Из цикла «Очевидное — невероятное»: «поэтический язык находится в неразрывной связи с языком первобытного человека» (окончание)

Эти заметки можно было бы считать незаконченными, если бы мы не затронули такую сакраментальную проблему, как художник и его творчество, над загадкой которого, по словам Юнга, « билось не одно поколение психологов».
Это имеет прямое отношение и даже следует из связи мифологического словотворчества с поэтическим языком.

Известно высказывание датского культуролога Й. Хейзинги: «она (поэзия) стоит по ту сторону серьезного, − у первоистоков, к которым так близки дети, животные, дикари и ясновидцы».
Интуитивно — образное восприятие мира, свойственное ребенку, дикарю, безумцу и поэту — область досознательной деятельности, которая является предпосылкой создания мифологического мира в воображении художника.

Размышляя над этой проблемой, исследователи полагают, что творческий процесс есть обращение не только к рациональному, но и внерациональному, мистическому, к аспектам трансцендентного. Обращение поэта к мифу как истоку культуры – это акт интуитивного прозрения и постижения мира, которое выходит за пределы эмпирического опыта и знаний и осуществляется сверхчувственно, вне рационально.

Свое наиболее полное выражение эти идеи получают в психоаналитической теории Юнга, которая говорит о воздействии образов и архетипов коллективного бессознательного на творческую личность.

Юнг определяет специфику двух видов творчества: психологического и визионерского, а также их соотношение в акте творчества. «Психологический тип имеет в качестве своего материала такое содержание, которое движется в пределах досягаемости человеческого сознания, как–то: жизненный опыт, определенное потрясение, страстное переживание, вообще человеческую судьбу, как ее может постигнуть обычное сознание. Изначальный материал такого творчества … сводится к содержанию человеческого сознания, которое истолковывается и высветляется в своем поэтическом оформлении».

Уникальность визионерского типа творчества, по Юнгу, обусловливает превалирование в творческом процессе бессознательного, когда творческая личность находится под влиянием архаических первопереживаний, представлений, содержащихся в глубинах коллективного бессознательного.
«Материал, т.е. переживание, подвергающееся художественной обработке, не имеет в себе ничего, что было бы привычным, он наделен чуждой нам сущностью, потаенным естеством, и происходит он как бы из бездн дочеловеческих веков или из миров сверхчеловеческого естества….»[1]
Способность создавать художественную реальность, «материализовывать» образы коллективного бессознательного Юнг связывает с его актуализацией в творческом процессе.
Как он пишет: «…вполне понятно, когда поэт обращается снова к мифологическим фигурам, чтобы подыскать для своего переживания отвечающее ему выражение. Он творит, исходя из первопереживания, темное естество которого нуждается в мифологических образах, и потому жадно тянется к ним, как к чему-то родственному, дабы выразить себя через них».

Этим идеям созвучно мнение филолога В.М.Жирмунского [2] Он выделяет два типа
творчества: классический и романтический в зависимости от преобладания в процессе творчества рациональной установки или стихийного интуитивного импульса. Поэту романтического направления близка мысль о наличии потусторонней реальности, трансцендентного мира. Его способ познания действительности носит внерациональный характер, поэтому и причинно-следственные отношения в мире ему представляются иными, независимыми от внешних факторов.
Вследствие этого снимается грань между реальным и идеальным, одушевленным и неодушевленным, естественным и социальным, и мир предстает в своей первозданности.
И это единство духа и матери, идеального и материального суть то общее, что объединяет мифологическое сознание с поэтическим мироощущением.

Примечательно, что на это высказывание как эхом откликаются слова Мандельштама: «все мы, сами о том не подозревая, являемся носителями громадного эмбриологического опыта: ведь процесс узнаванья, увенчанный победой усилия памяти, удивительно схож с феноменом роста…»[3]

Борис Успенский пишет, что обращение «к эмбриологическому опыту», возвращение назад – это для поэта возвращение к «первооснове жизни», обнажение первоистоков бытия».

