Автор: Так называется книга одного из моих любимых современных мыслителей и филологов Александра Эткинда. Посвящена она культуре скорби и памяти – теме чрезвычайно важной: душа нации раскрывается не только в искусстве, но и в том, как народ справляется с травмой. В современной России культура скорби отсутствует как таковая. Половина наблюдает за тем, как скорбит сосед, и если сосед недостаточно печален, он объявляется виновником трагедии. Другая половина спекулирует на трагедии, призывая к погромам.
У нас сегодня в ненависть переводят все: и страхи, – а страхов много, ибо мы явно вступили в период всемирной турбулентности, – и тоску, и экзистенциальное одиночество, и память, и тревогу за детей. Ненависть в принципе хорошая штука, она держит душу в тонусе и отвлекает от мировоззренческих проблем; она долговечна – я многажды убеждался, что некоторые мои бывшие друзья и подруги давно разлюбили меня (да и что им оставалось, собственно?), но никогда не переставали ненавидеть. С ненавистью ничего не сделаешь, ее никак не утилизируешь. Она способна, признаю, вдохновить на стихи – но это будут стихи посредственного качества. Даже симоновское «Убей его» хуже, чем «Жди меня», и популярность их несравнима. Иногда я вижу тексты, вдохновленные ненавистью, – они эффектны, но неумны, потому что ненависть затмевает мозги. Слабеют аналитические способности, прогностические же вовсе сходят на нет. Ненависть ослепляет – и потому сама не видит, как она уязвима.
Травма не исцеляется поиском врагов, а загоняется вглубь, начинает нарывать, как всякий гнойник. Ужас именно в том, что человеку нужно понимание, что его травма никуда не денется без эмпатии – а когда вокруг тебя враги, чью ласку ты примешь? Ожесточение – главное и страшнейшее следствие любой травмы, из которого надо выводить с помощью психотерапии. Что до искусства, оно, кажется, запугано окончательно – и не знаю, удастся ли ему вспомнить великий завет Боратынского: «Болящий дух врачует песнопенье».
Дмитрий Быков. Кривое горе
Так называется книга одного из моих любимых современных мыслителей и филологов Александра Эткинда. Посвящена она культуре скорби и памяти – теме чрезвычайно важной: душа нации раскрывается не только в искусстве, но и в том, как народ справляется с травмой. В современной России культура скорби отсутствует как таковая. Половина наблюдает за тем, как скорбит сосед, и если сосед недостаточно печален, он объявляется виновником трагедии. Другая половина спекулирует на трагедии, призывая к погромам.
У нас сегодня в ненависть переводят все: и страхи, – а страхов много, ибо мы явно вступили в период всемирной турбулентности, – и тоску, и экзистенциальное одиночество, и память, и тревогу за детей. Ненависть в принципе хорошая штука, она держит душу в тонусе и отвлекает от мировоззренческих проблем; она долговечна – я многажды убеждался, что некоторые мои бывшие друзья и подруги давно разлюбили меня (да и что им оставалось, собственно?), но никогда не переставали ненавидеть. С ненавистью ничего не сделаешь, ее никак не утилизируешь. Она способна, признаю, вдохновить на стихи – но это будут стихи посредственного качества. Даже симоновское «Убей его» хуже, чем «Жди меня», и популярность их несравнима. Иногда я вижу тексты, вдохновленные ненавистью, – они эффектны, но неумны, потому что ненависть затмевает мозги. Слабеют аналитические способности, прогностические же вовсе сходят на нет. Ненависть ослепляет – и потому сама не видит, как она уязвима.
Травма не исцеляется поиском врагов, а загоняется вглубь, начинает нарывать, как всякий гнойник. Ужас именно в том, что человеку нужно понимание, что его травма никуда не денется без эмпатии – а когда вокруг тебя враги, чью ласку ты примешь? Ожесточение – главное и страшнейшее следствие любой травмы, из которого надо выводить с помощью психотерапии. Что до искусства, оно, кажется, запугано окончательно – и не знаю, удастся ли ему вспомнить великий завет Боратынского: «Болящий дух врачует песнопенье».