлежность пациента полу. Психолог, при отсутствии у пациента медицинских проблем, должен искать пути самоидентификации. Юрист должен заручиться свидетельством врача о степени вменяемости и, в случае опасного для общества поведения и отказа от лечения, госпитализировать его принудительно. Пока человек не Бог, он должен соответствовать биологическим нормам. В противном случае он – совратитель детей и неуравновешенных окружающих. Они совратители человеческой морали, а по Ю. Харари «это их личное дело, и они вольны поступать в соответствии со своими внутренними чувствами» («H. D.», стр. 266). А либеральные социологи готовы признавать однополые браки и усыновление (удочерение) малолетних сирот. В чём-то уважаемый автор прав. Современные
половые проблемы, как и искусственное оплодотворение, или создание искусственного мозга, могут быть предтечей перехода из биологической сферы в алгоритмическую. Пока Homo Sapiens крепко держится за свои ценности, сомнительно, давать ли ему легитимацию на любое поведение. Он ещё не переварил плод с древа познания добра и зла. Переварит и переключится на программу бессмертия, то есть, на алгоритмы.
И так, оглянемся. Автор, рассматривая путь человеческой цивилизации, выделяет три дорожных камня: «революция когнитивная» (появление речи 70 тысяч лет назад), «аграрная революция» (одомашнивание растений и животных 12 тысяч лет назад) и «научная революция» 500 лет назад, «способная покончить с историей и положить начало чему-то новому, небывалому» («S», стр. 9-10). Толкование автором этих вех вызывает сопротивление. Во-первых, эмоциональный подход преобладает над рациональным: «это не мы одомашнили пшеницу. Это она одомашнила нас» («S», стр. 100). «Единственный раз он (телёнок) пройдётся, разомнёт ноги, понюхает других телят – по пути на бойню» («S», стр.118). Пока мы – животные, мы будем, так или иначе, откармливать животных для эксплуатации и поедания. Во-вторых, вызывает сопротивление и молодость науки. Мне представляется, что современная наука зародилась в недрах монотеистической религии из экзистенциального страха и любопытства по отношению к тайнам ближайшей и необъятной среды. Астрофизическое устройство мира было предложено Гераклитом. Индивидуальные различия темпераментов (холерики, сангвиники, флегматики и меланхолики) описаны Гиппократом. О Гермесе Трисмегисте или Каббале я и не говорю, чтоб не раздражать ортодоксальных учёных.
Более того, вполне логично приурочивать возникновение науки к периоду «когнитивной революции… когда история разошлась с биологией» («S», стр. 48), то есть, «с появлением в период между 70 и 30 тысячи лет назад новых способов думать и общаться («S», стр. 30). Тогда, когда познание среды потребовало анализа и синтеза происходящего не на генетическом уровне, а на понятийном.
Ю. Харари предлагает «новую формулу получения знания: Знание = Эмпирические данные х Математика», сочетая её с другой формулой: «Знание = Опыт переживаний х Чуткость», поясняя, что он имеет в виду под понятием «переживания»: «Они не являются эмпирическими данными. Они не состоят из атомов, электромагнитных волн, протеинов или чисел» («H. D.», стр. 278-279). Не заблуждается ли автор, лишая «переживания» той основы, которая, по сути, состоит из элементарных частиц и их информационных полей? Ведь в своих книгах он неоднократно использует такие понятия и термины, как «биологические алгоритмы», «электронная информация», сравнивает мозговые функции с Интернетом и кибернетикой и, даже, отдаёт предпочтение последним. Действительно, мы не только объясняем кому-то свои переживания, не только храним их в подсознании, не только получаем информацию о них от трансмиттеров, но, прежде всего, от первичных реакций наших индивидуальных элементарных частиц. Оттуда же и чуткость. То, что мы подразумеваем под чуткостью, – всего лишь поэтическое эхо оттуда.
«Научная революция» пугает Ю. Харари. «Радоваться беспримерны успехам современных сапиенсов можно, лишь закрывая глаза на судьбу всех прочих живых существ. Те запасы и те знания, которые защищают нас от голода и болезней, получены за счёт лабораторных обезьян, молочных коров, инкубаторных цыплят» («S», стр. 449).
Жалко животных? Жалко себя? Хочется быть высоконравственным? Но, что говорят библейские Заветы, конституции, уголовные кодексы? Бояться Бога? Может быть, Природа исповедима? Бог и природа ответили бы, если бы мы умели её спросить и понять ответ. Поэтому лучше плыть по течению прогресса, чем бодаться с дубом. Сам Харари цитирует Гитлера: «Бороться против природы, значит навлечь на себя гибель («S», стр. 280). Видимо, Гитлер не был дураком, что не мешало ему быть негодяем.