В этом плане надо рассматривать и слова Марины Цветаевой, которой была близка мысль о наличии трансцендентной реальности: « Я никогда не была в русле культуры. Ищите меня дальше и раньше»[4]

Древний человек ощущал себя в космо-биологическом единстве, усматривая свою сопричастность со всем, что его окружало. В основе его взаимоотношений с предметами и явлениями действительности лежал закон мистической партиципации или сопричастия (Леви-Брюль).
В сущности говоря, древний человек «вообразительно» (Фрейденберг) жил не в нашем реальном, а в особом мире, в котором живое и неживое отождествлялось, а природа, люди, вещи воспринимались им как одно нераздельное целое. Он верил в реальную связь между человеком и его изображением, человеком и его именем. Так же специфически он воспринимал время, пространство и причинность. «Поэтому не стоит искать в мифе ни логики, ни причинных связей типа наших», как писала Фрейденберг. Синкретизм мышления, комплексность представлений – главное, что характеризует мировосприятие и мироощущение древнего человека.

Не будет преувеличением провести параллель между этим мироощущением и мироощущением поэта. По словам Успенского, исследователя поэзии Мальдештама, «эволюционной картине мира, вписывающей причинно-следственные отношения во временную последовательность, Мандельштам противопоставляет вневременное рассмотрение мира как комплексной системы взаимосвязей»

В определении самого поэта его мировидение это «…всего живого // Ненарушаемая связь» (О.Мандельштам).

Таким образом, можно говорить о том, что сознание поэта архетипично. Поэтому для него не случайным является обращение к мифологии. Так, например, представленные в творчестве Цветаевой океанические мотивы, ее глубокая интимная связь с миром деревьев как древним вместилищем духовного, божественного, птицей как олицетворением души — все это древнейшие архетипы, кроющиеся в глубинах бессознательного.

С этой точки зрения, знаменательно выражение Цветаевой: «Cоюз поэта и природы нерасторжим. В чем же отличие художественного произведения от произведения природы, поэмы от дерева? Ни в чем» [5]

В представлении М. Цветаевой, «слово» тождественно природной стихии, что согласуется с воззрениями О.М. Фрейденберг на природу слова или Логоса как первоэлемента природы.

«Слово» воплощалось во всем, что окружало человека. Согласно Фрейденберг, на самых первичных стадиях человечества говорящим представляется весь космос. Но такой разговор — это не наша речь. Логос говорит деревьями, землей, птицами, животными, водой, людьми.
«Слово» воплощало в себе вещь, камень, дерево, стихию в целом. Фрейденберг пишет: как птица, слово имеет эпитет «крылатое», как дерево, оно воплощается в палке говорящего или ветке поющего. Каждый гомеровский герой, начиная говорить, брал в руки деревянный жезл. « Слово» заключало в себе и дерево, и вещь, и стихию в целом [6]
(Недаром в во многих древних языках, в том числе в иврите, «слово» и «вещь» обозначаются одинаково).

По замечанию Фрейденберг, в этом лежит генезис будущих поэтических сравнений «слова» с природными стихиями и вера в его большую несокрушимость, чем стихий и природы.
Этим взглядам отвечают напрямую исследования А.А.Потебни, который писал, что «звуки внешней природы весьма часто служат в народной поэзии образами членораздельной речи» [7] «Как дерево шумит листвою, так человек говорит словами. Отсюда слово представляется листом древесным». О связи «листа и слова», «шума листьев и речи», «широкого листа и разума», а также таких представлений, как «гром и речь», «гром и слава», «звон и речь» свидетельствуют многочисленные семантические связки в разных языках, на что указывает Потебня.
Это позволяет присутствовать как бы при самом зарождении языка, т.к., по его словам, «аналогия поэтического народного творчества с созданием языка во многих случаях поразительна» [8]

По свидетельству Г.Павловской [9], называние вещи Цветаева считала одним из сакральных свойств поэтического слова, посредством которого осуществляется «воля вещи к бытию». «…Я вещь окончательно понимаю только через слово (собственное)»
Она мифологизирует слово, пишет Павловская.
Эти представления Цветаевой о вещности, телесности «слова», как видно из сказанного, уходят своими корнями в эпоху мифологического сознания и мистической сопричастности, для которой вещь, слово и действие были тождественны. Одно произнесение известного слова само по себе могло произвести то явление, с которым оно связано. Произнесение слова как бы насильственно извлекало вещь из небытия.

