Татьяна Хохрина. Карточный домик

Господи, дача совершенно разваливается! Кажется, достаточно сильного ветра или грозы, чтоб она сложилась, как карточный домик. Вообще непонятно, что они за нее держатся? Давно бы продали свою половину соседям, вон как те просят! И это было бы вполне разумно: те свою половину перестроили, подновили, перекрасили, гнилье все повыбрасывали, даже сумели, несмотря на пятистенок, пару брусьев заменить. И у них теперь просто пряничный домик! Это если смотреть на их часть. А если зайти с другой стороны, так мы как лишай на нежной щечке младенца, как скрытое увечье калеки. Крыльцо провалилось, рамы непонятно на чем держатся, всё покосившееся, черное, а на терраске пол вообще под 45 градусов. Но дело не моё. Не я хозяин — Галя, ее приданое, пусть сама и решает. Пока всё точно будет по-старому, а мне только это и надо.

Витя сидел на пеньке от старой яблони. курил, смотрел, как розовым цветом угасает день и в лучах заходящего солнца, пробивающихся сквозь буйную зелень, вспыхивают огоньками еще недозревшие ягоды, светятся фонариками еще кое-где сохранившиеся в бурьяне цветы, а сигналом приближения ночи на единственной малюсенькой клумбе так головокружительно пахнет душистый табак, что перестаешь замечать весь этот упадок, а хочешь просто стать частью всего этого, раствориться в сумерках и забыть о суете навсегда.

Хозяйка рассыпающейся части дома, витина жена Галя уже ушла спать. Он раздраженно подумал:» Дурная стала, суетится, квохчет, как курица, и с курами спать ложится!» Вите часто казалось, что вообще произошла какая-то ошибка, что Галя и не жена его вовсе, а какая-то немолодая, грузная баба которая зачем-то назвалась его женой и поэтому живет с ним под одной крышей, хотя люди они совершенно чужие и он не помнит, были ли когда-то своими. И даже общая дочка Вера, рыжая, как Виктор, и ширококостная в мать, не делает их ближе и роднее, а просто служит ременной передачей между двумя автономными валами. Это ощущение отчужденности, инородности давно уже держало его по возможности подальше от семьи, чтоб избежать ссор и нудных претензий, благо работа в аэропорту позволяла ссылаться на несуществующие командировки и дежурства и предпочитать общежитие авиатехников или броски в Тамбов к матери пребыванию в родном доме с семьей. Вообще как-то по-дурацки всё вышло. Отучился в Тамбовском летном училище, вроде летать начал нормально, только на земле поддавать больно резво стал, ну и до белочки допрыгался. Спасибо, что только сактировали и на наземную службу перевели, что не убился сам и не угробил никого. В госпиталь московский положили, а там галькина мать врачихой была и Гальку-студентку всё туда таскала. Это он уж потом понял, что пристраивала, а тогда ему, дураку, показалось, что жалеет его, подкармливает, ухаживает за ним. Опять же мамка далеко была, не нужен никому и рядом такие же лежат, а Галька москвичка была, мамаша врач — папаша ученый, сама в пединституте французский язык изучает. Ну и поплыл…Тянуть не стали, быстро в ЗАГС, в кооператив и в роддом. И на цепь.

Скоро уж тридцать лет он тут, а своим не был и не станет никогда. Может, оттого и пьёт. Но и это уже никого не впечатляет. До автоматизма отработано уже. Вместе они сто лет не спят, перестали, когда еще Верка в школе училась. Витька и на даче в сарайчике отдельно спит. Гальку отец в институт свой работать воткнул, даже диссертацию ей написал, что-то там про лекарства французские. Она на них и подорвалась. Обдолбается с утра еще, ходит сомнамбулой, а в восемь уже на боковую. Жрет и спит, никакая образованность не мешает. Как тумба стала. Да и плевать. Худой не сильно волновала и толстая жить не мешает. Она вообще с майских до ноябрьских на даче торчит, в их с папашей Академию Наук можно только за зарплатой ходить. А он сам по себе, особенно с тех пор, как Верка отделилась и в бабкиной квартире живет. Редко только они все вместе сходятся. Когда случается что-то или в Тамбов надо на пару дней мать-свекровь-бабушку уважить. Ну и так изредка то Галька в Москву доползет за вещами или жратвой, то он до Малаховки дотащится яблок или огурцов собрать или починить чего. Этот порядок не меняется давным-давно. И дальше бы так было, если бы не эти дачники…

