Марина Шаповалова. То, что я могу сказать, верно только для родившихся около 60-го года

«Часопис» по-украински звучит точнее, чем летопись. Не годы-лета мы помним, а неравномерное время без чётких границ.

То, что я могу сказать, верно только для родившихся около 60-го года. Потому что детство — личное тысячелетие, и несовпадение на 10 лет тут — расхождение навсегда.

Сначала у нас было вечное послеоттепельное лето, замершее в полуденном сне с обязательными полдниками и без войны, в котором все были обыденно счастливы — наши красавицы-мамы на шпильках, папы в брюках-дудочках, дедушки в «шведках» и бабушки в выходных цветастых платьях прямого покроя с китайскими зонтиками. Зима пахла хвоей и мандариновыми корками. Новый год приходил в оранжевом костюме космонавта. Горы веток сирени увядали вокруг «вечного огня» у обелисков, а ситцевый кумач ноябрьских колонн шёл на смену опавшим листьям. Так всё повторялось из года в год. А когда мы стали понимать, что хотим чего-то иного, нового, о его приближении зашептали вокруг все приметы.

Конец 70-х был затишьем накануне. Их шаблонная скука тормозила и заземляла порывы: учитесь, поступайте, оканчивайте! Мы уже торопились, но пока ничего не происходило, кроме мелких неприятностей: «а вам, что, больше всех надо?..»

Как вдруг оказалось, что «больше всех» надо уже всем и каждому — время сорвалось с доски почёта и покатилось нам навстречу.

Ах, какими свободными и раскрепощенными мы были в 80-х! Смелее себя самих. Мы сбивали планки дозволенности с решительностью и отчаянием беглецов, обнаруживших конвой заснувшим. Земляничные поляны ещё не зацвели — мы навзничь падали в траву — «Вообрази, что только небо над нами, и все люди живут одним днём!..» Электрогитарные звуки и кофе «Сайгона» прямо на тротуаре — кому-то большего не досталось. Но разве мало — плевать на ментов, чиркая в темноте ревущей ночи зажигалкой над головой или слушая саксофониста в подземном переходе? Листать «Плейбой» при всех и называть вечноживого вождя грибом. В любом случае — ты уже «за колючкой», снаружи. Или — в вечности. Как повезёт.

Когда рухнуло вообще всё, кажется, только мы не родину потеряли, а с лёгким сердцем отпинали в кювет развалившийся «аппарат насилия», по определению мавзолейного «гриба» — хоть в этом он оказался прав.

Строить на опустевшей дороге мы ничего не собирались. Беглецы — не строители, беглецам нужны только свободные пути. Кто-то всё время рядом копошился, стаскивая кирпичи и арматуру — мы не мешали, ведь каждый волен заниматься тем, чем хочется.

Мы спохватились, когда обнаружили вокруг себя стены новой тюрьмы.

Не спрашивайте нас, что теперь с этим делать. Наше время давно разогналось до сверхзвуковых скоростей и пролетит сквозь детскую вечность внуков одной песенной строкой: представьте, здесь нет ни рая, ни ада!
Но есть небо.

Потом, однажды, и вы, суетливые строители, присоединитесь к нам там, куда ваши стены не достают. И снова огорчитесь, увидев, что мы счастливее вас.

Один комментарий к “Марина Шаповалова. То, что я могу сказать, верно только для родившихся около 60-го года

  1. Марина Шаповалова

    «Часопис» по-украински звучит точнее, чем летопись. Не годы-лета мы помним, а неравномерное время без чётких границ.

    То, что я могу сказать, верно только для родившихся около 60-го года. Потому что детство — личное тысячелетие, и несовпадение на 10 лет тут — расхождение навсегда.

    Сначала у нас было вечное послеоттепельное лето, замершее в полуденном сне с обязательными полдниками и без войны, в котором все были обыденно счастливы — наши красавицы-мамы на шпильках, папы в брюках-дудочках, дедушки в «шведках» и бабушки в выходных цветастых платьях прямого покроя с китайскими зонтиками. Зима пахла хвоей и мандариновыми корками. Новый год приходил в оранжевом костюме космонавта. Горы веток сирени увядали вокруг «вечного огня» у обелисков, а ситцевый кумач ноябрьских колонн шёл на смену опавшим листьям. Так всё повторялось из года в год. А когда мы стали понимать, что хотим чего-то иного, нового, о его приближении зашептали вокруг все приметы.

    Конец 70-х был затишьем накануне. Их шаблонная скука тормозила и заземляла порывы: учитесь, поступайте, оканчивайте! Мы уже торопились, но пока ничего не происходило, кроме мелких неприятностей: «а вам, что, больше всех надо?..»

    Как вдруг оказалось, что «больше всех» надо уже всем и каждому — время сорвалось с доски почёта и покатилось нам навстречу.

    Ах, какими свободными и раскрепощенными мы были в 80-х! Смелее себя самих. Мы сбивали планки дозволенности с решительностью и отчаянием беглецов, обнаруживших конвой заснувшим. Земляничные поляны ещё не зацвели — мы навзничь падали в траву — «Вообрази, что только небо над нами, и все люди живут одним днём!..» Электрогитарные звуки и кофе «Сайгона» прямо на тротуаре — кому-то большего не досталось. Но разве мало — плевать на ментов, чиркая в темноте ревущей ночи зажигалкой над головой или слушая саксофониста в подземном переходе? Листать «Плейбой» при всех и называть вечноживого вождя грибом. В любом случае — ты уже «за колючкой», снаружи. Или — в вечности. Как повезёт.

    Когда рухнуло вообще всё, кажется, только мы не родину потеряли, а с лёгким сердцем отпинали в кювет развалившийся «аппарат насилия», по определению мавзолейного «гриба» — хоть в этом он оказался прав.

    Строить на опустевшей дороге мы ничего не собирались. Беглецы — не строители, беглецам нужны только свободные пути. Кто-то всё время рядом копошился, стаскивая кирпичи и арматуру — мы не мешали, ведь каждый волен заниматься тем, чем хочется.

    Мы спохватились, когда обнаружили вокруг себя стены новой тюрьмы.

    Не спрашивайте нас, что теперь с этим делать. Наше время давно разогналось до сверхзвуковых скоростей и пролетит сквозь детскую вечность внуков одной песенной строкой: представьте, здесь нет ни рая, ни ада!
    Но есть небо.

    Потом, однажды, и вы, суетливые строители, присоединитесь к нам там, куда ваши стены не достают. И снова огорчитесь, увидев, что мы счастливее вас.

Добавить комментарий