Автор: Уголь один из видов топлива, а в каких-то регионах является основным видом. Сегодня, когда существуют такие более современные и экономичные виды, как газ и нефть, уголь, тем не менее, остается востребованным, особенно в металлургии. У нас в роду никогда не было людей, которые хоть как-то были задействованы в добыче угля. Но так удивительно сложилась моя судьба, что я, первым в своей семье, стал причастным к угольной промышленности.
Демобилизовавшись после войны в 46 году, я уехал на Дальний Восток. По ходу этой поездки решил остановиться в Хабаровске: то ли потому, что один из наших офицеров тоже направлялся в этот город, то ли у меня был на руках адрес каких-то моих родственников, ̶ сейчас мне уже тяжело вспомнить. И я действительно обосновался в этом городе, работая в цветной металлургии, и выяснил, что мой сослуживец, капитан Смольный, работает начальником отдела кадров на заводе им. Кагановичи. Я много раз бывал у него на работе. По размерам его кабинета я могу судить, что завод был колоссальный, и видимо, военного назначения. В какой-то мой приход к нему он предложил: «Давай поедем на Южный Сахалин». Действительно, я был тогда свободный человек, а у него возникли какие-то семейные неурядицы, и он хотел взять с собой одного из сыновей и уехать. Я дал согласие, и через какое-то время ̶ а это был уже конец 47 года ̶ мы совершили этот вояж.
На несколько дней нам пришлось задержаться в морском порту Владивостока в ожидании корабля. А плыли мы на корабле «Анива», который был аннексирован у Германии после войны и отправлен во Владивосток. Вспоминаю это путешествие по Японскому морю: вместо трех суток плавания, мы плыли шесть суток. Плыли ̶ это образно сказано. Мы попали в шторм в одиннадцать баллов, и трое суток наш корабль дрейфовал. В какой-то момент мы оказались недалеко от японских островов, и можно было с палубы их наблюдать. Но не всем пассажирам удалось их увидеть, так как в основном все от такой качки прятались в трюме. Я же ухитрился как-то оставаться на палубе и созерцать эту красоту, вместе с кораблем подымаясь на вершину волны, и падая в бездну. Честно говоря, каждый раз перехватывало дыхание, и состояние было не из приятных, но оно осталось в памяти на всю жизнь. В состоянии спокойного плавания кто-то из сахалинцев сообщил нам, что на шахте Каваками, переименованную потом в шахту Южно- Сахалинская, требуются работники, так как японцев, которые были основным контигентом на шахте, сейчас отправляют на их родину. По прибытии в порт и город Южно-Сахалинск, мы поехали поездом на эту шахту.
Поселок Каваками был расположен вокруг шахты, на холмистой местности, и никаких дорог по этим холмам не было, ̶ японцы разносили уголь населению в заплечных корзинах. Контингент рабочих на шахте был всегда только японский, а после войны и присоединения в 45-ом году Южного Сахалина к СССР, а также с наплывом русского населения с материка, на шахте появились и русские рабочие. Когда мы прибыли на шахту, нас распределили так: капитана, который был старше меня вдвое, отправили работать электриком на поверхности, меня – в забой, а сына капитана – в профтехучилище в другом городе. Вот так началась моя работа в угольной промышленности.