Диапазон интересов автора очень широк, но и каждый, отдельно взятый интерес, обладает богатым спектром. Какая связь религии и технологии? «Новые технологии устраняют старых богов и порождают новых». «Исламские фундаменталисты могут сколько угодно повторять мантру «Ответ в исламе», но религии, утрачивающие связь с технологическими реалиями современности, лишаются способности даже понимать задаваемые жизнью вопросы». Отсюда констатация: «В начале 21 века поезд прогресса снова отправляется в путь. По всей вероятности, это последний поезд, отъезжающий от станции Homo Sapiens. Тем, кто опоздает, второго шанса не представится. Чтобы занять место в этом поезде, нужно понимать возможности… компьютерных алгоритмов и биотехнологий». «Те, кто успел занять место в поезде прогресса, обретут божественные способности созидания и разрушения, а те, кто остался на станции, будут обречены на вымирание» («D», стр. 316-321). Вместе с тем, стараясь избежать обвинений в предвзятости и субъективности, он отождествляет веры в Библию, Коран, Веды и Конфуция. Более того, не отличает еврейскую Библию от христианской, и «забывает», что время десяти Заповедей иудаизма датируется 2448 годом до Рождества Христова, а их буддистская компиляция (Брахмаджала-сутра) – 543 годом до Р. Х.
Да, «Ветхий Завет» был первым источником веры, а все последующие – заимствованиями и намеренно искажены. И дело здесь не в престиже, а в истине. Более того: иудейская религия стоит особняком. Именно она в равной степени относится к морали и науке. Именно в ней заложены первичные основы Мироздания, доступные тогдашнему уровню сознания сапиенса, и оставляющие лазейку в его подсознание, где и хранится сакраментальная база данных.
Проявляя конфессиональную деликатность, Ю. Харари избегает утверждения, что иудаизм является стержнем цивилизации со всем её искусством и наукой. Он пишет о влиянии религии на эмперические наблюдения: «люди верили, что всё действительно нужное знание человечеством уже получено от Иисуса, Будды, Конфуция или Мухаммеда»
(«S», стр. 301). Остаётся не ясным вопрос: почему он исключил евреев из этого списка? Из деликатности и «политкорректности»? Или, не заметил в огромной массе сапиенсов крохотного сапиенса с его крохотным Богом? Это в нашем быту исключение из правил подтверждает правило. По большому счёту исключение делает правило дефектным.
По мнению автора, империи существовали ещё до нашей эры. Важными основами империй он называет геополитические, экономические и, в какой-то мере, национально-религиозные интересы. Разве последние не являются душой
любой империи? Разве распады империй не связаны напрямую с душевными расстройствами? Разве иудеи не являются исключением, сохранив свою аутентичность, в то время как многие империи давно приказали долго жить, или дышат на ладан? Империям с многочисленным населением временно принадлежат территории. Евреи властвуют над временем. Эта исключительность порождает антисемитизм и делает их отверженными. Ю. Харари, находит компромисс в объединении всех народов: «Всемирная империя создаётся у нас на газах, и править ею будет не отдельное государство или этническая группа… этот новый мир окажется подвластен многонациональной элите, и склеивать его воедино будут общая культура и общие интересы» («S», Гл.11, Стр. 226-248). А пока, «лебедь, рак да щука» у нас на глазах вооружаются нефтью, поясом смертника и оружием массового поражения. Но автору хорошо быть Маниловым: он не читал, ни Лафонтена, ни Крылова, ни Гоголя. Хуже того: он не почувствовал, что в иудео-христианском ренессансе, в российских погромах и нацистской Германии крохотная душа сапиенса играет главную роль. Кстати, иудейская религия привела Гитлера к открытию: «Совести нет. Её выдумали евреи». Может быть, Гитлер был гениальным сатаной? По-видимому, правило, что человечность совестлива, имеет исключение.
Не жалует Ю. Харари и цивилизованные страны, которые ради наживы «спасают» отсталые племена, и народы, лишающие их национальной идентификации. Заключительную часть «Sapiens» (Научная революция и Послесловие, «S», стр. 293-493) я бы назвал «Реквием по цивилизации сапиенса». С научной революцией не всё так однозначно: эгоизм сильных превращается в альтруизм слабых. Насытившись, продвинутые (сильные) народы проникаются состраданием, позволяя обездоленным паразитировать на достижениях науки, технологии и либерализме. «Что такое хорошо и что такое плохо?» – вопрос не детский. Природе всё равно: закончится ли цивилизация самоубийством, или глобальным протезированием биологических недостатков.
Констатируя вероятность первого варианта, автор, наверное, предпочтёт для себя вариант второй. Но это тогда, когда он окончательно освободится от прекраснодушных идей. А он очень близок к свободе от быстро стареющих этических ценностей. Почти без сочувствия он предвидит печальное будущее безнадежно отстающих от Прогресса: «У государства и элиты может пропасть заинтересованность в заботе о здоровье бедных… некоторые из элит могут заключить, что поднимать или просто поддерживать стандартный уровень здоровья бесполезных бедняков незачем. Куда разумнее сосредоточиться на усовершенствовании горстки сверхлюдей» («H. D.», стр. 408). И дело не в том, что по теории Мальтуса прирост населения превышает прирост средств существования, а в том, что обеспечение арьергарда за счёт авангарда становится препятствием для прогресса.
