Джордж Элиот «Даниэль Деронда», глава 1, начало

Мужчины ничего не могут делать без элементов притворства. Наука, этот строгий прибор поверки, должна начинаться с приписывания единицы измерения; затем следует закрепиться в точке начала исследования звезд, когда сидерические[1] часы должны притвориться, что время находится в нулевой точке отсчета. Ее менее точная родственница — поэзия, как ее всегда понимали, начиналась в середине; но кажется, что ее изменения не очень отличаются от науки; так как последняя также считает назад, а также вперед, делит на миллиарды, а с ее началом времени в нуле отправляется вглубь. Никакой взгляд назад не приведет нас к истинному началу; или наше начало располагается на небесах или на земле, это — всего лишь часть того факта, благодаря которому излагается наша история.

Красива она или нет? И какова тайна формы или выражения, которое придало это динамическое качество ее взгляду? Были ли доминирующими польза или злой гений в лучах этого взгляда? Возможно, зло? И еще, почему производимый эффект был эффектом волнения, а не безмятежного очарования? Почему так явственно чувствовалось желание принуждения, а не тоской по согласию?

Та, кто поднял эти вопросы в голове Даниеля Деронды, была занята азартной игрой. Она была не под открытым небом на южном солнце, отталкивающей медяки от разрушенной стены, и не бедно одетой, она была на одном из тех великолепных курортов, которые просвещение подготовило ко всем разновидностям удовольствия по большой стоимости позолоченных лепных украшений и цветной и полной наготы темного цвета — конденсатора принадлежности к людям высокой моды, не легко доступной, чтобы дышать ею в другом месте и в такой пропорции столь аристократичных людей.

Было около четырех часов сентябрьского дня; в воздухе висел отчетливо видимый туман. Стояла глубокая тишина, нарушаемая лишь легким скрежетом, небольшим, но широким звуком и монотонной, но прерывистой речью на французском языке, которая как бы извлекалась из изобретательно построенного автомата. Вокруг двух длинных столов собрались две плотные группы людей, лица которых были обращены к столам. Исключением был меланхоличный маленький мальчик, с открытыми коленками и в маскарадном костюме. Он один повернул свое лицо с чистым и пристальным взглядом к дверному проему. Ярко украшенный, будто для рекламы странствующего шоу, ребенок, стоял позади леди, глубоко погруженной в то, что происходило на игорном столе.

Вокруг этого стола толпились пятьдесят-шестьдесят человек, многие — во внешних рядах, куда прибавлялись и вновь прибывшие, простые зрители. Некоторые, обычно женщины, могли время от времени передавать с жеманной миной пять франков, только для того, чтобы видеть происходящее на столе. Такова уж была страсть к азартной игре. Те, кто был поглощен игрой, обнаруживали самые различные варианты людей с европейским типа лица: прибалтийский и испанский, греко-итальянский и немецкий, а также английский, аристократический и простонародный. Здесь царствовал поразительный допуск всеобщего человеческого равенства. Белые, усыпанные драгоценностями пальцы английской графини касались костлявой, желтой, зигзагообразной руки, протягивающей свое обнаженное запястье, чтобы сжать кучку монет. Это была рука женщины с квадратным, изможденным лицом, глубоко посаженными глазами, серыми бровями и плохо причесанными скудными волосами, которые казались вариантом оперения птицы. Где бы еще ее светлость согласилась сидеть рядом с этой преждевременно состарившейся женской фигурой с сухими губами?  Около графини сидел почтенный лондонский торговец, белокурый, с мягкими руками и тщательно разделенными гладкими волосами. Покровительство знати позволило ему провести свой отпуск по-модному, и, до некоторой степени, в прекрасной компании. Не страсть игрока до потери аппетита, а досуг, когда, в промежутках между зарабатыванием денег в бизнесе и расходах, он не видит ничего лучшего, чем еще более эффективного приобретения денег в игре. Провидение не проявляло осуждения его развлечению. Достаточно осторожный, чтобы вовремя закончить, если сладость приобретения реализовывалась и радость от наблюдения, что другие проигрывают, переходила к горечи потерь и наблюдениям, что другие стали побеждать. Недостаток азартной игры заключался в проигранных деньгах. Хотя в его поведении могло быть что-то от торговца, но в удовольствиях он был готов занять место рядом с носителями самых почетных имен. Место поблизости к его стулу было занято красивым итальянцем, спокойным и статным, что позволило через него положить первую кучку наполеонов2 недалеко от уже поставленной кучки денег. В полминуты вся кучка была передвинута к старой женщине в парике и пенсне, зажимающем ее нос. Слабый намек бормотания послышался на губах старухи; но статный итальянец остался безучастным. Немедленно была подготовлена новая стопка денег. Человек с видом истощенного кавалера или старого распутника посмотрел на происходившее на столе через линзу монокля и, дрожа протянув свою руку, попросил внести какие-то изменения. Конечно, это не было следствием серьезности отношения к своей системе игры — скорее некоторой мечтой или индукцией того, как надо играть удачно в текущем месяце, что определило переменную импульсивность его игры.

