Автор: За кулисами, в отделе винном
музыканты строятся чуть свет.
А над ними — кто? Лишённый черт,
байкер, бомж, неповторимый Чет
Бейкер, просветленный героином.
Что-то есть в улыбочке анфас,
выбитой — сокамерником, что ли? —
от ещё не обожжённых нас,
слепленных, идущих в первый класс
по кишащей оводами школе.
А за школой — стройки пух и прах,
перекат, железная дорога,
железякой машет на путях,
ловко пряча дырки на локтях,
вышедший на связь посланник Бога.
Он — трубач, обходчик и связной,
три в одном, — под облаками пыли
за скрипичной выгнутой стеной
бьётся с привокзальным сатаной,
джазовые ловит позывные.
Это нам не шустренький би-боп,
эта леденящая музЫка, —
чтобы не выпячивались, чтоб
на уроке не вязали лыка,
первоклассный сморщивая лоб.
Станет нам и лиха, и рожна,
музыка растёт, перебивая
нашу Мариванну, и она
каменеет, как глухонемая,
словно только эта и важна, —
сбивчивая, мягкая, сквозная.
Всё по плану, доживаем год,
отвечать не вызвали ни разу,
в ранце — ластик, ручка, бутерброд,
в сердце — мышка, в книжке — Стенька Разин
в расписном челне с княжной плывёт.
Ты сидишь по правую, но я
чётко вижу: под прицелом мушки
медленно сгущается земля,
время округляя до нуля,
сыплется на рыжие веснушки.
Грянут духовые, но сперва —
на пришкольном поле тренировки,
мама у окна, ещё жива,
к ней из шкафа тянут рукава
серые отцовские спецовки.
Это после по усам текло,
двор дрожал от озорного свиста,
и рвалось под мышками пальто,
сдавливая мутное стекло
в замшевой груди саксофониста.
Мариванна задвигает стул
и плывёт, как на автопилоте,
сквозь помехи различая гул —
комбо-стиль? бесклавишные? кул? —
в однотонном камерном болоте.
У неё на шее — завиток,
выпал из-под шпильки непослушно.
Тише, дети! Гром и водосток.
Но когда кончается урок,
нам и этой музыки не нужно.
Марина Гарбер. Cool Jazz
За кулисами, в отделе винном
музыканты строятся чуть свет.
А над ними — кто? Лишённый черт,
байкер, бомж, неповторимый Чет
Бейкер, просветленный героином.
Что-то есть в улыбочке анфас,
выбитой — сокамерником, что ли? —
от ещё не обожжённых нас,
слепленных, идущих в первый класс
по кишащей оводами школе.
А за школой — стройки пух и прах,
перекат, железная дорога,
железякой машет на путях,
ловко пряча дырки на локтях,
вышедший на связь посланник Бога.
Он — трубач, обходчик и связной,
три в одном, — под облаками пыли
за скрипичной выгнутой стеной
бьётся с привокзальным сатаной,
джазовые ловит позывные.
Это нам не шустренький би-боп,
эта леденящая музЫка, —
чтобы не выпячивались, чтоб
на уроке не вязали лыка,
первоклассный сморщивая лоб.
Станет нам и лиха, и рожна,
музыка растёт, перебивая
нашу Мариванну, и она
каменеет, как глухонемая,
словно только эта и важна, —
сбивчивая, мягкая, сквозная.
Всё по плану, доживаем год,
отвечать не вызвали ни разу,
в ранце — ластик, ручка, бутерброд,
в сердце — мышка, в книжке — Стенька Разин
в расписном челне с княжной плывёт.
Ты сидишь по правую, но я
чётко вижу: под прицелом мушки
медленно сгущается земля,
время округляя до нуля,
сыплется на рыжие веснушки.
Грянут духовые, но сперва —
на пришкольном поле тренировки,
мама у окна, ещё жива,
к ней из шкафа тянут рукава
серые отцовские спецовки.
Это после по усам текло,
двор дрожал от озорного свиста,
и рвалось под мышками пальто,
сдавливая мутное стекло
в замшевой груди саксофониста.
Мариванна задвигает стул
и плывёт, как на автопилоте,
сквозь помехи различая гул —
комбо-стиль? бесклавишные? кул? —
в однотонном камерном болоте.
У неё на шее — завиток,
выпал из-под шпильки непослушно.
Тише, дети! Гром и водосток.
Но когда кончается урок,
нам и этой музыки не нужно.