Вообще, аграрная революция мало сопоставима с предыдущей когнитивной и последующей научной революциями. Сам автор упоминает помимо аграрной революции общественную (от стада к большим коллективам), политическую (образование государств), промышленную, экономическую (товар и его символ, освобождение от физического труда) и информационную (переход от чувств к алгоритмам). При этом их временные границы крайне условны. И все они вместе взятые, пропитаны религией, будь то политеизм или монотеизм. Без эволюционной этики трудно понять историю этих революций, как и любых других. Однако, автор не пишет об этой связи. Он предпочитает сравнивать язычество с единобожием, отдавая предпочтение идолопоклонству. «Политеизм не противостоит концепции единой силы или мирового закона» (Стр. 254). Его пояснения интересны и не лишены логики, но человеческая эволюция остаётся аморальной. «Основной вопрос, без которого нам не понять истории тысячелетий после аграрной революции: как люди сумели организоваться большими коллективами, если биологическим инстинктом для такого сотрудничества они не наделены?» (Стр. 162). А не связан ли биологический инстинкт с ДНК на элементарном уровне? Не слишком ли элементарно наше мышление для понимания связи всего со всем?
Ю. Харари сравнивает законы Хаммурапи (18 в. до Р. Х.) с американской Декларацией (18 в. после Р. Х.). Речь идёт о правопорядке и социальной иерархии. («S», стр. 162-163). Разница в три с половиной тысячи лет, но принципиальной разницы автор не замечает. Не потому ли, что «Ветхие» Заветы были продолжением и усовершенствованием законов Хаммурапи? Не потому ли, что Декларация основывалась на тех самых Заветах? Не угождает ли автор христианскому истеблишменту?
По большому счёту понятие этики как гармонии общественных отношений появилось задолго до греческого языка, задолго до человеческого языка. Нравственные отношения зародились вместе с первыми организмами. Именно с первых слов возникли этические проблемы. А, уже намаявшись, греки воспользовались этим сакраментальным термином. А мы продолжаем маяться, и никакой великий моралист нам не указ. Мы узурпировали духовность, как первых организмов, так и высокоразвитых животных: пусть они не стыдятся нашей нравственности. Откуда же родом этика?
При всём многообразии органической жизни существует единая программа ДНК. Не уместно ли предположить, что эта изначальная программа предусмотрена единым законом природы, что всеобщее единство включает в себя жизнь и смерть, потребление и отторжение, прогрессию и регрессию? Не является ли период органической жизни коротким (с точки зрения вечности) этапом к переходу к новому существованию? Об информационном единстве Вселенной высказываются не только современные астрофизики-теоретики. Мэн Цзы (372-289 до н. э.), ученик и последователь Конфуция, считал, что знания могут обусловливаться разумом, в котором существуют врождённые идеи и архетипы, связанные с генофондом, несут в себе не только физические признаки, но и духовные впечатления прошлого.
Болезненная склонность искажать действительность (мифомания) свойственна детям и психически больным. Мифотворчество человечества – необходимый катарсис. У всех народов мира существуют мифы, – более или менее наивные. Они стали возникать на заре абстрактного мышления, когда пращуры, не обладая языковым арсеналом, пытаплись вспоминать и воспроизводить впечатления далёкого прошлого. Точно также современный сапиенс, проснувшись, не может точно и достоверно рассказать о пережитом сновидении. Точно также, лёжа на кушетке психоаналитика, пациент оформляет в слова, вытесненные в подсознание неприятные или непонятные впечатления детства. Точно также гибриды и мутанты генной инженерии далёкого прошлого выплывали из подсознания в виде сфинксов, человекоптиц, кентавров, сатиров, чертей и ангелов и, даже, Сатаны и Бога. Сновидения, мифы, катарсис, рационализация, успокоение. Таков процесс воссоединения прошлого с настоящим.
Танахическое сотворение мира – один из таких «мифов», достаточно рационализированный. Действительно, сотворение Адама и Евы очень напоминает генную инженерию. Более того, похоже, что это было сотворением не столько плоти, сколько человеческого разума. В таком случае можно предположить вмешательство высших сил в эволюционный процесс. Высшие силы? Мистика? Божественный промысел? Но сегодня всё чаще раздаются голоса ортодоксальных учёных о существовании Мирового Сознания с его универсальной программой, включающей вмешательство в нашу жизнь сил, которые мы называем пришельцами. Спрашивается, почему не предположить, что НЛО с инопланетянами представляют собой мыслеобразы мирового сознания, способные воплощаться и функционировать в земных условиях? Для нас они виртуальны. Иначе, как можно понять рассказы «очевидцев» об их внезапном появлении, эквилибристики на невероятных скоростях и исчезновении без воя, огня и дыма, не спалив, хотя бы ближайшую атмосферу вместе с «очевидцами»? Гравитацию, сопротивление воздуха и трение на Земле никто не отменял.
