Не писать стихов — ни теперь, ни впредь,
торопиться жить, не спешить стареть,
занимать себя пустяками,
становиться вровень не с тем, не с той,
говорить чужому: со мной постой,
забывая крылышками гореть
под бла-бла-блаками.
Поджимает срок сосчитать сорок,
обмереть — так не выучивший урок
у доски отличник
по карманам шарит. На верхнем “ля”
погореть, альвеолами шевеля,
теребя бычок, носовой платок,
коробок от спичек.
Где теперь дураку набираться сил?
Апатических в окна плеснув чернил,
наблюдать за светом,
подбирающим уголь, пастель, акрил,
чтоб сказать о том, кто меня любил,
да забыл об этом.
Я сама не помню, в каком раю,
для кого живу и за что люблю,
в ком души не чаю,
в долгий ящик складываю стишки, —
так за мельницей чёрт стережёт мешки,
воробьёв стращая.
Режет воздух надвое — пересвист
цвета горя и горечи. Землянист
проходящий быстро
с колотушкой сторож, пока в кустах
трепыхается бледномастый птах,
подминая чёрканный чёрным лист
под пером когтистым.
Так скажи, зачем этот город мне,
с водяными знаками на спине,
но фальшивый? То ли
дело выселки, где — васильки на лбу,
старый мельник грузит мешки в арбу,
и растёт монотонное бу-бу-бу
в бубенцовом горле.
Марина Гарбер
Не писать стихов — ни теперь, ни впредь,
торопиться жить, не спешить стареть,
занимать себя пустяками,
становиться вровень не с тем, не с той,
говорить чужому: со мной постой,
забывая крылышками гореть
под бла-бла-блаками.
Поджимает срок сосчитать сорок,
обмереть — так не выучивший урок
у доски отличник
по карманам шарит. На верхнем “ля”
погореть, альвеолами шевеля,
теребя бычок, носовой платок,
коробок от спичек.
Где теперь дураку набираться сил?
Апатических в окна плеснув чернил,
наблюдать за светом,
подбирающим уголь, пастель, акрил,
чтоб сказать о том, кто меня любил,
да забыл об этом.
Я сама не помню, в каком раю,
для кого живу и за что люблю,
в ком души не чаю,
в долгий ящик складываю стишки, —
так за мельницей чёрт стережёт мешки,
воробьёв стращая.
Режет воздух надвое — пересвист
цвета горя и горечи. Землянист
проходящий быстро
с колотушкой сторож, пока в кустах
трепыхается бледномастый птах,
подминая чёрканный чёрным лист
под пером когтистым.
Так скажи, зачем этот город мне,
с водяными знаками на спине,
но фальшивый? То ли
дело выселки, где — васильки на лбу,
старый мельник грузит мешки в арбу,
и растёт монотонное бу-бу-бу
в бубенцовом горле.