Хоть дача и разваливается, но место в ней много, а еще галькины дед с бабкой завели порядок две комнатки с террасой сдавать на лето. Раньше неплохо платили, теперь требования другие и за такую рухлядь дают копейки, но традицию никто не нарушает, да и Гальке веселее, когда кто-то за стенкой, поэтому дачники появляются каждое лето. Вот и в этом году соседи друзей своих порекомендовали, семью: муж с женой и два пацана. Люди как люди. Только приехал Витька как-то в сильный дождь, вымок до нитки, зуб на зуб не попадает и голодный, как собака. Галька даже взглядом не повела и танком поползла в спальню. А дачница новая, Лидочка, быстро воды согрела, слила ему, чтоб помыться, полотенце свое принесла — мягкое-мягкое и цветами пахнет. Потом тоненько так, колокольчиком говорит:»Виктор, вы же, наверное, голодный?» И усадила с ними ужинать. Витька и не помнил уже, чтоб так на праздник кормили, не то что на буднях. Она ему все подливала-подкладывала, а он смотрел, какие у нее ручки маленькие, нежные, а ловкие. И бедро горячее-горячее через сарафан даже и его джинсы, если касается случайно. .А ночью она пришла к нему в сарайчик…

Витька уж и не думал, что такое с ним когда-нибудь случится! Совсем рехнулся! На дачу каждую свободную минуту летел, благо лето было жаркое, так что мог врать, что поливать ездит. Все равно, пока все не уснут, делать было нечего, вот он и поливал, и косил, и вскапывал, и окучивал. Загорел, точно мулат, брюхо пропало, мышцы налились, подтянулся весь — ну прямо боди-билдер. Ну, Галька-то не видит вообще ни черта, а остальные все заметили. Но объясняли огородом, жарой и беготней на электричку. Кому в голову-то придет, что под носом у мужа и у жены такие фокусы выделываются! В курсе только соседка была, подружка Лидочкина. Но она надежная, молчала , как партизанка на допросе. Зато веселилась очень! Еще бы! К ней с утра сначала Галька гусеничным трактором вползает кофе пить и Витьку хаять, рассказывать, какой он бездарный да никчемный, не хозяин — не мужик. Жаловалась, что и заработать толком не может, и с женой путем справиться, на сарайчик кивала как на доказательство его несостоятельности. А через полчаса на ее место Лидочка приходила, тоже кофе выпить и дух перевести. Ну и поделиться конечно, хотя и так было видно, что светится вся! И рассказывает, какой Витя нежный и ласковый, тонкий да звонкий, умелый да искусный. Говорит, неуемный такой, что рассказал бы кто — не поверила, что такого мужчины она не встречала никогда и не мечтала даже встретить! Соседка веселилась от души, а когда с Витькой глазами встречалась — краснела и посмеивалась. Нет, ну надо же, какие страсти в таких неброских персонажах кипят!

Так было до конца лета. А потом дачники съехали и Галька в Москву рванула. Еще с месяц Витька с Лидочкой партизанили в сарайчике, но вдруг ударили морозы и сарайный сезон закрылся. В Москве все виделись и разговаривали редко, так что новостей особых не было. Лидочка, правда, позванивала витькиной соседке по даче, жалела, что так быстро лето пролетело, признавалась, что скучает, но решения никакого не видит, да и с мальчишками проблем полно: то школа, то сад, то кружки, то поликлиника, короче — не до любви. А однажды вдруг к соседке приехал Витька. Видно, совсем ему было худо и тошно. Просидел до трех ночи, бутылку водки выпил, словно газировки, и говорил, говорил. Плакал и снова говорил. Тосковал очень. Потом еще как-то приехал, а потом, видно, почувствовал, что в тягость. Да и чем помочь-то ему?! И больше не приезжал. А незадолго до Нового Года Галька позвонила и сообщила, что послезавтра хоронят его. Инфаркт. «Это он на даче, дурак, подорвался! Дались ему эти огурцы с яблоками» — сказала Галька. — Никчемный был мужик. И жил по-дурацки, и умер из-за ерунды! Продам я нашу половину, одна не потяну…»

Соседи выкупили галькину часть, перестроили ее — не узнать совсем, прямо коттедж, а не развалюха старая. Вообще все там изменили и переделали. Сарайчик только оставили. Так, на всякий случай…

© Татьяна Хохрина