Меньше полутора килограмм мозга в черепной коробке содержит массу бесполезной информации. Почему и зачем? Излишки прошлого? Заготовки впрок? Возможно, для подготовки к овладению квантовым языком, для взаимопонимания с разумом Вселенной. Тогда становится понятным высший замысел: перейти от визга и мычания к абстрактной речи. Проблема в том, что у нас до сих пор не обрезана пуповина: мы живём за счёт матушки-биологии. Правда, мы обретаем протезы. Вместо костра – атомный реактор. Вместо прищура – телескоп с микроскопом. Вместо непосредственного общения – Интернет. Мы даже выдумали слово «трансцендентальность». И всё-таки, тараканы бесконечно рациональнее нас, а наш лепет одного корня с лепотой. А лепота от совершенства ой как далека.
В позапрошлом веке этические, традиционные, классические нормы подверглись переэкзаменовке в двух мировых войнах. Ампутация привычных стандартов оставила после себя фантомную ностальгию – экзистенциализм. За отчаяньем последовали попытки реабилитации. Не возвращаться же в прошлое! За последние годы философия обогатилась новым арсеналом понятий за счёт приставки «пост»…: постиндустриализм, постмодернизм, постструктурализм и т. п. Всё это, – как реакция разочарования в Сапиенсе. Забрезжила альтернатива: ориентация на вселенскую глобализацию с помощью гуманитарных наук, сферы услуг и торговли информацией. Поблекли звёзды: Гиппократ, Шекспир, Леонардо да Винчи, Эйнштейн и их далёкие предки – Авраам с Моисеем. На горизонте замаячил, упомянутый Фридрихом Ницше, Богочеловек. Киборг. Человек «Разумный», но смертный, наконец-то, занимает свою нишу в Природе. Этот человек не вызывает восторга автора. «…Вооружённые овцы гораздо опаснее вооружённых волков», «мы – стадо овец, которое в силу непонятной прихоти эволюции научилось делать танки и ракеты» («S», стр. 19). «Одомашнивание кур и скота можно считать успехом с точки зрения эволюции, но ведь это самые несчастные существа на Земле». «Некоторые учёные твердят, что аграрная революция (десять тысяч лет назад) вывела человечество на путь прогресса и процветания. Другие уверены: на той развилке человечество выбрало тропу, ведущую в бездну… отрекаясь от родства с природой» («S», стр. 114, 119).
В каком веке живёт уважаемый автор? Неужели вооружённые демократы опаснее вооружённых автократов? Так ли уж непонятна «прихоть» эволюции, если так очевидно прослеживается прогресс науки и регресс животного существования? Разве не очевидно, что те, кто «твердят» о пути прогресса и те, кто уверен в утрате родства с животным миром, не противоречат друг другу. Просто, те и другие не договорились о смысле слов «Прогресс», «Процветание», «Бездна», «Природа». А автор предпочёл остаться в сторонке, чтобы поплакать над судьбой животных. По-видимому, используя выше приведённые слова, он гулял по чудесной Хайфе, вдыхая запах нефтеперегонного завода.
Прогресс как программа – дело Природы. Осуществление программы – дело человеческих мозгов. Издержки – наша проблема. Природа разберётся и справится
Поразмыслив над эволюцией и историей человека, обратимся к истории его будущего. Правда, словосочетание «история будущего» можно принять с большой натяжкой, как афоризм.
По творчеству Ю. Харари можно представить себе его позицию. Он явно отдаёт предпочтение науке перед религией. Более того, он пытается «поверить математикой гармонию в музыке», то есть связать биологию с технологией. При этом, как Буриданов осёл, он не может выбрать одно из двух, или соединить мнимые противоположности.
В древнем Риме знали принцип разрешения международных конфликтов: «Разделяй и властвуй!». Этот принцип имеет и философскую коннотацию. Разрешение проблем на пути к истине возможно, разделяя и отличая противоположности (напр. Добро – Зло) с тем, чтобы обнаруживать и обосновывать их единство.
Основную идею первой книги автора можно представить как «добро и зло человеческой эволюции», а идею второй – «человек на пути от природы к Богу Информации».
Прежде всего, следует договориться, хотя бы с позиции диалектики. Логично предположить: противоположность понятий Природы и Бога заключается в том, что структуру Природу исследуют, то есть, анализируют и синтезируют, чтобы понимать; а духовность Бога неприкосновенна, ибо Он неисповедим. В Бога необходимо слепо верить, поскольку так было сказано Его служителями. О единстве Бога и Природы говорит иудейская гематрия. Кроме этого, если Бог – всё, то Природа – Его собственная часть. Почему не наоборот? Их единство выражается и в том, что все эпитеты и характеристики Бога равно относятся к Природе. Но, какое же это единство? Институт Бога обслуживается примитивными созданиями, – сапиенсами, живущими на задворках Галактики, среди бесконечного количества галактик. У истоков нашей цивилизации, в раю или в Синайской пустыне, Адам, Ева, Авраам и Моисей (все во плоти) могли контактировать с иноземными сущностями (воплощёнными мыслеобразами). О неравенстве душевных и духовных категорий пишет и автор: «всякий смысл, который зависит от человеческого мнения, неизменно хрупок и эфемерен. Абсолютная истина, а также смысл жизни и Вселенной должны поэтому опираться на некий вечный закон, исходящий от надчеловеческого источника» («H. D.», стр. 262). Получается, что институт морали Бога легко вписывается в мир гармонии Природы. При этом очевидно, что весь период цивилизации – это период обучения в институте Бога. Не стоим ли мы на пороге выпускных экзаменов?
