Татьяна Хохрина. НЕ НАЙТИ В ДРУГИХ КРАЯХ ТВОИХ КРАСОТ…

Заза сидел на скамейке платформы Малаховка, пил какую-то мутную кислятину и смотрел на пролетавшие мимо без остановки поезда дальнего следования. Он не чувствовал, что от дождя уже набухла старая ворсистая кепка и намокла куртка, что ноги в драных, стоптанных кроссовках стоят в луже и завтра он опять будет кашлять, как чахоточный. Он смотрел на поезда и мечтал…

Вот он входит в забитый пассажирами вагон, ищет свое место, вроде это должна быть верхняя полка…Он забрасывает на нее огромную дермантиновую красную сумку с надписью Спартак, ту самую, с которой двадцать пять лет назад в войну уезжал из Зугдиди в Москву. Он не сильно разбогател за эти двадцать пять лет, сумка и сейчас останется полупустой и по-прежнему в ней будут стучать, перекатываясь, тюбики краски, банки эмали и рассыпанные по дну кисти. Сумка останется лежать на верхней полке, он только прихватит оттуда бутылку вина, сулугуни и Олины пирожки. Его вклад в общий стол, который сразу начнут накрывать две хлопотливые попутчицы и к которому потянутся со своим угощением другие пассажиры. Почему в поезде, как только он трогается, люди начинают сразу выпивать и закусывать?! Наверное, волнуются, ждут ли их там, куда несут их колеса, рады ли им там будут, найдется ли для них там место…И заедают-запивают свои страхи и сомнения. А, может, хотят скорее забыть на время тех, кого оставили позади, кто собирал им эти кульки и свертки, тех, кто не хотел их отпускать и так напряженно смотрел им вслед. И опять пьют и закусывают в большой и случайной компании, чтоб отогнать, отодвинуть эти картинки. Вот и сейчас все подтянутся к столику, заваленному снедью, закажут проводнице чаю и начнется обычный поездной треп…

Нет, лучше не так. Это он так уезжал, точнее — уносил ноги, улепетывал из этого страшного, воюющего Зугдиди, прихватив только пару тряпок, кисти и краски и какие-то гроши на первое время. А сейчас, допустим, всё уже по-другому. На нем красивый строгий костюм Армани цвета голубиного крыла — к глазам как раз, тонкий шуршащий, подчеркнуто небрежный и стильно помятый плащ, мягкая велюровая мышиной масти шляпа, как когда-то была у директора музея-дворца Дадиани, и изящные мягкие кожаные английские ботинки с такой тонкой подошвой, что не верится, что они доживут до Зугдиди, хотя на самом деле им ничего не сделается, просто это — очень дорогие ботинки. В руках у него элегантный чемодан и зонт-трость. Что делать, положение обязывает такого известного художника, как Заза Чхатуа, держать марку и выглядеть соответствующе. Конечно, он едет не в общем, не в плацкартном вагоне среди сомнительной и чумазой публики! Его место в мягком вагоне с отдельным купе на два места, с бархатными диванами, крахмальными занавесками, белоснежным и не сырым бельем и очаровательной попутчицей. Он снисходительно улыбнется ей, закажет ужин из вагона-ресторана с чем-то особенным: тунец, фуа-гра, немного фруктов, камамбер и вино. Настоящее, французское, в старинной, чуть кривоватой бутылке. Он наверняка хорошо разбирается в винах и понимает, что подходит для такого суаре. И они начинают неспешный разговор….

Даже не знаю, какой вариант лучше. По всему вроде второй — жизнь удалась и пусть весь Зугдиди это узнает. С другой стороны, первый как-то понятнее и привычней и изображать ничего не надо. Да и с народом интереснее. Эта девица — еще неизвестно, порядочная ли это девушка и есть ли о чем с ней разговаривать. А там, в первом варианте, все проще. Есть много собеседников, а, значит, много тем и большой выбор. Там, кстати, и барышни едут, просто чуть попроще. А это и неплохо! И наверняка есть хорошенькие, а такой орел, как Заза Чхатуа, своего не упустит. Вон, Ольга когда-то была среди работниц санатория имени ХХП партсъезда первая красавица, а не устояла перед его натиском! Хотя и родители ее были против, да и его семья предпочла бы скромную менгрельскую девушку, но он решил по-своему и было так, как он решил!

