О бедной родственнице науки о языке(окончание) Почему мнемоника?

Такой вопрос возникает при чтении многочисленных руководств по изучению иврита, в которых авторы отдают предпочтение мнемоническим способам при изучении словарного состава языка. Отсюда совершенно курьезные по своей словесной конструкции предложения. К примеру, чтобы выучить глагол леhавзик (сверкнуть), предлагается запомнить фразу: «От твоих «бзиков» у меня в глазах «сверкает». А к слову кожура (клипа на иврите) — следующая конструкция: « Клепать кожуру на апельсин». Т.е. все усилия направлены на подбор слов по созвучию: леhавзик — бзик, клипа – клепать (кожуру) и т.д. Надо отдать должное авторам этих упражнений на запоминание, ведь это требует большой изобретательности и умственных усилий!

Но куда меньше умственных затрат требует усвоение законов древнего языкотворчества, которые и должны быть положены в основу подхода к изучению иврита.
Иврит – особенный язык, который не похож на современные языки. Он отличается от современных языков системой словообразования, особенностями семантики, или значений слов, употребляемых в те далекие времена.
А мнемонические приемы являются общими и применяются ко всем языкам без различия. Они не дают представления об иврите как древнем языке, об особенностях его словообразования и архаической семантики.
В то время как язык является по преимуществу системой значений, и все его существование заключается в значении, по признанию старых авторов. Согласно В.фон Гумбольдту, «человек прежде всего пытается обнаружить связь явлений в сфере мысли». Гумбольдт видел основную задачу языкознания в выяснении связей между словами или «распознавании связующих язык нитей».
«Только таким образом, как он писал, можно проникнуть в словообразование, в эту «самую глубокую и загадочную сферу языка».
В этом плане он придавал особое значение изучению древних языков, ибо, по его словам, «действительно первоначальный, чистый от чужеродных примесей язык на самом деле должен бы был сохранять в себе реально обнаруживаемую связность словарного состава». Но, увы, «не повезло в ХХ в. семантике», — повторим вслед за Анной Вежбицкой.

Поскольку речь идет об иврите, то особенно важно подчеркнуть, что в древних языках существовала своя особая система употребления слов в том или ином значении, когда разнородные по значению слова восходили к одному и тому же корню. Отсюда и тот семантический разброс, который характеризует структуру корневых гнезд иврита и так озадачивает исследователей.

В плане этого обращает на себя внимание фундаментальная монография «Поэтика библейского параллелизма» [1] Ее автор — А. Десницкий, известный ученый библеист, историк и филолог. Исследуя поэтику библейских текстов, он пишет об «удивительном для нас свойстве архаического сознания проводить нелогичные или, лучше сказать, внелогические связи между предметами и явлениями и обозначающими их словами».

В качестве примера Десницкий рассматривает слово שקד, которое обозначает одновременно, и «миндальный жезл», и «бодрствую» [Иеремия 1:11-12].
Десницкий пишет: «С нашей точки зрения, здесь сопоставляются два слова, обладающих чисто случайным внешним созвучием. Для нас подобная игра слов может быть предметом разве что шутки.
Мне однажды довелось услышать, как моя жена обращалась к нашему маленькому сыну, хватавшему подряд все предметы на кухне: «вот это лук порей, и если ты не успокоишься, то я тебя выпорю». Связь между луком-пореем и гипотетической шлепкой малолетнего шалуна совершенно случайна. Но для пророка Иеремии сходство между миндалем и бодрствованием достаточно глубоко, чтобы через нее Господь открывал людям Свое Слово.
Может быть, носители языка видели в корне שקדодно слово, парадоксальным образом
означающее одновременно «миндаль» и «бодрствование», и раскрытие внутренней связи этих двух понятий было не просто изящной языковой игрой, но средством познания мира?»
Знаменательные слова! От себя добавим, что это свидетельствует о совершенно ином типе причинно-следственных отношений и другом типе мышления, отличающемся качественно от современного. Действительно, древняя языковая мысль устанавливала такие связи между словами, которые, с точки зрения современного человека, кажутся невозможными и немыслимыми.

Вопросы архаической смысловой системы и особенностей древней архаической семантики с исчерпывающей глубиной разработаны в трудах О.М. Фрейденберг.
В одном из своих писем к Борису Пастернаку Фрейденберг писала, что хотела бы поставить во главу угла «мысль о различиях, которые оказываются тождеством», а также «вскрывать генетическую семантику и находить связи среди самого разнообразного».

Эти слова в полной мере можно отнести и к рассматриваемым вопросам словообразования в иврите (в частности, к приведенному Десницким примеру). Ведь, соединяя слова, далекие по смыслу, иврит тем самым устанавливает «связи среди самого разнообразного». Как можно полагать, слово שקד – миндальное дерево — называется так «по свойству его просыпаться и пускать почки раньше других деревьев. От этого и слово שקד — бодрствовать» (О.Н.Штейнберг).

В подтверждение особого характера словообразования в древнем языке возьмем ранее приводимый нами пример, который когда-то вызвал большую полемику. Почему в иврите такие разнородные понятия, как змей ( нахаш) и медь (нэхошэт) связаны одноименным корнем? Как следует из работ Фрейденберг, для такого обобщения разнородных понятий непременным условием является «былое генетическое тождество двух семантик». А это напрямую связано с мифологическим мышлением.
Обратимся к истории.
Из прошлого известно, что медь издавна считалась особым металлом, посредством которого боги даровали людям здоровье. Чистая медь использовалась для заживления ран, предупреждения болезней. Из меди делали кольца и браслеты. История свидетельствует, что Аристотель верил в целительную силу меди и часто засыпал с медным шариком в руке.
Но для того, чтобы говорить о тождестве семантик таких слов, как змея и медь, надо вспомнить, что змея с древних времен также была символом исцеления. Так, непременным атрибутом бога врачевания Асклепия была змея. Сам Асклепий, согласно мифу, будучи извлечен из яйца, принял облик змеи. В храмах Асклепия постоянно держали змей как средство обновляющейся жизненной силы. Как из этого следует, в основе семантического тождества слов «нахаш» и «нэхошэт» лежит вера древнего человека в равно исцеляющую силу, как меди, так и змеи.

Таким образом, приведенные примеры подводят к тому выводу, что иврит в своем словотворчестве следует закономерностям древнего архаического мышления, которые находят свое отражение в его структуре и семантике.
Это лишний раз убеждает в том, что древнее словотворчество нельзя рассматривать в отрыве от тех закономерностей древнего архаического мышления и архаической семантики, с которыми оно нерасторжимо связано.
Ибо, как писал Гумбольдт, «простой секрет этих (архаических – И.Б.) языков, который и указывает путь к их расшифровке таков: полностью забыв нашу грамматику, надо, прежде всего, попытаться выстроить ряды значений»[2].

ЛИТЕРАТУРА

1.Десницкий А. Поэтика библейского параллелизма. http://azbyka.ru/dictionary/02/poetika.pdf

2. Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. — М.: «Прогресс», 2000, с.315

Один комментарий к “О бедной родственнице науки о языке(окончание) Почему мнемоника?

  1. Такой вопрос возникает при чтении многочисленных руководств по изучению иврита, в которых авторы отдают предпочтение мнемоническим способам при изучении словарного состава языка. Отсюда совершенно курьезные по своей словесной конструкции предложения. К примеру, чтобы выучить глагол леhавзик (сверкнуть), предлагается запомнить фразу: «От твоих «бзиков» у меня в глазах «сверкает».

Добавить комментарий