Татьяна Хохрина. Заметка по случаю празднования Дня театра

Сегодня День театра. Я поняла, что перестала быть молодой, когда перестала верить в театральные условности и забывать, что действо и зритель по разные стороны рампы. И стала очень редко ходить в театр. Мне кажутся фальшивыми показные эмоции, одуряющие крики, очевидные кривляния и фальшь, убогие декорации или их отсутствие, пожилые Джульетты и вымазанные ваксой Отелло, голубые Дон Жуаны и лубочный народ. Наверняка все это было всегда, а не только в нынешнем полураспаде, но тогда я была другая, не театр, а я, и любила его изо всех сил и верила жизни на сцене не меньше, чем на лестничной клетке. И страшно мечтала к театру прикоснуться.

Мне было не жаль угрохать все студенческие каникулы, чтоб тулиться на диванчике в питерской кухне маминой приятельницы, чтобы как на работу таскаться в БДТ и смотреть все подряд. Мне было в радость пересмотреть весь репертуар Таганки, стоя на цыпочках на балконе, хотя я уже вполне могла работать суфлером, потому что за многократные повторы выучила текст лучше исполнителей. Я так рыдала в театре им.Моссовета на «Дальше — Тишина», во МХАТе — на «Соло для часов с боем», в Современнике на «Вечно живых», на «Как брат брату», на «Крутом маршруте» и «Трех товарищах», в Ленкоме на «Моем бедном марате», на «104-х страницах про любовь», на «Поминальной молитве», что как-то ко мне подошел тапер, сопровождавший спектакль, сочувственно посмотрел на полоумную зареванную рожу, протянул мне сомнительной свежести платок и сказал: «Ну что Вы, не надо так уж…Это же вообще-то театр, на жизнь слез не хватит…». На жизнь слез хватило, но, конечно, такую экзальтацию можно было бы и не демонстрировать. И все время хотелось ТУДА, на сцену…

А ведь опыт такой был. Учась в ненавистном Бауманском, я два года с завидной регулярностью заменяла дневные занятия в институте вечерними спектаклями в Современнике, где изображала рабочую Автоваза. Неудивительно, что там выпускали такие фиговые машины. Спектакль об этом чуде техники был не лучше, как и массовка под видом трудового коллектива. Чудовищную пьесу об Автовазе «Погода на завтра» написал Михаил Шатров (видно, деньги были очень нужны), приурочили ее то ли к 100-летию Ленина, то ли к ХХIУ съезду КПСС, ставил ее, только набивая руку, Иосиф Райхельгауз в недавно отремонтированном и осваиваемом помещении Колизея на Чистых прудах.

Пьеска была еще та, одна радость, что без антракта и играть в ней мог в партикулярном платье и рак, и Жучка. Поэтому те, кто был свободен от настоящих спектаклей в старом здании на Маяковке, забегали на Чистые, выкрикивали свой текст и сматывались. Ролей там было до черта, поэтому, когда некоторые забывали поучаствовать, не успевали или надирались до состояния нестояния, спектакль прекрасно без них обходился, а пространство заполняли идиоты вроде меня.

Одно только хорошее дело я сделала для Современника на Чистых прудах. На первой репетиции, еще до открытия этого здания, я с непривычки шастать в темноте шла по центральному проходу и, свернув влево, чтоб оттуда взойти на сцену (так, якобы, струился людской поток рабочих Автоваза), засмотрелась на Гафта и рухнула в первые ряды, слишком близко стоявшие к сцене. Это очень оживило унылое действо, особенно когда я из глубины, несмотря на юность, длинную косу и интеллигентное лицо, басом на весь театр вспомнила мать, увидев разодранные дефицитные колготки. Все присутствовавшие от Галины Борисовны и Табакова, до последнего участника миманса заржали в едином порыве, как строевые кони, но заботливая администрация театра все же решила первые два ряда передвинуть, чтоб мой подвиг не стали повторять зрители.