Что имел в виду автор, называя книгу «Homo Deus. Краткая история будущего»? Начинает он её с апокалипсического настоящего, когда «на заре третьего тысячелетия человечество стряхнуло с себя остатки сна (с кошмарными сновидениями прошлого) и сделало удивительное открытие. Об этом мало кто задумывается, но в последние несколько десятилетий голод, мор и войну удалось обуздать… Впервые в истории обжорство убивает больше людей, чем голод, от старости умирают чаще, чем от инфекционных болезней, а количество самоубийств превышает число смертей от рук военных, террористов и преступников вместе взятых» («H. D.», стр. 7-9). Можно подумать, что автор, гуляя по Хайфе, не только вдыхал запахи нефтеперегонного завода, но и удовлетворённо переваривал его продукцию. Позволю себе заметить: убивают не только статистическое количество людей, но, прежде всего, культуру со всеми её достижениями. Смерть культуры. Смерть цивилизации. Смерть диетологов и велосипедистов…
Террористы, фундаменталисты и борцы за мир проживут ещё некоторое время на нефтепродуктах, вымогательстве и мародёрстве.
Смещая акценты, автор предвидит новые задачи: «Одной из центральных будет защита человечества и вообще планеты от угроз, заключённых в нашей собственной мощи», и, в то же время, «нам придётся
быть гораздо более ответственными». Какой пассаж! – Быть ответственными без собственной мощи! Какая наивная надежда! – «Встав выше звериной борьбы за выживание, мы постараемся возвысить людей до богов и превратить Homo Sapiens в Homo Deus» («H. D.», стр. 29-30). Мы ответственны за свою биологическую выживаемость. В таком контексте опасностью является человеческий фактор – опьянение взрывчатой смесью мощи и ответственности. В алгоритмической анабиотической жизни нас ожидает Большая Природа. Её мощи и ответственности достаточно. Наше земное дело распознавать её указания и сотрудничать с ней. Поэтому фраза «постараемся возвысить людей до богов» звучит легкомысленно. Кто мы? – Элита? Что мы? – Балласт? Да, по автору, человеческим ценностям приходит на смену власть и свобода Информации. «Свобода слова была дана людям и защищала их право думать и говорить, что им хочется, а также право держать язык за зубами, а мысли при себе. Свобода информации, напротив, даётся не людям. Она даётся самой информации», ценность которой «выше права людей владеть данными и ограничивать их распространение» («H. D.», стр. 448). Будущая свобода и власть – серьёзная проблема для демократов и либералов: что делать с массой людей, оказавшейся не у дел? «Единственное, что останется человеку, который не хочет выпасть из обоймы, – всю жизнь учиться и достаточно часто переучиваться. Многим людям это будет не под силу. Возможно даже – большинству». В связи с этим высказывается предположение, что, «превзойдя человеческие способности, искусственный интеллект, скорее всего, уничтожит всё человечество» («H. D.», стр. 382-383). К сожалению, мы не заботимся о возведении естественного моста в мир экстрасенсорных информационных полей. Мы даже, крепко сомневаемся в существовании ценностей иного мира. А пора бы: массы, выпавших из обоймы людей вооружаются для защиты своих прав оставаться животными. Более того, они прикрываются патриархальными идеалами любви, братства и свободы (разумеется, по своему усмотрению). И это ещё не всё. Есть огромные массы эмигрантов, безнадежно отставших от прогресса и проникающих в душу и тело развитых стран. И они камуфлируют паразитизм всё теми же идеалами. Сможет ли с этим справиться мощная кучка элиты? Но и среди компьютеризованной элиты сидят подсадные утки: вирусы и хакеры… Ко всем этим испытаниям прибавляется необходимость найти компромисс между уходящим со сцены искусством и естеством, ожидающим нас на улице. Да, искусство тысячелетиями скрывало от наших душ прозу жизни, а оказывается, что «проза» будущего несравнимо одухотворённее.
Боясь показаться слишком смелым, автор не уточняет, кем и что «дано» (или «даётся») человечеству. Если даётся конкретно нам, то подающий и «подачка» конкретны. Если не от Бога, то от Природы. Или есть от кого-то (чего-то) третьего? Говорят: третьего не дано. Но и Бога нет…
Провозглашая новую религию – датаизм (поклонение Данному), автор называет богом Информацию, переносясь из нравственных сфер в сферу интеллектуальную. Иными словами, из иррациональной сферы в сферу рациональную. Моя бабушка говорила: «спутал вилку с бутылкой»…
Подводя итоги «Краткой истории будущего», автор выделяет важнейшие процессы бытия: «1. Наука объединяется вокруг всеобъемлющей догмы, которая утверждает, что организмы – это алгоритмы и что жизнь является обработкой данных. 2. Интеллект отделяется от сознания. 3. Лишённые сознания, но высокоразвитые алгоритмы вскоре могут знать нас лучше, чем знаем себя мы сами». Он высказывает надежду, что эти три процесса породят у читателей три ключевых вопроса: «1. Действительно ли организмы – всего лишь алгоритмы, а жизнь – всего лишь обработка данных? 2. Что более ценно ум или сознание? 3. Что случится с обществом, политикой и нашей повседневной жизнью, когда лишённые сознания, но высокоразвитые алгоритмы будут знать нас лучше, чем знаем себя мы сами?» («H. D.», стр. 464-465).
