Lisa Sallier. Еврейская мама

“Ой, да не женится он на ней никогда, и потом у него есть МАМА! А ты не знаешь, что такое Еврейская Мама!”.

На этом месте я перестала слушать сплетню. Еврейская мама, еврейская мама. Это я-то не знаю? Когда-то ведь и у меня была еврейская мама…

На фотографии она молодая, застенчивая. Такой я не могу её помнить, ей было, кажется, почти шестьдесят, когда мы впервые увидели друг друга. Да, шестьдесят, а мне девятнадцать, и все было устроено и придумано так, чтобы я ей не понравилась. Какая-то нелепая предыдущая Света из-под Кологрива, которая почему-то работала в трамвайном парке, ее не менее нелепый приезд в Саратов и знакомство с мамой…, в общем, снова увидав незнакомую девушку на пороге, Серафима Григорьевна буркнула что-то невразумительное и ушла на кухню изображать там Гордость и Предубеждение.

Ну сколько мне понадобилось времени? Да нисколько. Я даже не успела упомянуть, что не работаю в трамвайном парке.

Она меня ужасно любила. Любила и баловала, словно моя финская бабушка. Она не позволяла мне даже тарелку за собой в раковину поставить. Она мне все прощала, как прощают детям: и выходки, и порой неласковость, и раздражение, и упрямство. Вечно я ее ругала за что-то: почему вы все время на себе экономите, да что за допотопные щипцы для завивки, да почему вы не позволяете вынести на помойку этот телевизор, он же еще Ленина помнит…
Было ли ей дело, что я русская? Да боже упаси. Ей и в голову такое не приходило.

А вспоминается почему-то все время только смешное. Вот крысы, например. Было дело, завелись в квартире крысы. Пять Углов, лабиринты, Петербург Достоевского, там не то что крысы, там привидения заводятся. Я проснулась ночью и вижу: по моей спальне ходит мерзкий облезлый гнусный хвост. Визг, вопль, хрип, опрокинутая мебель, гостившая у нас Серафима Григорьевна вылетела из своей комнаты в белой длинной ночной рубашке, без вставных зубов и со шпагой в руках. Шпага валялась в доме давным-давно, или не шпага это была, а рапира, но, боже мой, это выглядело потрясающе! Валькирия! Граф де ля Фер! Скарлетт О’Хара убивает янки!
— Лизонька, — заорала Серафима Григорьевна, суя мне чертову шпагу в руки, — подожди, я за зубами!
Тут я в нее вцепилась:
— Не уходите!!! Вы сошли с ума!! Вы что, хотите произвести на нее впечатление?!

Она купила в магазине туфельки для внучки за 130 000, это было, наверное, долларов пятнадцать. Придя домой, аккуратно стерла с коробки последний нолик.
— Серафима Григорьевна, — говорю, — туфли не могут стоить 13 тысяч! Столько стоит городской батон!
— Лизонька, — сказала Серафима Григорьевна, — Отя Аронович же никогда не покупал босоножек. Откуда ему знать, сколько они могут стоить? И зачем ему под старость лет расстраиваться?

Машину они водили вдвоем. Отя Аронович умел нажимать на педали. Серафима Григорьевна умела принимать решения. Она садилась рядом, надевала очки и говорила: “Включаем левый поворотник. Первая передача».
Без нее Отя Аронович водить машину не мог. И жить без нее он тоже не мог.

Как она рыдала, когда мы разводились. Она приехала, и мы ходили в Русский Музей на кого-то, я не помню ни одной картины. Она меня держала за руку и все время говорила: “Как же так? Как нам быть? А как же я?” Она меня даже не упрекнула ни разу, даже толком не уговаривала. Она не могла разорваться между нами и не могла сжиться с такой ужасной мыслью, что один ее ребенок может быть счастлив, только если будет несчастлив второй. И что от нее все равно потребуют сделать выбор.

Потом мы виделись очень мало. Она навещала меня в больнице, когда я лежала там беременная и с жутким токсикозом. И отвратительный ноябрь, и больница чуть ли не загородом, и домашние огурцы из Саратова, и вот это ужасное — “предательница”. Нет, не я, конечно. Она. Дома ее назвали “предательницей”. Бедная, бедная… Потом я привозила показать ей своих детей, иногда звонила, и она каждый раз вскрикивала так: “Лизонька!!!”, и я просто видела, как у нее трубка выпадает из рук.

А потом она умерла. А потом я поняла, как я ее ужасно люблю. Как мне ее не хватает, как я скучаю, как мне хочется ее обнять, и акцент этот дурацкий услышать, как хочется бестолковой суеты, выхватывания из рук сумок, толкучки в коридоре, как больно, когда уходят старшие, те, которые любили нас вот просто так, ни за что.

Один комментарий к “Lisa Sallier. Еврейская мама

  1. Lisa Sallier. Еврейская мама

    “Ой, да не женится он на ней никогда, и потом у него есть МАМА! А ты не знаешь, что такое Еврейская Мама!”.

    На этом месте я перестала слушать сплетню. Еврейская мама, еврейская мама. Это я-то не знаю? Когда-то ведь и у меня была еврейская мама…

    На фотографии она молодая, застенчивая. Такой я не могу её помнить, ей было, кажется, почти шестьдесят, когда мы впервые увидели друг друга. Да, шестьдесят, а мне девятнадцать, и все было устроено и придумано так, чтобы я ей не понравилась. Какая-то нелепая предыдущая Света из-под Кологрива, которая почему-то работала в трамвайном парке, ее не менее нелепый приезд в Саратов и знакомство с мамой…, в общем, снова увидав незнакомую девушку на пороге, Серафима Григорьевна буркнула что-то невразумительное и ушла на кухню изображать там Гордость и Предубеждение.

    Ну сколько мне понадобилось времени? Да нисколько. Я даже не успела упомянуть, что не работаю в трамвайном парке.

    Она меня ужасно любила. Любила и баловала, словно моя финская бабушка. Она не позволяла мне даже тарелку за собой в раковину поставить. Она мне все прощала, как прощают детям: и выходки, и порой неласковость, и раздражение, и упрямство. Вечно я ее ругала за что-то: почему вы все время на себе экономите, да что за допотопные щипцы для завивки, да почему вы не позволяете вынести на помойку этот телевизор, он же еще Ленина помнит…
    Было ли ей дело, что я русская? Да боже упаси. Ей и в голову такое не приходило.

    Читать дальше в блоге.

Добавить комментарий