Фёдор Терентьев. Подборка стихотворений

* * *
ни до ни после не буду издан
подписан кем-то себе в укор
ко мне стучится небесный пристав
с лицом обернутым в коленкор
и произносит на что Терентьев
тебе форзацы и корешки
подумай лучше о нашей ренте
за эти сумерки и стишки
в которых ты до утра качаясь
бормочешь азбуку как псалом
и пристав ангелом величаясь
тебя поддерживает крылом

я расплатился за прошлый месяц
товарищ пристав позволь глоток
мне снится холод подвальных лестниц
и горла свернутый водосток
я слышу ночью гремит посуда
в пустом серванте дрожит сервиз
и на пороге стоит Иуда
шумит за окнами кипарис
ты через месяц вернешься снова
небесный пристав дурная весть
я расплатился позволь мне слово
позволь мне облако произнесть

1975

*. *. *

Тогда он на прощание сказал –
ты знаешь, что несчастные, ну, то есть
блаженные приходят на вокзал,
но все же не бросаются под поезд.

А в шаге застывают, и когда
холодный дождь гремит на небосклоне,
то вспышкой озаряется вода
и слезы на трясущейся ладони.

Вот так они, блаженные, скорбят
о музыке, что выразить не могут –
как Хлебников, с туманом говорят,
как Лермонтов, выходят на дорогу.

1971

*. *. *

То глупо оступаешься, а то
восходишь к свету, в выси утопая,
то надеваешь серое пальто,
а то выходишь прочь, не надевая.

То все вокруг такое, как вчера,
и хочется исчезнуть, растворившись
в сырой тоске зеленого двора,
в тумане, как дурак, перекрестившись.

В горячем слове, в черно-заводском
дыму, в огне, где солнце умирало,
в холодном небе, в голосе людском
и птичьем, чтобы музыка играла.

1972

*. *. *

Темная яблоня лета,
и за душой ничего.
Все, твоя песенка спета.
Спета, скорее всего.

Нет ни двора, ни наследства,
нет ни кола, ни копья.
Темная яблоня детства,
светлая горечь моя.

1971

*. *. *

В соломе воло́с, в мешковине лица,
в проселочной осени глаз,
во всем отразится начало конца,
и птицы замолкнут для нас.

Старушка захлопнет небесный пехтерь,
вагоновожатый умрет.
Тогда я увижу, как прячется зверь
и рыба по небу плывет.

Свернется закат, как порез на губе,
и речка завьется в косу.
Тогда я приду по зарнице к тебе,
одну лишь любовь принесу.

Одну лишь любовь – это бусы в руке
надеты на красную нить,
как песня на нашем с тобой языке,
которую не изменить.

Но где-то внутри повернет шестерня
слова из последней строки.
Тогда я приду, и ты встретишь меня
в зеленом платке у реки.

1975

*. *. *

Я пишу на вырванных страницах,
суматошным воздухом дышу.
Я живу в гробницах и в больницах,
негашеной извести прошу,
ради бога. Бабочка взлетает,
тараканы ходят по стене,
и луна бессмертная вплетает
в нервное сплетение ко мне
нить свою белёсую, о боли
говорит – почувствуешь её,
в пышно зарифмованом камзоле
вывернешь карманы, лезвиё
на руке блеснет и загорится,
как звезда на первом рубеже
или взгляд безумного сновидца,
и любовь, которая уже.

1968(?)

*. *. *

Пушкин заряжает пистолет
кровь переливается с рябиной
пулей сбить дешевый эполет
вместе с этой спесью голубиной

потому что нечего жалеть
жизни русской медленного танца
будет солнце зимнее алеть
будет снег на плечи осыпаться

по венозным сумеркам нестись
будут окровавленные сани
и нельзя без смерти обойтись
и нельзя – с закрытыми глазами

1970-е

*. *. *

Жизнь сложна и неказиста,
смерть, наверное, ина,
как подружка гимназиста
после красного вина.
Она, стало быть, милее,
у нее есть партбилет,
ее водит по аллее
неудавшийся поэт.
Безработный, в общем, циник
из марателей бумаг,
завсегдатай поликлиник,
он идет в универмаг
на закуску взять голубке
шоколадку для того,
чтобы смерть в короткой юбке
не забыла про него.

1970

*. *. *.

В глазах Марии золото и мёд –
кто видел это, тот меня поймёт,
а видел это принявший на грудь
стакан портвейна или что-нибудь
гораздо крепче. Господи, прости,
ведь я не пью с утра до десяти,
но выхожу на чистый разговор,
и всё плывет – и улица, и двор,
и небо, и архангел по реке
в обычном деревянном челноке.
А я стою на красном берегу
и даже слова молвить не могу.
Но вижу всё – как будто мне легко
увидеть бога, прыгнуть в молоко
холодной смерти, выйти по весне
живой лозой на каменной броне,
иль в рюмочной, на стойку обронясь,
закрыть глаза блестящие, как грязь,
вообразить, покуда снег идёт,
в глазах Марии золото и мёд.
Спокойный ветер в тонких завитках
её волос, и слёзы на щеках,
когда печали полон её дом,
и в чёрном небе слышен чёрный гром,
как весть о том, что плачет небосвод
и бог стучит ей ножками в живот.

1971