Автор: Беру билет на прошлого паро̀м,
и помнятся причудливые встречи…
Одной из них был парикмахер Ромм,
хромающий, асимметричноплечий.
Как вышло, что доныне не умолк
прохладный, словно первые снежинки,
видавших виды ножниц щёлк-пощёлк
и стрёкот парикмахерской машинки?
Познавший всё в своем искусстве стричь,
белея головой от мая к маю,
на всякий мой вопрос Ефим Ильич
ответствовал комическим: «Я знаю?..»
Он в день курил три пачки папирос,
начертанное сокращая вдвое,
и отвечал вопросом на вопрос —
еврейства воплощение живое.
Захлопывалась юность, как пенал,
надежды зарастали слоем ила…
А Ромм всё знал. Конечно же, всё знал,
но мне об этом знать не нужно было.
И в наши дни, когда встаёт ребром
вопрос в любом житейском переплёте,
мне чудится: летит по небу Ромм —
шагаловский,
на бреющем полёте.
Александр Габриэль
Беру билет на прошлого паро̀м,
и помнятся причудливые встречи…
Одной из них был парикмахер Ромм,
хромающий, асимметричноплечий.
Как вышло, что доныне не умолк
прохладный, словно первые снежинки,
видавших виды ножниц щёлк-пощёлк
и стрёкот парикмахерской машинки?
Познавший всё в своем искусстве стричь,
белея головой от мая к маю,
на всякий мой вопрос Ефим Ильич
ответствовал комическим: «Я знаю?..»
Он в день курил три пачки папирос,
начертанное сокращая вдвое,
и отвечал вопросом на вопрос —
еврейства воплощение живое.
Захлопывалась юность, как пенал,
надежды зарастали слоем ила…
А Ромм всё знал. Конечно же, всё знал,
но мне об этом знать не нужно было.
И в наши дни, когда встаёт ребром
вопрос в любом житейском переплёте,
мне чудится: летит по небу Ромм —
шагаловский,
на бреющем полёте.