Вот тут, конечно, слабое место. В мечтах Оли почему-то нет, все организуется как-то без нее. Он знает, почему, хотя неприятно в этом признаться даже себе. Оля — свидетель его поражения, его несостоятельности. Она — жертва его обещаний, которые оказались дымом, пустым звуком, набором слов, за которыми ничего не стояло. Она поверила ему, считая, что он мужчина даже тогда, когда он был двадцати трехлетний голодранец без пары целых штанов и женился на ней в дядином костюме, болтавшемся на нем, как на вешалке. Но Оля была уверена: он не обманет, он труженик и талант, он станет вторым Ладо Гудиашвили, он подарит ей себя, весь мир и жизнь ее будет необыкновенной! А он оказался пустышкой, треплом.

Где твои картины, великий художник Заза Чхатуа? Где твой музей и площадь твоего имени? Может, это Малаховская поселковая баня, где ты клал в душевых плитку? Или облепленные ее ворованными остатками прилавки Малаховского рынка? Или тот барак, где вы живете с Олей уже почти 22 года? Барак, который называют общежитием, но там есть только общая нищета, общей жизни там нет, там вообще нет жизни. Может, поэтому их с Олей мальчик и не захотел надолго оставаться с ними. Но об этом думать запрещено. Заза давно договорился с собой, что их мальчик тоже едет в поезде туда, в Зугдиди, просто они сели случайно в разные поезда и встретятся только в пункте назначения. Заза даже не волнуется, ведь мальчик, как и он сам, едет домой, с ним больше ничего плохого никогда не случится. А Оля этого не понимает. Она ни в чем Зазу не обвиняет, но ей невозможно смотреть в глаза. А разве можно жить с женщиной, если она тебе жертва, свидетель, обвинитель и судья и ей нельзя смотреть в глаза, а адвоката у тебя нет, он едет в поезде на Зугдиди.

Кислое винцо кончилось и было уже здорово холодно, да и темно, поздно уже. Еще пару поездов и он двинет домой. Пока он еще не может уезжать. Надо еще подработать чуть-чуть. Он же не может возвращаться в таком виде и без подарков! Хорошо бы большой заказ какой-нибудь получить! Коттедж, например, отделывать прямо с котлована. Чтоб во всех работах его руки пригодились: и копать, и кирпич класть, и штукатурить. Ну и конечно отделка — плитка, краска, то-се. ..Понимающий бы хозяин попался, спросил бы:»Заза, уважаемый, Вы художника какого-нибудь не знаете — стены в гостиной расписать хочу, зал охотничий, детскую…» А он бы лукаво так ответил:»Почему не знаю? Очень хорошего художника знаю, прекрасного художника Чхатуа знаю, не пожалеете, что обратились!» И настал бы Зазин час! Как бы он расписал там стены! Экскурсии бы водить стали, у хозяина спрашивать: «Это итальянский мастер работал у Вас? Или, может, член союза художников?». А хозяин бы говорил:»Зачем?? Это — Заза Чхатуа, другие итальянцы и члены Союза художников еще могут у него поучиться! У него была непростая жизнь, его помотало по свету, он потерял сына, но этот опыт сделал его зрение острее, а руку тверже, и вот какие картины теперь рождает его талант и кисть!» И хозяин умолял бы Зазу остаться, сказал бы:»Бери этот дом, он твой, раз там твои картины, а я построю себе другой!» Но Зазе не нужен этот дом, у него есть дом и он хочет туда вернуться. Поэтому он возьмет деньгами, а уж благодарный хозяин не пожадничает….Тогда и можно будет выезжать!

Заза не заметил, как дождь кончился, кепка свалилась прямо в лужу, а сам он уже спал на этой лавке, положив голову на согнутую руку в сыром рукаве. Под стук вагонных колес так сладко спится! И на рассвете вдалеке видны очертания знакомых гор…

© Татьяна Хохрина

4 комментария для “Татьяна Хохрина. НЕ НАЙТИ В ДРУГИХ КРАЯХ ТВОИХ КРАСОТ…

  1. Татьяна Хохрина. НЕ НАЙТИ В ДРУГИХ КРАЯХ ТВОИХ КРАСОТ…

    Заза сидел на скамейке платформы Малаховка, пил какую-то мутную кислятину и смотрел на пролетавшие мимо без остановки поезда дальнего следования. Он не чувствовал, что от дождя уже набухла старая ворсистая кепка и намокла куртка, что ноги в драных, стоптанных кроссовках стоят в луже и завтра он опять будет кашлять, как чахоточный. Он смотрел на поезда и мечтал…

    1. Мне сегодня напомнили о замечательном расказе Татьяны Хохриной «НЕ НАЙТИ В ДРУГИХ КРАЯХ ТВОИХ КРАСОТ…».
      Его можно прочесть по ссылке ниже.

Добавить комментарий