Во-первых, науку и догму объединять не корректно: наука объединяется вокруг убедительных данных на текущий момент. Алгоритм, как программа поведения, действительно связан с обработкой данных, но это, ни на шаг не приближает нас к пониманию первичных механизмов самого процесса. Во-вторых, противопоставлять ум и сознание можно только договорившись о том, что мы подразумеваем под «умом» и «сознанием». В-третьих, мы часто путаем слова и понятия: душевность с духовностью, Бога с Природой и Природу с пейзажем. Жонглируя словами и понятиями, мы далеко не всегда отличаем алгоритмы от программ, систем, онтологии, трансцендентальности, функции информационного поля. Пока наш язык остаётся чувственно-литературным, о каких-либо алгоритмах можно только мечтать. Но автор о них не мечтает. Он их утверждает: «организмы суть алгоритмы, а человек – это собрание разных алгоритмов… алгоритмы не свободны. Они сформированы либо генами, либо средой, их решения либо детерминированы, либо случайны – но в любом случае не свободны» («H. D.», стр. 384-385). За решение жизненно важных проблем «отвечают высокоточные алгоритмы, которые мы называем чувствами, эмоциями, желаниями» («H. D.», (стр. 105). И тут возникают вопросы. Можно ли сказать, что алгоритмы суть организмы? Можно ли назвать чувства, эмоции и желания высокоточными алгоритмами? Не являются ли алгоритмы конечной стадией в эволюции чувств? На эти вопросы можно было бы ответить утвердительно, если бы мы полностью изъяли из лексикона понятие «чувство». Для этого необходимо заменить животные чувства алгоритмическими протезами. Пока иррациональность чувства противостоят рациональности интеллекта, мы будем оставаться амбивалентными аутистами: внешний мир, говорящий на квантовом (алгоритмическом) языке будет нам недоступен. Ко всему, остаётся не решённым вопрос – кто составляет программу последовательных действий для достижения поставленной цели? Сознание человека, или Мировое Сознание? Автор-то говорит о глобальных целях.
В старое доброе время клинические психиатры, судебные психиатры и клинические психологи трактовали сознание как чувственную ориентацию во времени, в среде и в собственной личности. Почему имелась в виду ориентация именно чувственная? – Никому не хотелось исключать человека из животного мира: любая тварь, начиная с вирусов, ориентируется намного лучше человека. Более того, абстрактное мышление зачастую создаёт информационный шум, подвергая личность риску. (Именно поэтому у диких животных есть разные темпераменты, но нет психозов).
Если Ю. Харари подразумевал под «сознанием» ориентацию, то, что он подразумевал под сугубо литературным словом «ум»? Постараемся разобраться. Снизойдём до литературы, вернее, до производственных отношений. По аналогии с должностями, предположим, что мы имеем мозг как склад инвентаря. В нём хранится информация. Информация – интеллект, молчащий, обездвиженный и закодированный. Для его хранения существует кладовщик – память. Для того чтобы он «заговорил» нужен заказчик – триггер, то есть, раздражитель внутренний (телесный), или внешний (средовой) (камень в почке или камень за пазухой соседа). Для того чтобы ответ дошёл до адреса заказчика нужен оператор, знающий ассоциативные пути. Оператор тесно связан с диспетчером, который не только знает пути, но и пользуется ими. Диспетчер – мышление.
Мозг, как «склад инвентаря», звучит унизительно. Этот склад – сложнейший комбинат, в котором важнейшую роль играют взаимоотношения чувств и мышления. Для нормального функционирования необходимо, чтобы чувства адекватно контролировали входящую информацию, её сохранение и выдачу по запросу среды или внутренних органов. Нарушение связей чувств с интеллектом чревато психическими заболеваниями, порой, непоправимыми.
Всем этим «коллективом» руководит отдел кадров Природы, прошедший школу эволюции в земных условиях. Разумеется, природа владеет человеческими кодами (словами) и понимает человеческий язык, хотя пользуется своим универсальным квантовым языком.
Ю. Харари задаёт вопрос на засыпку: «Считать ли нам собак бесчувственными машинами, пока не будет доказано обратное, или обходиться с ними как с сознательными существами, потому как убедительных контрдоказательств также никто по сей день не представил?» («H. D.», Стр.146). С учётом выше сказанного, вопрос отпадает.
Сам по себе ум – терра инкогнито. О его запасах можно судить по речи и поступкам. Сознание – адекватность речи и поступков среде и ситуации. Речь человека является не только коммуникативной функцией, но и иррациональной, а у всех других организмов – рациональной. Оп большому счёту люди и собаки, органическая и неорганическая природа, обладают сознанием, средствами информации, накопленным опытом; а наша цель – вернуться в рациональный мир, но на более высокий уровень. На уровень абсолюта.