И вот, представьте, как бывает в жизни… Этот капитан прошел всю войну и уцелел, а тут добровольно, в мирное время, на каком-то Сахалине спустя всего несколько месяцев своей работы на шахте погиб. Он что-то он не поделил с работягами, работающими с ним в одной смене. В обеденное время, когда все перекусывали, и, конечно, выпивали, ему налили этилового спирта, и капитан через какое-то время скончался. Я пытался что-то выяснить, но было все бесполезно. На шее у меня оказался его сын, которого до своего выезда опекал. Такие дела…
Пару слов скажу о том, что представляла собой сама шахта, и как проходила добыча угля на ней. Из-за присутствия метана шахта относилась к взрывоопасной категории. Техника безопастности в то время была… никакой. Просто во многих местах были расклеены объявления для предостережения использования каких-либо зажигательных средств на территории шахты. Конечно, объявлений было недостаточно. Когда случался на шахте выброс и какой-то взрыв, многие шахтеры, оказавшиеся в этой зоне, погибали. Процесс добычи угля осуществлялся так: клеть, в которую заходили 20-25 человек, опускали на 100-метровую глубину, далее поездом в вагонетках шахтеров провозили 2,5-3км, после чего уже пешком каждый, нагруженный своим оборудованием, добирался, по очень не удобным выработкам, к своему забою. Поскольку угольные пласты залегали в наклонных плоскостях, с одной стороны, это было более экономным способом, так как для перемещения угля после его добычи не требовались транспортерные ленты. Но, конечно, в наклонной плоскости усложнялся сам процесс добычи. Уже в самом забое на плоскости примерно 1,5 на 2 метра, надо было пробурить 10-12 шпуров на длину 1,2м, располагая их в шахматном порядке. В шпуры закладывалась взрывчатка ̶ аммонит ̶ и производился взрыв. Уголь сам осыпался вниз, и через люк нижнего яруса попадал прямо в вагонетки, которые отвозились к стволу шахты, и далее грузовым лифтом на поверхность. Вот такой цикл добычи. Я был на тяжелейшем участке работы. Я держал довольно тяжелый перфоратор за ручки с двух сторон и буравил шпуры. Меня всего трясло, а когда поднимался на поверхность, перед глазами еще долго мелькало. Но я был молодой и выносливый, как-то приспособился.
Хочу вспомнить два момента, связанных с Сахалином. До женитьбы я жил в японской семье, и на моих глазах проходила вся их жизнь, их быт, взаимоотношения друг с другом и детьми. Прежде у меня не было проживания в мирных условиях с другими народами, и я с интересом наблюдал за этой семьей. Честно говоря, несмотря на недавно закончившуюся войну, японцы меня восхищали, и я для себя определил японскую нацию как величайшую. Позже, когда побывал в Японии и своими глазами увидел всю красоту и богатство этой страны, ничуть не разочаровался. Первое впечатление восторга у меня сохранилось.
Второе впечатление связано с острым в настоящее время вопросом взаимоотношения полов и этики поведения на работе. Обвинение в приставании к противоположному полу, которое может выражаться в предполагаемом и не всегда явном желании взглянуть, обнять, пригласить куда-то, может возникнуть спустя много лет и обернуться большими неприятностями. История не нова. Вспоминаю, что в далеком 48 году на Сахалине на шахте, где я работал, одна рабочая заявила, что начальник участка ее изнасиловал, и подала в суд исковое заявление. Не помню почему, но у нас с этим человеком были добрые отношения. Хоть он был на много старше меня, но нам было интересно общаться. Я присутствовал на суде. Если бы обвинения подтвердились, ему грозил бы большой срок. Выслушали потерпевшую, ̶ у нее не было свидетелей. Со стороны обвиняемого несколько человек выступили в его защиту. Я с места тоже сказал, что хорошо знаю его, мы многое обсуждали из прожитой жизни, и хотя жены у него не было, он никогда не позволил бы насиловать женщину. Если имели место какие-то отношения, то только с согласия сторон. Я на 100% уверен, что такого не могло быть с его стороны. В зале прозвучали аплодисменты. Не знаю, что повлияло на судью, но ему вынесли приговор – два года условного срока. Меня судья спросил: «Вы юрист?». Я ответил, пока только учусь, но думаю им стать. Был ли я прав тогда? Надеюсь, что да.
О Сахалине у меня остался в памяти такой удивительный эпизод. В момент выезда на Южный Сахалин, мне пришлось ожидать корабля в порту Владивостока несколько дней. Там же находился цыганский табор, который по документам следовал на Колыму. И кто-то им подсказал, что если в слове Колыма исправить только одну букву Л на Н, тогда получится слово Коныма, которая находится на Сахалине, и можно будет отправиться туда. Они подправили документы, и всем табором оказались на Сахалине. Коныма была в одном пролете от нашей шахты. В новых условиях всем табором необходимо было перестраиваться. И если основные спутники любого табора были лошади, то здесь лошадей было. Мужчин из табора можно было использовать на шахте в качестве кузнецов, а женщинам пришлось очень трудно. Привычные формы зарабатывания денег здесь почти не проходили… Японского языка цыгане, конечно, не знали. Попытки разговора с японками, когда, во время интенсивной жестикуляции собеседницу ловко обчищали, имели плачевные последствия. Когда японка, вернувшись домой, обнаруживала пропажу, начиналось всеобщее возмущение. Местные власти стали допытываться, как вообще попал сюда цыганский табор. После нескольких месяцев выяснения обстоятельств, обнаружили подделку в документах, и цыган выдворили с Сахалина на материк. Дальнейшую их судьбу я не знаю. Так или иначе, несколько месяцев пребывания цыганского табора в селении сослужили недобрую службу цыганско-японским отношениям: их еще долгие годы вспоминали на Коныме недобрым словом.
