В своём донжуанском списке Валерий Брюсов с дотошностью всех классифицировал: те, с кем он играл; те, кто его не любил; те, кто его любил; те, кого любил он… В последней графе было одно имя — Нина Петровская.
Это самая громкая любовная история Серебряного века, по крайней мере для современников; самый трагический и притом плодотворный роман начала столетия, фабула, до которой не дотянуться ни любовной вражде Ахматовой и Гумилёва, ни платоническому роману Волошина с Черубиной, ни гомосексуальной страсти Кузмина к Юркуну. Да что там! Тройственная семья Маяковского и Бриков не знала ни таких страстей, ни таких литературных отражений. Как сказано у Ахматовой по другому поводу, «две дивных книги возникнут и расскажут всем о всём». Эти книги — «Огненный ангел» и том переписки Валерия Брюсова с Ниной Петровской.
А всё почему? Но свои догадки о тайном смысле этой истории я выскажу под конец, потому что этот вывод — совсем не в стилистике русского эроса времён великой постреволюционной депрессии. Он гораздо проще и горше. Вообще люди, пережившие Серебряный век и катаклизмы двадцатого, смотрели на свою молодость с простотой и грустью, говорили о ней с интонациями, какие нашёл Пастернак для «Доктора Живаго».
Дмитрий Быков. Валерий и Нина
В своём донжуанском списке Валерий Брюсов с дотошностью всех классифицировал: те, с кем он играл; те, кто его не любил; те, кто его любил; те, кого любил он… В последней графе было одно имя — Нина Петровская.
1
Это самая громкая любовная история Серебряного века, по крайней мере для современников; самый трагический и притом плодотворный роман начала столетия, фабула, до которой не дотянуться ни любовной вражде Ахматовой и Гумилёва, ни платоническому роману Волошина с Черубиной, ни гомосексуальной страсти Кузмина к Юркуну. Да что там! Тройственная семья Маяковского и Бриков не знала ни таких страстей, ни таких литературных отражений. Как сказано у Ахматовой по другому поводу, «две дивных книги возникнут и расскажут всем о всём». Эти книги — «Огненный ангел» и том переписки Валерия Брюсова с Ниной Петровской.
А всё почему? Но свои догадки о тайном смысле этой истории я выскажу под конец, потому что этот вывод — совсем не в стилистике русского эроса времён великой постреволюционной депрессии. Он гораздо проще и горше. Вообще люди, пережившие Серебряный век и катаклизмы двадцатого, смотрели на свою молодость с простотой и грустью, говорили о ней с интонациями, какие нашёл Пастернак для «Доктора Живаго».
Читать дальше по ссылке в блоге.