В то время как каждый игрок заметно отличался от другого, у всех была определенная одинаковая заряженность выражения, имевшего эффект маски — как будто все они приняли одного зелья, которое через некоторое время принудило каждого из них к одинаковой монотонности действия.

Первой мыслью Деронды, когда его глаза упали на эту сцену унылой, отравленной газом приобретения игры, была та, что азартная игра испанских пастухов-мальчиков показалась бы ему более привлекательной; сам Руссо мог бы быть оправдан в своем предположении о том, что искусство и наука оказали плохую услугу человечеству. Внезапно Деронда почувствовал, что наступил более интересный момент. Его внимание было привлечено к девушке, стоявшей в стороне, недалеко от него. Она стала последней, кого увидели его глаза. Девушка нагнулась и что-то сказала по-английски леди средних лет. В следующий момент она вернулась к игре. Он обратил внимание на особую изящность ее фигуры и лицо, на которое можно было смотреть и без особого восхищения, но едва ли с безразличием.

Эти внутренние раздумья, которые она возбудила у Деронды, способствовали продолжению его исследования, переходя от неопределенной чувствительности к восхищению. Его глаза следовали за движениями ее фигуры, рук, их кистей, уподобляемых сильфидам3; затем они вернулись к ее лицу, обращенному к игре. Наша сильфида была в выигрыше; и поскольку ее тонкие пальцы в изящных бледно-серых перчатках складывали монеты, лежавшие около нее, чтобы переложить их к пункту победы, она оглянулась вокруг себя для обзора, намеренно холодно и нейтрально, чтобы не выдать своей природы, которую мы назовем искусством, скрывающим внутреннее ликование.

В ходе этого обзора ее глаза остановились на Деронде, и вместо того, чтобы опустить их, что она хотела сделать, она была неприятно удивлена, что они задержались на нем. Но на какое время? Чувство, что он внимательно рассматривал ее, смотрел на нее свысока, так как он видел вокруг нее самых различных людей, вплоть до отбросов общества, которые были в ее окружении, и он невольно относил и ее к людям не очень высокого положения, возбудило в ней некоторое негодование, не переходящее однако в конфликт. Это не изменило ее внешнего вида, но отвлекло его внимание от ее губ. Она хорошо владела собой, без выражения эмоций, несмотря на побледневшие губы, что было вызвано наряженной игрой.

Пристальный взгляд Деронды, казалось, подействовал как сглаз. Удача прервалась, но это было неважно; она побеждала с тех пор, как выиграла немного наполеондоров, и сейчас имела их запас. Она верила в свою звезду, и другие начали верить в нее: было впечатление того, что ее всегда будет сопровождать кортеж тех, кто будет поклоняться ей как богине удачи и следить за ее игрой как за предзнаменованием этой удачи. Эти вещи были известны о мужчинах — игроках; почему же у женщин не может быть подобного превосходства? Ее подруга и компаньонка, которая сначала не хотела, чтобы она играла, одобрила ее, но благоразумно посоветовала вовремя остановиться, чтобы привезти хоть немного денег домой — совет, на который Гвендолен ответила, что она заботится только о треволнениях игры, но не выигрыше. Эта гипотеза возбудила новый прилив сил в ее нетерпеливом опыте азартной игры. Но все же, когда и следующая игра была проиграна, она почувствовала, что орбиты глаз стали горячее, а уверенность, которая была с ней до взгляда этого человека, все еще наблюдавшего за нею, начала оказывать тревожащее давление. Других причин, почему она начала беспокоиться, но продолжать играть, не было, как будто она была равнодушна к потере или выгоде. Компаньонка коснулась ее локтя и предложила оставить игру. Прежде чем ответить, Гвендолен поставила десять луидоров4 на то же поле. Она была в состоянии возбуждения вызова, когда ум теряет из виду любой исход кроме удовлетворения ярости от сопротивления и с ребяческой глупостью включает только вариант возможной удачи. Но так как она снова не выиграла с сопутствующим эффектом, то следующая вещь состояла в том, чтобы с тем же эффектом проиграть.

Примечания:

1 — сидерический (лат. sidus (sideris) звезда) — звездный;

2 — наполеон, наполеондор – французская золотая монета 900-ой пробы в 20 франков;

3 — сильфиды (от греч. silphe моль, мотылек) — обитающие в воздухе эфирные существа;

4 — луидор – французская золотая монета 917-ой пробы; чеканился до 1803 года, когда взамен стали чеканить золотой наполеондор.

Окончание главы следует 

Добавить комментарий