Поэт Марина Гарбер. Размышления по поводу происходящего с Кавано

Коллективное чувство жертвы. Коллективное чувство вины. Первое характеризует женщин, включая тех двух, травмированных, эмоционально взвинченных, негодующих от несправедливости и тяжести собственного опыта, вчера кричавших одному из сенаторов: «Вам наплевать, что произошло с нами!» Нет, Брет Кавано никогда не сталкивался с этими женщинами, но их гнев, вызванный некогда перенесенной ими серьезной травмой, распространяется и на него, а заодно на всякого, рожденного мужчиной. Иными словами, они требуют, чтобы Кавано был наказан за преступления, совершенные другими. Они возмущены круговой порукой зла, не ведая, что сами множат зло, упирая на коллективное чувство вины мужчин.

Я даже боюсь представить, что было бы, если бы несколько негодующих мужчин вот так же осаждали женщину-сенатора, осмелившуюся на мнение, отличающееся от их собственного. «Как, у вас разве нет детей? Да у вас нет сердца!».

Попытка изнасилования – преступление. Нелепо и неловко повторять такие прописные истины. Любое преступление нуждается в криминальном расследовании, – тоже, кажется, яснее ясного. Дабы наказать виновного и, что не менее важно, даже подчеркнуто: не наказать невиновного. Это одна сторона медали.

В конкретном случае Форд-Кавано мы имеем дело с косвенным обвинением в преступлении еще более тяжком: обвинением в попытке убийства. Кристин Форд боялась за свою жизнь: «Я думала, он меня убьет». Травмированная произошедшим, она не помнит, как она попала на вечеринку. Не помнит, где именно провела тот вечер, в чьем доме. Не помнит, по какой улице шла, когда добиралась домой. Она отчетливо помнит, кто был на вечеринке, и который из присутствовавших подростков пытался ее изнасиловать.

Уточню, что речь идет о небольшом пригороде. Миссис Форд утверждает, что после инцидента дошла домой пешком. Однако дом, в котором произошла попытка изнасилования, она не помнит. Она помнит, что этот дом был неподалеку от ее собственного дома, ведь она, повторяю, дошла домой пешком. Кристин Форд – психолог, и куда лучше моего разбирается в причудливых механизмах памяти, – именно с этого она и начала свое выступление в сенате: жертва может забыть какие-то детали… Досадно, что миссис Форд не помнит дом в районе, в котором выросла, в котором, по ее же словам, все знали друг друга. Дом, по которому легко можно было бы вычислить хозяев и, возможно, выяснить, где в тот вечер находились родители подростка, устроившего вечеринку.

Досадно и то, что все свидетели, по словам Форд, присутствовавшие на вечеринке, отрицают сам факт этой самой вечеринки. Все, включая лучшую подругу Форд, миссис К., которая при этом подчеркивает, что, не смотря на аберрацию памяти, верит подруге детства. Верит, потому что хочет верить, а не потому, что помнит, как подростки пили пиво, как подруга звала на помощь, как выбежала из дома, как делилась с ней после инцидента. Я понимаю: необъяснимые, сложные механизмы памяти и веры…

И женщины, не выпускавшие сенатора из лифта и обвинявшие его в равнодушии к их опыту, тоже искренне верят. Потому что им больно, потому что это все, что у них есть – вера в коллективную мужскую вину и желание наказания.

Верит и одна из одноклассниц Форд, мисс М., сначала написавшая в Твиттере, большими такими буквами: «Это действительно ПРОИЗОШЛО. Об этом знали все», – а потом, когда посыпались вопросы журналистов, заявившая: «Да я понятия не имею, что там было на самом деле. Просто я почувствовала себя уполномоченной. Мне жаль Кристин Форд».

Нам всем жаль Кристин Форд. Нам настолько жаль Кристин Форд, что нам неловко задавать ей сами собой напрашивающиеся вопросы: так в чьем же доме, раз уж по соседству, произошло описанное ею преступление? почему она пошла в туалет на второй этаж, когда туалет также был на первом? почему не слышала, как кто-то поднимается вслед за ней, дыша в спину? каким образом после того, как ей удалось вырваться из рук насильника и спрятаться в туалете, ей удалось отчетливо расслышать, как сообщники смеялись и шутили, шумно спускаясь с лестницы, ведь по ее же словам, музыка звучала так громко, что никто не мог расслышать ее криков о помощи? Нам неловко задавать эти вопросы, потому что Кристин Форд – жертва, и любой вопрос может обидеть жертву, усилить, усугубить боль. И то, что я мысленно задаю такие вопросы, автоматически превращает меня в «совок», женоненавистницу, равнодушного к чужой беде истукана, шлюху и извращенку, пособницу потенциального насильника и убийцы, черта рогатого. Пожалуй, всякие расследования вообще следовало бы запретить, дабы ненароком не обидеть обвиняющего.