Проблема коллектива этическая: природа, навязывая человеку нормы поведения, встречает постоянное сопротивление. Язык и символическое мышление, находясь в подростковом возрасте, бунтуют и нарушают границы алгоритмов. Электронные средства информации находятся в зачаточном состоянии, они ещё не способны конкурировать с консервативным биологическим атавизмом. До «Homo Deus» рукой подать, но немыслимо далеко. Время – категория растяжимая. Здесь отвлекусь: оценивая христианскую демократию как «благо», Харари делает мне косвенный комплимент. «Пятьдесят лет назад люди готовы были на жертвы, ослеплённые верой в коммунистический рай. Через сто лет наша сегодняшняя вера в демократию и права человека может показаться столь же нелепой» («H. D.», стр. 177). Мне это не покажется через сто лет. Я в этом убеждён давно.
Возвращаясь к «процессам и вопросам» Ю. Харари, хочется внести некоторые замечания, которые кажутся мне существенными. 1. Алгоритмами и обработкой данных не ограничивается жизнь. Жизнь, как подсистема неразрывно связана с системой мироздания, с его информационным полем. Предстоит понять эту связь, или отвергнуть её. В любом случае мы продвигаемся на пути к истине, к цели и смыслу нашего существования и к общему языку с природой. 2. Если интеллект отделяется от сознания, то в частном случае это приведёт к психопатологии. В философском смысле можно спекулировать на том, что склад информации окажется не в мозгу, а в глобальном информационном поле. В таком случае весь штатный персонал переквалифицируется в некие виртуальные сущности. 3. В свете сказанного можно не беспокоиться за будущее общество и за повседневную жизнь его индивидов.
Прослеживая пройденный путь, можно составить приблизительный прогноз. Нас ожидает биологическая смерть. Как мы до неё дойдём? С ужасом или спокойно? Конечно, сегодня, с чувственностью, существующей четыре миллиарда лет, с членораздельной речью (несколько десятков тысяч лет), перспектива анабиотической жизни нам не улыбается. Сражаться, любить, голодать и питаться поп-музыкой, – привычки хуже наркомании. А ещё – сравнивать свои проблемы с трагедиями Шекспировских героев. Или успокоиться на симфоническом концерте. Виртуальный анабиоз пугает до смерти. Одна надежда на Бога и на фантастику: Он милостив, а она щекочет нервы.
Да, труднее разрушить предвзятости, чем атом. Это, кажется, сказал А. Эйнштейн. К чести Ю. Харари, он разрушает предвзятости и констатирует современный переход от чувственных религий к рациональной. «Мы не осознаём, что живём на крохотном островке сознания в возможно безграничном океане чужих ментальных состояний» («H. D.», Стр. 413); «…технорелигия стремится окончательно отсечь пуповину гуманизма. Она предвидит мир, который не будет вращаться вокруг желаний и переживаний тех или иных человекоподобных существ («H. D.», стр. 428-429). Он называет её датаизмом, не чтящим ни Богов, ни людей. Религией, основанной на информации, в которой высшей силой становятся Данные. Религией, которая «провозглашает, что Вселенная состоит из потоков данных и что ценность всякого явления или сущности определяется их вкладом в обработку данных» (Стр. 431). О каких данных говорит автор? О тех, которые уже известны, или о тех, которые находятся в ведении бога датаизма? Но, ведь, между этими и теми данными необозримая пропасть: мы знаем, что ничего не знаем, а Бог знает всё. Более того, мы привыкли к присутствию Сатаны в канцелярии Бога. Не является ли Сатана привратником Контрольно-Пропускного Пункта для нашего багажа данных? Но в багаже у нас словарно-понятийно-кодовый балаган. А общего языка ни с Богом, ни с Сатаной у нас нет, да и штатного расписания высшего руководства датаизма не знаем. К кому обращаться? Кто поможет разобраться? Одна надежда на природную мудрость. Или на мудрость природы.
«До современной эпохи большинство культур держалось на вере, что человек – частица некоего космического плана. Этот план составили всемогущие боги или вечные законы природы, и человечество не могло его изменить… Культура современной эпохи отвергает эту веру в великий космический план. Мы не актёры в некой, больше чем жизнь, драме. У жизни нет ни сценария, ни драматурга, ни режиссёра, ни продюсера…. Смысла в ней тоже нет. По данным науки, бытие вселенной – слепой и бесцельный процесс, полный шума и ярости, но ничего не значащий. За время своего микроскопического пребывания на нашей крупинке-планете мы побегали, пошумели – и были таковы» («H. D.», стр. 235). Здесь автор обнаруживает своё мизантропическое отношение к человеку и снобистское отношение к Вселенной. Мизантропию автора можно понять: со своей высоты он наблюдает человеческое болото, стоя в нём обеими ногами. Но с Вселенной не всё так однозначно. Во-первых, никакая уважающая себя наука не возьмёт на себя смелость утверждать, что процесс бытия Вселенной – ничего не значащий процесс. Во-вторых, крупинка нашей планеты, как и каждая элементарная частица нашей плоти, составляет совершенное единство с Вселенной. В-третьих, связи бесконечно малого с бесконечно большим, верхнего с нижним, насыщенности с пустотой, пространства со временем, замечали не только герметики и Экклезиаст, но и Эйнштейн с Хокингом. (Я не упоминаю Гермеса Трисмегиста, что б не раздражать ортодоксальных учёных и религиозных).