И не иначе, как с этим связан у Цветаевой феномен ее «вживания в вещь», когда субъект сливается с объектом, без чего она не мыслила познание и творчество. «Бессмысленно повторять (давать вторично) вещь уже сущую. Описывать мост, на котором стоишь. Сам стань мостом, или пусть мост станет тобою, отождествись или отождестви. Всегда иноскажи»
Нельзя не видеть, что это «вживание в вещь», по существу, представляет собой род той мистической сопричастности всем предметам и явлениям, который лежит в основе мифологического сознания.

Обращенность поэта к мифопоэтическим образам, глубинным архетипам, отождествление искусства с природой – все эти черты поэтического мироощущения влекут за собой и тот способ словотворчества, который подобен древнему языкотворчеству.

В плане этого «поэтическое творчество … есть восстановление онтологических связей, скрытых в языковой материи» (Б.Успенский). В нем «восстанавливается первозданность «слова, как такового», первоначальная нерасчлененность его смыслов: слово предстает, так сказать, в его эмбриональной сущности, как пучок потенциальных возможностей, которые и раскрываются в поэтическом творчестве»[10].

Л И Т Е Р А Т У Р А

1. Юнг К.Г. Дух Меркурий. Москва, изд. КАНОН,1996, с.259-260, 269
2. Жирмунский В.М. Поэтика русской поэзии. Санкт-Петербург, Издательство «Азбука-классика», 2001
3. Успенский Б.А. Поэтика композиции. М.: «Азбука», 2000, с. 322
4. Цветаева М. В кн.: Г.Ч.Павловская. Проблемы психологии творчества в художественном мире М.И.Цветаевой. ПРОПИЛЕИ, Минск 2003, с.28
5 Там же с.13
6. Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. − М.: Изд. фирма «Восточная литература», РАН, 1998, с. 77
7. Потебня А.А.Символ и миф в народной культуре. Москва, Издательство «Лабиринт», 2000, с. 343- 356
8. Потебня А.А. Мысль и язык. М.: Лабиринт , 1999, с.40
9. Г.Ч.Павловская. Проблемы психологии творчества в художественном мире М.И.Цветаевой. ПРОПИЛЕИ, Минск 2003, с.28
10. Успенский Б.А. Поэтика композиции. М.: «Азбука», 2000, с. 321, 322

2 комментария для “Из цикла «Очевидное — невероятное»: «поэтический язык находится в неразрывной связи с языком первобытного человека» (окончание)

  1. Ефим Левертов
    27 декабря 2018 at 10:32 (edit)
    Инна, добавлю, что громадный эмбриологический опыт увенчивается также благотворной работой матери-роженицы.Но, возможно, Вы совсем не об этом?
    _______________________________

    Дорогой Ефим, не знаю, но, быть может, этот прекрасный образ и вдохновил поэта на такие слова?

  2. «Примечательно, что на это высказывание как эхом откликаются слова Мандельштама: «все мы, сами о том не подозревая, являемся носителями громадного эмбриологического опыта: ведь процесс узнаванья, увенчанный победой усилия памяти, удивительно схож с феноменом роста»»
    ————————————————
    Извините за приземленность мышления, Инна, добавлю, что громадный эмбриологический опыт увенчивается также благотворной работой матери-роженицы. Недаром говорится, что дети бывают желанными и нежеланными, и эти факты откладывают свою печать на всю последующую жизнь человека. Но, возможно, Вы совсем не об этом?

Добавить комментарий