Татьяна Хохрина. Зарисовка из цикла об еврейской Малаховке

На углу нашей улицы жила Люба Беленькая. На самом деле она была или от природы рыжая, или красилась в морковный цвет, но Беленькой ее точно трудно было назвать. Поэтому неудивительно, что Малаховка знала ее как Любу Рыжую, и она настолько к этому привыкла, что отзывалась на это прозвище, как на фамилию, а иногда и называлась им в поликлинике или сельсовете, страшно удивляясь, когда этому не находилось документальных подтверждений. Причем мама ее, Фрида Ароновна, грозная толстенная старуха, продолжала быть Фридой Беленькой и никого почему-то это противоречие не смущало. Может, оттого что Фрида была уже белая, как лунь, так что ее уж точно было Рыжей не обозвать. Ну а когда Фрида Ароновна умерла, про фамилию Беленькая вообще забыли даже старожилы.

Люба Рыжая когда-то кончила полиграфический техникум, считала себя широко образованной и высоко интеллигентной, работала в малаховской библиотеке и умела играть на старом расстроенном пианино «К Элизе». В моей памяти она никогда не была молодой,была ужасно некрасива, но страстно мечтала выйти замуж, не безосновательно считая, что препятствием к этому служит ее избыточная культурная база. Пока была жива бабка Фрида, мимо их ворот не отслеженным и не изученным с точки зрения матримониальной перспективы не мог пройти ни один незнакомый мужчина половозрелого возраста. Фрида Ароновна весь день сидела в обрезанных бурках у калитки на скамеечке и через многократно увеличивающие очки отсматривала проходящих мимо. Если незнакомец подавал, с ее точки зрения, хоть какие-то надежды, она производила разведку боем, каждый раз изобретая новые тактические приемы.

Если мимо шел молодой человек, старуха Беленькая орала ему с лавки:»Парэнь, красавэц, дай бабушке Фриде рука, мине трудно увстать!» Стоило наивному благородному юноше подойти, она цепко хватала его обсыпанной старческой гречкой куриной лапой, волокла его к себе во двор, проводя по дороге дознание и объявляя бонусы:»А что, или ты приежий студент? Или ув Институт физкультуры? Что-то я тебе раньше не видела. Может, надо снять угол, чтоби жить, так луче в Малаховке нет! Во-первых, у нас есть где, во-вторых, можно рвать яблок, слив и я дам супу, а, ув-третьих, у мине есть красавице-дочке и она видаёт учебники…» Как правило под этот град вопросов и предложений эта странная парочка доходила до крыльца и наиболее удачливые уносили ноги. Несколько раз, правда, на эту удочку действительно попалось пара студентов, но гостили они у Рыжих-Беленьких недолго.

Со зрелыми незнакомцами разговор строился совершенно по-другому. «Товарищ, подожите, присядьте на минутку перевести дух. Ви, наверное, инженэр? Или врач? Нет?А такое интеллигентное лицо! Ну, неважно, бил би приличный человек. Видите, у нас клонится забор и зарастает двор. А у нас-таки 18 соток, это очень не маленький участок, между прочим. И очень большой дом. Крэпкий пятистенок на полная семья. Нужен только хороший хозяин, шо би не профукал всё! Лишь би кому же не довэришь, особэно кода такая красавица-дочь! Она, между прочим, работает ув библиотеке и умеет играть на пианино! Можно прамо щас пойти и послушать!» Тут даже самый расслабившийся прохожий начинал чуять опасность и, не оглядываясь, ретировался.

Когда мы с бабушкой изредка по-соседски заглядывали в Фриде и Любке, допроса тоже было не избежать. Старуха пытала бабушку, не собирается ли к нам в гости какой-нибудь неженатый родственник, удивлялась, почему к маме и папе не наезжают холостые сослуживцы, и интересовалась, не развелся ли кто из соседей. По мере накопления отрицательных ответов Фрида раздражалась и, не меняя темы, переходила уже на подробности нашей жизни. «А что, Цыля, Ваша Софа все еще замужем за этим гоем, как его, не помню? — лживо бормотала Фрида, в другие дни церемонно раскланиваясь с моим папой и делая ему разные комплименты. «Как это ви решились на такой зять?! Шо в нем хорошего? Подумаешь, юрист! Я даже не понимаю, шо он делает на работе. Конечно, замуж выйти непросто, но не за всякого же. Моя Любэньке за такого бы не пошла, я точно увэрена!..» Я страшно обижалась за папу, начинала подавать бабушке знаки, да и сама бабушка, крепко дружившая с зятем, находила эти обвинения беспочвенными. Мы быстро собирались домой и, уходя, бабушка ехидно спрашивала:»А што, Фрида, Люба Ваша даже юриста не нашла? Наверное, она хочет еще погулять, ей ведь всего за сорок — почти девочка…Ждет, наверное, когда овдовеет Наум Фуксман (это был восьмидесятилетний одноногий малаховский жестянщик), шоб сделать ему счастье в конце жизни?» На этой фразе бабушка гордо расправляла плечи и мы удалялись отмщенные.