Ко всему этому ещё не сказано последнее слово в гипотезах Бома, Бора, Прибрама, Белла, Уилсона о нелокальности информации и о квантовой психологии. А гипотезы умопомрачительные. Так, доктор Уокер (физик) в книге «Квантовый антрополог», 1975, развивая нео-бомовскую модель скрытой переменной, утверждает, что сознание вообще не обладает локальностью и кажется нам локализованным ввиду ошибок восприятия. В этой модели наш разум не находится в нашем головном мозге, он нелокально проницает-трансцендирует пространство-время, а мозг только «настраивает» это нелокальное сознание (Цитировано из кн. «Квантовая психология»,1998) Р. Уилсона.
Не сказаны последние слова в теории голографической Вселенной, о её Информационном поле и о информационных полях элементарных частиц. А ведь наши организмы состоят из элементарных частиц! Упомянутый Р. Уилсон, ссылаясь на биолога Р. Шелдрейка, пишет о существовании нелокального, как в квантовой теории, морфогенетического поля; о том, что оно «существует между генами, но не может быть обнаружено в них»; о том, что оно «содержит в себе не только память о прошлом, но и отчётливые траектории будущего».
Нет, Харари не отсекает свою пуповину от гуманизма. Он находит альтернативу: «После смерти нас ждёт не рай – мы вправе создать рай здесь, на земле. И жить в нём вечно, если только сумеем преодолеть кое-какие технические трудности» («H. D.», Стр. 237). Может быть, мы и вправе создать рай, но наша биологическая чувственность ограничивается и удовлетворяется метафорами. Харари легко переходит к экономическим проблемам современной
технологии. Технологию определяет прогресс, а прогресс регулируется законами Вселенной. Таким образом, круг замыкается на крохотном винтике-человеке. Вполне возможно, что биологические островки Вселенной, подобные нашей цивилизации, неразрывно связаны с анабиотической жизнью Природы. Но это моё, частное, предположение.
Можно отмахнуться от пугающей перспективы оторваться от пуповин. Обработанные данные не обнаруживаются в «матке» гуманизма. А что, если такая перспектива существует вне наших ощущений и чувств, чувств? А что, если в этой перспективе смысл нашей жизни и цель Природы? А что, если Бог ждёт нашего слияния с Ним? На эти вопросы Ю. Харари не отвечает, ограничиваясь названием книги: «Homo Deus». Назвался груздём – полезай в кузов. Сказал А, скажи Б. Не напрашивается ли компромиссный вариант: мы, используя скромный багаж накоплений, постоянно отковыриваем данные от стены, скрывающей от нас ту самую пропасть? То есть, постоянно обновляем данную нам реальность. Но движением вперёд это не исчерпывается. Отковыривая от стены, мы одновременно(!) продвигаемся в бесконечное прошлое. С двух сторон – бесконечность. Только так мы обретём идентификацию с мирозданием. (Если согласиться с тем, что это основная цель нашего существования). Запрограммированный в нас голод по знанию, рождает
научные гипотезы и научную смелость перед эфемерной трансцендентальностью. Кажется, что этот голод провоцирует автора доверять аксиомам, которые с точки зрения мироздания, всего лишь, однодневки. Но автор на провокации не поддаётся. Манипулируя огромным количеством данных, он успешно обосновывает гипотетическое будущее.
«Если человечество и впрямь является единой системой обработки данных, то каков её конечный продукт? Датаисты скажут, что таковым станет новая, ещё более эффективная система обработки данных под названием Интернет Всех Вещей. Как только эта человеческая миссия будет выполнена, Homo Sapiens исчезнет… Люди не более чем инструменты для создания Интернета Всех Вещей, который может в итоге выйти за пределы планеты Земля и заполнить собой всю галактику и даже всю Вселенную. Эта космическая система обработки данных будет подобна Богу. Она будет везде, она будет контролировать абсолютно всё, и людям суждено раствориться в ней» («H. D.», стр. 445-456).
Ну, наконец-то! Здесь моя дорога соединяется с дорогой Юваля Харари. Я тоже не верующий, но пытающийся быть религиозным. Дальше мы пойдём вместе к светлому будущему, не без пререканий, но, надеюсь, с обоюдным удовольствием.
P. S. Известный компьютерщик и миллиардер Билл Гейтс предпослал первой книге Юваля Харари обещание взять её на необитаемый остров. Но на необитаемый остров он отправится после второй. Первую будет перечитывать в райском саду, где нет адской цивилизации, а во вторую будет заглядывать, как в зеркало, и видеть Компьютерного Бога.

Добавить комментарий