Вспоминаю, что 29 августа 48-го года впервые было решено отмечать День шахтера. Так было решено на шахте, что при выполнегнии 80% нормы добычи угля гарантировалось получение оклада, а в кунун первого дня Шахтера, к которому готовились, выдали на гора 106% и получили хорошую дополнительную прибавку к зарплате, которая мне очень пригодилась для выезда на материк. К тому времени я отработал на шахте почти год, и у меня уже была семья. Родители жены чествовали себя плохо из-за климата, моя жена была в положении… Было решено, что им лучше вернуться на свою родину в город Кирсанов Тамбовской области, а я, как их сопровождающий, должен был ее прервать свою работу на шахте. Откровенно говоря, после этой побывки, возвращаться на Южный Сахалин желания у меня уже не было. Препроводив семью в Кирсанов, я решил наведаться на свою родину в Киев. Не имея никакой специльности, но освоив азы работы шахтера, я с большим опозданием поступил в Горно-строительный техникум. После его окончания я был направлен в Коростышевское шахтоуправление горным мастером, где был ответственным и за добычу угля, и за проходку по породе, для подготовки новых лав. Если сравнить добычу угля на Сахалине (напомню, что каменный уголь добывался здесь с помощью взрыва, и не требовалось никаких транспортеров для его перевозки), то в Коростышеве процесс был организован совсем по-другому. Здесь добывали бурый уголь. Он залегал мощным слоем, более 2-х метров. Просто стоя во весь рост уголь рубили кайлом и лопатами набрасывали на ленту из рештаков, в пределах забоя. Далее уголь попадал на транспортерную ленту, а затем в вагонетки, которые поднимались на гора и, далее, на обогатительную фабрику. На фабрике, пройдя определенный процесс, уголь выходил в виде брикетов, которые упаковывались в пергаментную бумагу и уходили на экспорт в другие страны. Интересно, что эти брикеты продавались в магазинах наравне с другими продуктами. Украинский бурый уголь находился в песках киевского яруса, который был подвижный как плывун. Для его возможного прорыва все выработки крепились стойками с двух сторон выработок, а в кровлю забивался двойной посад из досок толщиной 40 мм. И даже через такой щит, песок иногда прорывался в выработку, создавая аварийную ситуацию, которая могла привести к гибели людей. Следующей особенностью разработки этого месторождения было то, что уголь залегал на небольшой глубине от поверхности, примерно 20-25 метров. Отработанную площадь определенных размеров, примерно 10 на 15 метров, надо было «посадить» для того, чтобы на поверхности внезапно не возникали большие трещины. Эту работу осуществляли специалисты-посадчики. Работа была очень опасной: помимо смелости, требовалась и большая сноровка. Когда постепенно выбивают стойки, кровля трещит, и надо уловить момент, чтобы, выбивая последнюю стойку, успеть выскочить из этой зоны. Мне пришлось однажды принять участие в таких работах, и я на себе прочувствовал всю механику процесса. На шахте в небольшом количестве был газ, который специальными приборами замерялся. Часто показатели были выше нормы, и по технике безопастности требовалось приостановить работы (инспекция просто «перекрещивала» выработку досками, и добыча останавливалась). Но план добычи оставался, и его нужно было выполнить в любых условиях. Под землей трудно не только людям, и не только их закаляет тяжелая работа. Вспоминаю, как-то на смене в забое ко мне обратился один рабочий: «Вот, видите, лежит обычная деревянная чурка. Подымите ее». Мне стало интересно и, улыбнувшись, я ухватил ее с двух сторон, но с первого раза поднять ее не мог. Сколько лет она пролежала в угольном пласту, тяжело сказать, но она превратилась, видимо, в ожелезненную.