Прошло время, и приехав очередным летом, мы не увидели на лавке Фриды Беленькой. Вместо нее сидела вышедшая на пенсию Любка — продолжатель славного дела своей покойной матери. Она не была так изобретательна в разработке планов заманивания холостяков в западню. Они сидела с книжкой на лавке и предлагала пол дома дачникам или квартирантам. При этом стабильно отказывая семейным парам и тщетно дожидаясь одиноких мужчин. За время поиска дача совсем обветшала, забор в нескольких местах завалился, поэтому в дачном сортире Люба периодически обнаруживала посторонних, а одичавшие сливы и яблоки в одну ночь обрывала местная шпана. Люба давно уже была седая, а не рыжая, и только по старой привычке красилась, потому что не рыжей, наверное, не узнала бы себя в зеркале. Пианино она отдала соседской девочке и казалось, что дело Любино совершенно безнадежно.

Однажды, уже в начале июля, на нашей улице вдруг объявилась странная еврейская пара: совсем древняя старуха под ручку с пожилым, тщедушным мужчиной. Они искали, где бы снять на пару месяцев комнату с терраской, пока в Москве душно и пыльно. Те, кто пускал дачников, еще весной находили себе жильцов, и свободным оказался только дом Любки Рыжей. И незнакомцы поселились у нее. Как-то старуха столкнулась с моей бабушкой в очереди за молоком и рассказала, что она давно вдовеет, живет с сыном Нёмой, бывшим нотариусом, и ей в Малаховке очень нравится, но очень дорого, так что впредь они вряд-ли смогут себе позволить такой отдых. И бабушку мою осенило.»Ви посмотрите на ваша хозяйке. Такая скромная, культурная и интересная женщина совсем одна и ув такой большой дом! Там чуть приложить руки и будет дворэц. И отдыхайте каждый год бесплатно!» Старуха задумалась. Нема ее никогда не был женат. «Но когда-то ж надо?! Кому-то ж я должна его оставить?!», — разумно рассудила бабка. «Конечно, у этой Любы есть-таки недостатки: я заметила, что она не кипятит бельё ув Пэрсоль и ей не нравится композитор Фрадкин, но в конце концов это можно поправить…»

В сентябре все дачники разъехались. А старуха с Нёмой-нотариусом остались. И к весне Любкин забор стоял насмерть, сортир стал недоступен посторонним, а крыша поразила Малаховку непривычной ей черепицей. На лавке Фриды Ароновны восседала ее правопреемница, молодожен Нёма по-хозяйски расхаживал по саду, а Любка успокоилась, раздалась, вернула от соседей пианино и ко всеобщему удивлению покрасилась в черный цвет. «А то рыжий — цвет невезучих!», — задорно объясняла она. И в ее счастливой улыбке солнечным зайчиком сверкал золотой зуб.

© Татьяна Хохрина

3 комментария для “Татьяна Хохрина. Зарисовка из цикла об еврейской Малаховке

  1. Я прочитал только первый абзац, но сразу обратил внимание на слово «точно», повторённое дважды в этом абзаце, оба раза в одном и том же смысле.
    Вот:
    …но Беленькой ее точно трудно было назвать.
    … так что ее уж точно было Рыжей не обозвать.

  2. Татьяна Хохрина. Зарисовка из цикла об еврейской Малаховке

    На углу нашей улицы жила Люба Беленькая. На самом деле она была или от природы рыжая, или красилась в морковный цвет, но Беленькой ее точно трудно было назвать. Поэтому неудивительно, что Малаховка знала ее как Любу Рыжую, и она настолько к этому привыкла, что отзывалась на это прозвище, как на фамилию, а иногда и называлась им в поликлинике или сельсовете, страшно удивляясь, когда этому не находилось документальных подтверждений. Причем мама ее, Фрида Ароновна, грозная толстенная старуха, продолжала быть Фридой Беленькой и никого почему-то это противоречие не смущало. Может, оттого что Фрида была уже белая, как лунь, так что ее уж точно было Рыжей не обозвать. Ну а когда Фрида Ароновна умерла, про фамилию Беленькая вообще забыли даже старожилы…

Добавить комментарий