Автор: Вчера вечером переживал из-за того, что погряз в мелкотемье. В том смысле, что пишу я об огороде, квашеной капусте, вишневой наливке, борще, лыжах, валенках, абрикосовом варенье и синицах. Раньше-то я как думал – сейчас быстренько напишу о каких-нибудь петуньях или бархатцах, выкину эту ерунду из головы и сяду писать настоящее – мрачное, достоевское, душераздирающее и вечное на разрыв аорты и других внутренних органов. Загляну в бездны психологизма, психоанализа и всего такого, о чем литературные критики потом будут рассуждать, цитируя Дерриду, Леви-Стросса и Леви Страусса. Может быть даже и запью потому, что никем не понят так, как мне бы этого хотелось. Буду ходить в облаке табачного дыма, винных паров, худой как тень, бледный и со взором горящим… Вышло все наоборот. Мало того, что не запил – так еще и курить бросил, а уж как поправился… И все это меня поначалу мучило ужасно. Все я пытался вставить между строчками о петуньях и квашеной капусте если и не топор, которым Родион Романович отправил на тот свет Алену Ивановну вместе с сестрой Лизаветой, то хотя бы грабли или остро наточенный секатор для обрезания веток, которым я в позапрошлом году обрезал засохшие ветви яблонь. Все я тщился между первой и второй рюмкой домашней рябиновки втиснуть рассуждения о несовершенстве мира, о том быть или не быть, вместо того, чтобы вставить туда кусок малосольной селедки с луком и соленый рыжик. А тут еще и письма читателей… Настоящих-то писателей спрашивают о том как жить и что там, впереди? Не ждёт ли нас теперь другая эра? Меня же спрашивали какую водку лучше брать для настоек, какие сорта петуний сажает жена, рассказывали о том, как у них в Красноярске или в Вологде ударили заморозки и погибла помидорная рассада и делились рецептами сдобных ватрушек… Я стеснялся этих писем, как маленькие мальчики стесняются платка, который им заботливая мать повязывает под зимнюю шапку. Я представлял себе как на ежегодном отчетном собрании писательской организации нас, членов союза писателей, вызывают по одному на трибуну и мы перед ревизионной комиссией, которая сидит в первом ряду, зачитываем выдержки из читательских писем. Выходят один за другим инженеры человеческих душ и читают длинные, полные боли и невидимых миру слез письма, в которых благодарные читатели пишут о том, как после прочтения рассказа, повести, романа или даже одного стихотворения взглянули на жизнь совершенно другими глазами, как бросили пить, как вернулись в семью или подобрали бездомного котенка на улице. Я стою в углу, в платке, повязанном под зимнюю шапку, с ужасом жду своей очереди и комкаю в потном кулаке куцые распечатки записок о том, как собирали ведрами опята или по моему рецепту настояли рябину на водке, но она кончилась еще перед новым годом, как… и тут меня жена будит и говорит, что на закате спать нельзя – голова будет болеть и вместо того, чтобы спать, я мог бы принести дров и растопить печку, потому, что на веранде прохладно и рассада может замерзнуть. – Иди, — говорит она, — а то не будет у нас никаких петуний. О чем тогда писать-то будешь?
Михаил Бару про мелкотемье
Вчера вечером переживал из-за того, что погряз в мелкотемье. В том смысле, что пишу я об огороде, квашеной капусте, вишневой наливке, борще, лыжах, валенках, абрикосовом варенье и синицах. Раньше-то я как думал – сейчас быстренько напишу о каких-нибудь петуньях или бархатцах, выкину эту ерунду из головы и сяду писать настоящее – мрачное, достоевское, душераздирающее и вечное на разрыв аорты и других внутренних органов. Загляну в бездны психологизма, психоанализа и всего такого, о чем литературные критики потом будут рассуждать, цитируя Дерриду, Леви-Стросса и Леви Страусса. Может быть даже и запью потому, что никем не понят так, как мне бы этого хотелось. Буду ходить в облаке табачного дыма, винных паров, худой как тень, бледный и со взором горящим… Вышло все наоборот. Мало того, что не запил – так еще и курить бросил, а уж как поправился… И все это меня поначалу мучило ужасно. Все я пытался вставить между строчками о петуньях и квашеной капусте если и не топор, которым Родион Романович отправил на тот свет Алену Ивановну вместе с сестрой Лизаветой, то хотя бы грабли или остро наточенный секатор для обрезания веток, которым я в позапрошлом году обрезал засохшие ветви яблонь. Все я тщился между первой и второй рюмкой домашней рябиновки втиснуть рассуждения о несовершенстве мира, о том быть или не быть, вместо того, чтобы вставить туда кусок малосольной селедки с луком и соленый рыжик. А тут еще и письма читателей… Настоящих-то писателей спрашивают о том как жить и что там, впереди? Не ждёт ли нас теперь другая эра? Меня же спрашивали какую водку лучше брать для настоек, какие сорта петуний сажает жена, рассказывали о том, как у них в Красноярске или в Вологде ударили заморозки и погибла помидорная рассада и делились рецептами сдобных ватрушек… Я стеснялся этих писем, как маленькие мальчики стесняются платка, который им заботливая мать повязывает под зимнюю шапку. Я представлял себе как на ежегодном отчетном собрании писательской организации нас, членов союза писателей, вызывают по одному на трибуну и мы перед ревизионной комиссией, которая сидит в первом ряду, зачитываем выдержки из читательских писем. Выходят один за другим инженеры человеческих душ и читают длинные, полные боли и невидимых миру слез письма, в которых благодарные читатели пишут о том, как после прочтения рассказа, повести, романа или даже одного стихотворения взглянули на жизнь совершенно другими глазами, как бросили пить, как вернулись в семью или подобрали бездомного котенка на улице. Я стою в углу, в платке, повязанном под зимнюю шапку, с ужасом жду своей очереди и комкаю в потном кулаке куцые распечатки записок о том, как собирали ведрами опята или по моему рецепту настояли рябину на водке, но она кончилась еще перед новым годом, как… и тут меня жена будит и говорит, что на закате спать нельзя – голова будет болеть и вместо того, чтобы спать, я мог бы принести дров и растопить печку, потому, что на веранде прохладно и рассада может замерзнуть. – Иди, — говорит она, — а то не будет у нас никаких петуний. О чем тогда писать-то будешь?