Татьяна Хохрина. Анины глазки

Фрида разводила в Малаховке анютины глазки. Вообще она первую половину жизни о них и знать не знала, жила в Дрогобыче со всей мишпухой, папа с братьями шил сапоги и ботинки, Фрида с сестрой Аней после школы помогали маме по хозяйству. Семья их жила там от века и никуда переезжать не собиралась, хотя гоняли там евреев то поляки, то Богдан Хмельницкий, то казаки. Недаром один из первых сионистов из России Хаим Шапиро, нахлебавшись во время казацких еврейских погромов еще в Первую мировую, при случайной возможности рванул оттуда в Палестину. Но у фридиной семьи таких планов не было, хотя не исключено, что зря. Потому что из всего многочисленного семейства уцелела только Фрида, попавшая перед войной в Малаховский туберкулезный санаторий. А остальных ее здоровых родных расстреляли там, в Дрогобыче, по месту жительства, в Броницком лесу. Может, поэтому Фрида радовалась, что рядом с Малаховкой город Бронницы — все-таки напоминание о знакомых местах и ощущение, что семья тут поблизости.

Туберкулез Фрида вылечила, выйдя замуж за сына местной молочницы. На парном молоке, сливках да твороге со сметаной она быстро перестала кашлять, округлилась и щеки горели не чахоточным румянцем, а полыхали здоровьем и сытой жизнью. Муж ее в детстве попал на переезде под электричку, остался без ноги, поэтому мобилизован не был и считался одним из самых завидных женихов. Все удивлялись, когда он выбрал эту тощую приезжую Фридку, хотя объяснялось это просто. Малаховские девки до войны в его сторону не смотрели, кому нужен калека, а потом развернулись только на безрыбье. И вообще были бойкие, нахальные — Москва-то близко и дачники каждое лето. А Фридка была тихая, скромная, лишнего слова не скажет, а коса до пояса и глаза синие — в пол лица. У нее все в роду были синеглазые, даром что евреи. И всем улыбалась, даже этому Коле без ноги. Вот он и не устоял. К тому же мать его, молочница Рая, не возражала. Девка работящая, за все хваталась, не избалованная, не то что местные. К евреям Рая в Малаховке давно привыкла, половина ее покупателей были евреи, и ничего! Платили исправно, не хулиганили, ни ее, ни Кольку не обижали. Так что и не страшно, что сынок на еврейке женится, еще неизвестно, какая другая пошла бы за него.

Первое время Фридка помогала свекрови с коровами, творог делала — лучше раиного, по клиентами бегала и по дому успевала — не нарадуешься! Только детенка все не получалось родить. Ну, в войну даже и радовались, что нет лишнего рта, а потом и свекровь, и муж очень были этим недовольны. На себя Колька не грешил, все объяснял фридиной прежней болезнью и ее еврейством. И хотя вокруг было полно многодетных еврейских семей, эта причина выходить стала у него на первый план. Гнать Фриду он не гнал, но обижать стал очень сильно. И обзывал по всякому, и смеялся над ней, и длинноносой дразнил, хотя и повода не была. А еще пить начал, а как выпьет, так и руки распускать. Прямо хоть плач или из дому беги. А куда бежать-то?!

Тут как раз указ вышел, чтоб приусадебное хозяйство сокращать, частному сектору совсем невмоготу стало. Ну Райка поплакала-поплакала и сперва одну корову на бойню свела, потом и вторую продала, а сама на мебельную фабрику пошла, во вредный цех, где лаком спинки кроватные покрывают. Там Рае не сладко пришлось, здоровье вконец разрушилось. Вот когда молочко парное бы пригодилось, а откуда взять-то? И Рая быстро так сгорела, оглянуться не успели…Хоронила ее на Малаховском кладбище Фрида, потому что Колька по-черному запил и себя не помнил. И произошел такой казус. Приехала Фридка на кладбище, а там две половины: одна еврейская, а другая — русская. Фрида спросила, где администрация, ну ее, на лицо взглянув, к еврейской и направили. Уж как они договорились — не ясно, но тогда обычаи не очень соблюдались, народ побаивался, и в результате похоронили Раю-молочницу на еврейской половине. Когда Колька протрезвел, думали — убьет Фридку, но он поорал только, поругался, да банки на заборе сохнувшие переколотил. Ну и правда — не перехоранивать же Раю!

А Фрида после свекровьиной смерти воспряла духом. Кольку она давно бояться перестала, а перед Раей все же спину гнула. Теперь же сама хозяйкой стала, хоть и хозяйство — названье одно! Тем не менее засадила Фрида весь участок зеленым луком, все лето им на Малаховском рынке торговала, кроликов взяла, хоть вера и запрещала. Но она ж не есть взяла, а на сдачу растить! И к следующей весне накопила Фридка на памятник. Поставила на раиной могиле плиту гранитную, да всю свою убитую немцами родню на ней перечислила. Райке место осталось только в самом низу, почти у цветника. Значит, придется мелкие да короткие цветочки сажать, а то неловко все же — ведь Рая хозяйка могилы, а не этот табор еврейский!

Поспрашивала Фрида на рынке про цветы, да тогда не очень до цветов было. У местных все больше пионы, шиповник да сирень с жасмином, но все это Фриде не годилось. И присоветовали ей в Кратово к дядьке одному съездить, что рассадой торговал. Добралась она до него, только вошла во двор, а там и маргаритки, и петуньи, и бархатцы, и гвоздички мелкие, и еще всяких тьма, каким она названия не знала. Красота неземная, а вот сердце чего-то другого просит! И словно угадал дядька этот. Повел Фриду за дом, а там поле целое словно пестрым бархатом застелено! И все оттенки там голубого, синего, лилового, фиолетового до черноты, а рядом мелькают то белые, то темно-вишневые вкрапления. «Это как же называются цветы Ваши?»- только выдохнула Фира. — «Это анютины глазки, однолетние цветки, тебе дорого выйдет!» Фира нагнулась к грядке низко-низко и вдруг ей показалось, что она заглянула Ане, сестре, в глаза. Это не анютины, это анины глазки! Это то, что она искала! А дорого не будет, она сама их будет разводить!

Больше Фрида лук не сажала. Весь ее участок был засажен анютиными глазками. Конечно, столько для одной могилы не нужно было, поэтому за остатком к ней ходила вся Малаховка и Красково, а некоторые даже из Люберец и Москвы приезжали. Фридины анютины глазки сажали у себя и доктор Лионенко, и доктор Ган, и директор школы, и заведующий аптекой. Мы тоже к ней ходили за анютиными глазками, маме нравился бархатный разноцветный ковер под окном. Наша соседка выбирала только желтые и вишневые. Какой-то дядька из Москвы приезжал специально за белыми. А себе Фрида оставляла только синие. И по-прежнему называла их анины глазки. И никто ее не поправлял.

(с) Татьяна Хохрина