После двух лет работы на шахте я решил, что закалился достаточно, чтобы окончательно связать свою жизнь с угольной промышленностью. Я получил направление на учебу от комбината «Украинуголь», для поступления в Политехнический институт на горный факультет. Имея диплом об окончании Горного техникума с отличием, я посчитал, что вопрос поступления в институт будет решен положительно. Но не тут-то было. К своему удивлению, я получил визу на своем заявлении: «Вакантных мест для отличников нет». Но я был упорен и решил закрепить свое направление от «Украинуголь» визой от Министерства угольной промышленности. Поехал в Москву, имея направление комбината и письмо моего знакомого шахтера, который когда-то обучал тогдашнего министра Засядько азам работы в забое по добыче угля. В самом Министерстве, мне повезло, и я удачно попал на прием к знаменитому Стаханову, который в то время был начальником отдела рацпредложений. С помощью Стаханова я смог попасть на прием к Министру, которому показал все документы и объяснил ситуацию, в которой оказался. И вот, представьте, я получил новое направление на учебу, подписанное лично Министром угольной промышленности Засядько. Я чувствовал себя счастливчиком. Но рано обрадовался…
Вновь на прием к директору Киевского Политехнического института Плыгунову пошли вдвоем я и мой хороший приятель, тоже фронтовик, как и я, – писатель Виктор Некрасов. К директору зашел только Некрасов, а я оставался в коридоре у приоткрытой двери и все слышал. Некрасов тогда был зампредседателя Союза писателей Украины, авторитетный и уважаемый человек. Некрасов был уверен, что, поскольку у меня такие солидные документы на поступление, вопрос будет решен положительно. Но все обернулось по-другому. Плыгунов, прочитав направление, подписанное Министром Засядько, на повышенных тонах сказал: «Мы еще посмотрим, как это Министр подписывает направление какому-то Ароновичу!». Видимо, Плыгунов, будучи женатым на дочери Министра культуры Кафтанова, посчитал, что вправе так отвечать знаменитому писателю. Некрасова буквально согнуло от этого ответа. Он ему ничего не ответил, повернулся и вышел, а когда увидел меня, спросил: «Ты все слышал?». Вот так, несолоно хлебавши, ушли. Доказывать что-то и добиваться не видели смысла. Вариант поступления в Киеве отпал. Но я не падал духом! Решил поехать в Новочеркасск, где тоже был Политехнический институт и горный факультет. Я не буду описывать все, что там происходило. Скажу лишь, что ко мне очень благосклонно отнеслись. Была уже вторая половина сентября, и набор был уже прекращен. Тем не менее, дирекция института согласна была меня принять на стационарный факультет. Но я мог заниматься только на ускоренном курсе из-за своего семейного положения (напомню, у меня уже была жена, она ждала ребенка, и мне нужно было работать). Пришлось отказаться от предложения и возвратиться в Киев. Честно говоря, было обидно, что все мои старания получить высшее образование по специальности шахтер окончились неудачно. Но, что поделаешь… На следующий день по приезду в Киев мне позвонил мой товарищ и говорит: «Приноси документы в Гидромелиоративный институт, и можешь сразу приступать к занятиям». Вот так, неожиданно, не ударив пальцем о палец, я поступил Гидромелиоративный в институт (он потом был переименован в институт Водного хозяйства) по другому профилю, а профессию угольщика пришлось забыть. Это был 1951 год.
А шахтерская профессия в нашей семье все-таки оставила след. Специальность «горный инженер» впоследствии получил мой брат. Он достойно поработал в угольной промышленности всю свою жизнь от 18 до 70 лет, от работы в забое до управления шахтой. Одаренный инженер. Несколько раз его представляли к званию Героя соцтруда, но в итоге отмечали другими наградами, ̶ из-за «национального вопроса», как объясняли. Такое было время… Но награды ̶ дело десятое. Главное, что он занимался делом своей жизни, был увлечен этим, и оставил о себе добрую память у людей, с которыми работал.
Спустя годы, я думаю, что мой «угольный» опыт был, видимо, для чего-то необходим. У меня остались яркие воспоминания об этом периоде, я научился ценить то, чем занимаюсь, в каком-то смысле лелеять профессию, которая у меня в руках, стремиться делать свое дело хорошо. Честно говоря, если бы позволял возраст и здоровья, работал бы и сейчас. Делать свое дело ̶ это не только обязанность, но и одно из преимуществ человека. Так что в этом смысле завидую молодым и желаю им любить свою работу, искать то, что интересно, к чему лежит душа.
ВЛАД АРОНОВ
Нью-Йорк, июнь 2018