А обвиняемого? Ничего, пусть поплачет, мы тоже много плакали. И родители его пусть поплачут, и жена, и дочки-школьницы, которых, видите ли, теперь в школе подвергли остракизму. Дыма без огня не бывает. Пусть теперь сидит и в сотый раз рассказывает, почему в восемнадцать пил пиво, сколько выпил и – о, это важно – случались ли у него: аберрация памяти, провалы, отключки, белочки? Дневники, говорите, календари? Он, видите ли, записывал, что делал, чем занимался ежедневно. Но это же подозрительно: наверняка знал, что припрут к стенке, готовил себе алиби с восемнадцати. Виновен, как ни крути.

Однажды, давным-давно, подруга попросила меня поехать с ней навестить какую-то родственницу, жившую в другом конце Киева. Нам было по восемнадцать-девятнадцать, ранний летний вечер, часов шесть-семь. Мы словили частника, она села сзади, а я – впереди, поскольку сзади сидел еще один пассажир. До родственницы мы, к сожалению, не добрались. Машина завернула в Голоссеевский парк, где так называемый «пассажир» выволок мою подругу из автомобиля, а водитель, молодой, подтянутый, сильный, тут же, в машине, принялся методично и с наслаждением бить меня. Кажется, ему ничего и не нужно было, кроме крови, он получал удовольствие от того, что молча квасил мое лицо. Это длилось бесконечно долго, помню, как мысленно готовилась умереть, как не проронила ни звука, чтобы не прибавлять удовольствия избивавшему меня. Но мне повезло: кто-то невидимый (скорее всего, тот же «пассажир», как выяснилось позже, сразу же отпустивший мою подругу восвояси) швырнул камень в заднее стекло автомобиля. Водитель испугался, завел мотор, выехал из парка и выкинул меня на улицу. Первым делом, я бросила взгляд на номер отъезжающей машины, но номер был заблаговременно прикрыт какой-то тряпкой, свисавшей из багажника. В машине остались наши сумки, деньги. Истекая кровью (левая часть лица превратилась в сплошное месиво, не видно было ни глаза, ни губ, твидовый пиджак из светло серого стал багровым), я словила такси и, предупредив таксиста о том, что у меня нет денег, попросила отвезти меня обратно в парк. Там, держа таксиста за руку, я кричала в надвигающихся сумерках: «Лиза! Лиза!». Лиза к тому времени уже была на полпути к своему дому. Помню, как по дороге к дому подруги (я хотела оповестить ее мать) добродушный таксист советовал: «В следующий раз не сопротивляйся. Хоть лицо сохранишь». В милицию я не заявляла, хотя допускаю, что по разбитому стеклу авто преступника можно было отыскать. Но мне было стыдно выходить из дому с половиной лица (несколько недель я не ходила в институт), мне было стыдно, что, вопреки настояниям мамы, я села в частную машину, мне было стыдно, что первые десять минут я обменивалась с частником шутками, какими-то дурацкими анекдотами. «Сама виновата, – сказала мне потом подруга, которую я искала в парке, – шутить надо меньше». Не шутить. Не сопротивляться. Сохранить лицо. Вопреки механизмам памяти, я помню каждую деталь. На мою беду – у меня хорошая память.

Так вот, я считаю, что, раз уж виновник остался безнаказанным, Кавано не может быть верховным судьей. Даже больше, Кавано должен сидеть в тюрьме. Нет, лучше бросьте Кавано на растерзание женщинам с попранной честью и не утихающей болью.

Но шутки в сторону. Когда для доказательства чьей-либо вины достаточно лишь голого слова да горьких слез и переполняющих чувств, а презумпция невиновности превращается в пустой звук, то можно забыть о чести, боли и справедливости. Завтра придут за вашим отцом, мужем, сыном. И не будет иметь значения, виновны они или нет. Была бы жертва, а преступник всегда найдется.

————————————————————————————
(На всякий: Трампа не терплю. В республиканской партии не состою. Судья Кавано мне не симпатичен, но совсем по другим причинам.)

Один комментарий к “Поэт Марина Гарбер. Размышления по поводу происходящего с Кавано

  1. Поэт Марина Гарбер. Размышления по поводу происходящего с Кавано

    Коллективное чувство жертвы. Коллективное чувство вины. Первое характеризует женщин, включая тех двух, травмированных, эмоционально взвинченных, негодующих от несправедливости и тяжести собственного опыта, вчера кричавших одному из сенаторов: «Вам наплевать, что произошло с нами!» Нет, Брет Кавано никогда не сталкивался с этими женщинами, но их гнев, вызванный некогда перенесенной ими серьезной травмой, распространяется и на него, а заодно на всякого, рожденного мужчиной. Иными словами, они требуют, чтобы Кавано был наказан за преступления, совершенные другими. Они возмущены круговой порукой зла, не ведая, что сами множат зло, упирая на коллективное чувство вины мужчин.

    Я даже боюсь представить, что было бы, если бы несколько негодующих мужчин вот так же осаждали женщину-сенатора, осмелившуюся на мнение, отличающееся от их собственного. «Как, у вас разве нет детей? Да у вас нет сердца!»…

    Читать дальше в блоге.

Добавить комментарий