Два года длилась моя жизнь в искусстве, пока я не бросила Бауманский и заодно Современник и занялась наконец делом. За эти два года, соображай я головой, я бы могла насмотреться театральных радостей на всю жизнь, познакомиться и приблизиться хотя бы на вытянутую руку к великим и малым, но использовала эту возможность не в полную силу, тратя массу времени на кадреж с коллегами по институту. Хотя, конечно, весь репертуар Современника мы все пересмотрели и еще меняли его контрамарки на входные места в другие театры, преимущественно на Таганку.

Театральная критика мой актерский дебют оставила без внимания, зато он вызвал потрясение у нескольких моих одноклассников и знакомых, случайно попадавших на этот спектакль. Моя близкая подруга до сих пор вспоминает, как ошалела, увидев вдруг меня на сцене в толпе рабочих Автозавода, выкрикивавшую какую-то чушь про социалистическое соревнование со смежниками. На нее это произвело больше впечатления, чем все занятые в спектакле звезды. Но больше творческих экспериментов вплоть до Фейсбука я не производила и только здесь снова пустилась во все тяжкие, правда, в другом жанре.

После Современника я долго была верна театру из любви к искусству и по инерции, но постепенно энтузиазм мой угасал, хотя были всплески, рожденные и старыми любовями, вроде Виктюка и Райкина, и новыми — Казанцевым и Рощиным, Серебренниковым и удивительными Угаровым и Греминой… Теперь я больше изучаю театр по отзывам друзей и обзорам критиков. Но театр в этом не виноват. Просто тогда мы были ровесниками, теперь же театр по-прежнему молод, а я — уже нет. И пусть он всегда остается молодым, и новые, наивные и восторженные зрители ищут там правду и ответы на свои вопросы, даже если там их нет. Театр все равно должен обязательно быть! С Днем театра всех причастных, любящих его и еще не узнавших этого!

Image may contain: 9 people, people smiling

Один комментарий к “Татьяна Хохрина. Заметка по случаю празднования Дня театра

  1. Татьяна Хохрина. Заметка по случаю празднования Дня театра

    Сегодня День театра. Я поняла, что перестала быть молодой, когда перестала верить в театральные условности и забывать, что действо и зритель по разные стороны рампы. И стала очень редко ходить в театр. Мне кажутся фальшивыми показные эмоции, одуряющие крики, очевидные кривляния и фальшь, убогие декорации или их отсутствие, пожилые Джульетты и вымазанные ваксой Отелло, голубые Дон Жуаны и лубочный народ. Наверняка все это было всегда, а не только в нынешнем полураспаде, но тогда я была другая, не театр, а я, и любила его изо всех сил и верила жизни на сцене не меньше, чем на лестничной клетке. И страшно мечтала к театру прикоснуться.

    Мне было не жаль угрохать все студенческие каникулы, чтоб тулиться на диванчике в питерской кухне маминой приятельницы, чтобы как на работу таскаться в БДТ и смотреть все подряд. Мне было в радость пересмотреть весь репертуар Таганки, стоя на цыпочках на балконе, хотя я уже вполне могла работать суфлером, потому что за многократные повторы выучила текст лучше исполнителей. Я так рыдала в театре им.Моссовета на «Дальше — Тишина», во МХАТе — на «Соло для часов с боем», в Современнике на «Вечно живых», на «Как брат брату», на «Крутом маршруте» и «Трех товарищах», в Ленкоме на «Моем бедном марате», на «104-х страницах про любовь», на «Поминальной молитве», что как-то ко мне подошел тапер, сопровождавший спектакль, сочувственно посмотрел на полоумную зареванную рожу, протянул мне сомнительной свежести платок и сказал: «Ну что Вы, не надо так уж…Это же вообще-то театр, на жизнь слез не хватит…». На жизнь слез хватило, но, конечно, такую экзальтацию можно было бы и не демонстрировать. И все время хотелось ТУДА, на сцену…

    Читать дальше в блоге.

Добавить комментарий